"Конец XIX века: власть и народ" - читать интересную книгу автора (Балязин Вольдемар Николаевич)«Рыцарь на час»Широко распространенными и очень популярными среди прогрессивной молодежи второй половины XIX века, да и в последующее годы, были строки из стихотворения «Рыцарь на час», написанные Н. А. Некрасовым в 1863 году: От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови, Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви! «Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна» В 1869 году Некрасов опубликовал четверостишие, сразу же ставшее необычайно популярным: Душно! без счастья и воли - Ночь бесконечно длинна, Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна! Из цензурных соображений собственное свое стихотворение поэт представил как перевод из Гейне. И лишь незадолго до смерти зачеркнул подзаголовок и написал: «Собственное». «Ты и убогая, ты и обильная…» В 1881 году вышла поэма Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», множество строк из которой стали афоризмами и «крылатыми» выражениями. Одними из наиболее популярных стали слова поэта: Ты и убогая, Ты и обильная, Ты и могучая, Ты и бессильная, Матушка Русь! К этим словам очень часто прибегали люди самых разных взглядов, находя в них подтверждение своим общественно-политическим, этическим или мировоззренческим позициям. «Обломов» и «обломовщина» В 1859 году вышел в свет роман И. А. Гончарова «Обломов», герой которого был крайне ленив, мечтателен, безволен. Помещик Обломов бездельно, праздно и сонно существовал, предаваясь маленьким радостям, но сам взамен ничего не давал ни ближним своим, ни обществу. Его существование другой персонаж романа – деятельный и энергичный Штольц – назвал «обломовщиной». В год выхода романа в свет появилась статья Н. А. Добролюбова «Что такое „обломовщина?“, в которой выдающийся критик дал литературную и общественную оценку „обломовщине“ как типичнейшему явлению российской жизни XIX веке. К сожалению, неискоренимой „обломовщина“ осталась и век спустя, а термины „Обломов“ и „обломовщина“ стали „крылатыми“ словами. «Темное царство» и «Луч света» В 1859 году Н. А. Добролюбов написал статью, посвященную пьесам А. Н. Островского, назвав ее «Темное царство». Таким царством был мир самодуров-купцов. Но критик сделал и более широкие обобщения, назвав так жизнь России в целом, ибо она представлялась ему «смрадной темницей». «Ничего святого, – писал Добролюбов, – ничего чистого, ничего правого в этом темном мире; господствующее над ним самодурство, дикое, безумное, неправое, прогнало всякое сознание чести и права… И не может быть их там, где повержено в прах и нагло растоптано самодурами человеческое достоинство, свобода личности, вера в любовь и счастье и святыня честного труда». В следующем году Добролюбов написал статью, посвященную драме Островского «Гроза», в которой героиня бросает вызов окружающему ее миру лжи, грязи, злобы и гнета. Ее протест великий критик назвал «Лучом света в темном царстве». «Мужик, прокормивший двух генералов» Это выражение получило распространение после появления в 1869 году сатирической сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил». Два генерала, оказавшись на необитаемом острове, полном множества плодов, дичи и рыбы, добыть ничего не умели и чуть не умерли с голоду, пока не отыскали мужика. «Мужик везде есть, стоит только поискать его Наверное, он где-нибудь спрятался, от работы отлынивает». Отыскав его, генералы тут же заставили мужика на себя работать. Он кормил генералов и был настолько покорен, что даже сам свил для себя веревку, которой они на ночь привязывали своего кормильца к дереву. Соскучившись жить на острове, генералы велели мужику сделать ладью и отвезти их в Петербург. Мужик выполнил и это их приказание. Генералы благополучно добрались до дома, не переставая ругать мужика за тунеядство, но на прощание все же дали своему спасителю рюмку водки да пятак. «Двух станов не боец» В 1867 году было опубликовано стихотворение А. К. Толстого (1817-1875) «Двух станов не боец, а только гость случайный». Стихотворение не имело заглавия, а вышеприведенная строка была в этом стихотворении первой и тотчас же стала «крылатой» фразой, обозначающей людей, стоящих в стороне от общественной и политической борьбы. Однако не следует думать, что эта строка характеризует жизненную позицию А. К. Толстого, который ненавидел социальный гнет и засилье бюрократии. «Тащить и не пущать» Выражение означает противодействие всякому движению, тупое самоуправство, косность и упрямство; впервые было употреблено писателем Глебом Успенским в 1868 году в рассказе «Будка». Герой рассказа – будочник-городовой Мымрецов, – понимал, что его обязанности состоят в том, «чтобы, во-первых, “тащить”, и, во-вторых, “не пущать”, тащил он обыкновенно туда, куда решительно не желали попасть, а не пускал туда, куда этого смертельно желали». «Косой левша» В 1881 году в журнале «Русь» был опубликован «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» Н. С. Лескова. В сноске к заглавию писатель добавлял, что этот «сказ о стальной блохе есть специально оружейная легенда, и она выражает собою гордость русских мастеров оружейного дела. В ней изображается борьба наших мастеров с английскими мастерами, из которой наши вышли победоносно и англичан совершенно посрамили и унизили». Далее, мистифицируя читателя, по-видимому, для того, чтобы придать рассказу еще большую народность и достоверность, Лесков сообщал: «Я записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца». На самом же деле рассказ этот был полностью придуман Н. С. Лесковым в мае 1880 года, и левша является лицом вымышленным. Несмотря на это, историки и литературоведы стараются отыскать прототип левши, потому что образ этот национален и типичен. Имя Левши стало нарицательным для мастера в любом деле, если он достиг наивысшего мастерства. «И один в поле воин» Выражение это широко распространилось после появления в 1886 году одноименного романа Г. А. Мачтета. В юности исключенный из двух гимназий за политическую неблагонадежность, Мачтет испытал множество трудностей и лишений. В 1871-1874 годах жил в Америке, работал батраком. В 1876 году его заключили в Петропавловскую крепость, затем до 1886 года он находился в ссылке. В романе «И один в поле воин» (первоначальное название «Из невозвратного прошлого») показал драматическую судьбу русской крепостной деревни. Он написал немало других книг, но известность ему принесли только роман «И один в поле воин» и популярная революционная песня «Замучен тяжелой неволей» (первоначальное название «Последнее прости»), которую он написал в память о погибшем в остроге студенте Чернышеве. «Могучая кучка» Выражение впервые было употреблено музыковедом и деятелем культуры В. В. Стасовым 13 мая 1867 года в рецензии на концерт в честь приезда в Россию славянской делегации, напечатанной в газете «Санкт-Петербургские ведомости». В ней он писал: «Кончим наши заметки желанием: дай Бог, чтоб наши славянские гости никогда не забыли сегодняшнего концерта; дай Бог, чтоб они навсегда сохранили воспоминание о том, сколько поэзии, чувства, таланта и уменья есть у маленькой, но уже могучей кучки русских музыкантов». В эту «могучую кучку» входили выдающиеся композиторы: М. А. Балакирев, М. П. Мусоргский, А. П. Бородин, Н. А. Римский-Корсаков, Ц. А. Кюи. Вначале выражение «могучая кучка» многими было воспринято иронически, но затем стало употребляться всерьез и толковаться применительно к любому содружеству выдающихся деятелей искусства, культуры и науки. «Червонный валет» Выражение обозначает афериста, обладающего изящными манерами и внешним лоском; получило распространение во время судебного процесса, проходившего в Москве в 1877 году. Тогда на скамье подсудимых оказалась шайка мошенников из 45 человек, среди которых были преимущественно промотавшиеся дворяне, представители «золотой молодежи», промышлявшие карточным шулерством, подделкой бумаг, выдачей подложных векселей и получением взяток за мнимые услуги. Название «Червонные валеты» шайке было дано по аналогии с названием книги французского автора детективов Понсон дю Террайля, написавшего роман «Клуб червонных валетов» (1858) и широко известный в России цикл авантюрных романов о Рокамболе. «Разбойники пера и мошенники печати» Выражение это было направлено против прогрессивных русских журналистов. По иронии судьбы данная фраза как нельзя лучше характеризовала самого ее автора – доносчика и взяточника Б. М. Маркевича, сотрудника газеты «Московские ведомости», редакторами которой были М. Н. Катков и П. М. Леонтьев. Пустив в оборот ставшую «крылатой» фразу, Маркевич вскоре стал ее жертвой, потому что именно так впоследствии и назвали его прогрессивные издатели газеты «Голос» в номере от 10 октября 1878 года. «Всюду жизнь» В 1888 году художник-передвижник Н. А. Ярошенко написал картину «Всюду жизнь», на которой изобразил арестантский вагон, через решетку которого смотрят на перрон мужчина, женщина с ребенком и старик. Их внимание привлекли голуби, свободно расхаживающие по перрону, залитому теплым солнечным светом. Картина, пронизанная оптимизмом и надеждой, была напи-сана так талантливо и взволно-ванно, что ее название стало символом того, что в любых обстоятельствах надо радоваться жизни и не терять надежды на добро и свет. НАЧАЛО ЦАРСТВОВАНИЯ АЛЕКСАНДРА III 2 марта 1881 года в Зимнем дворце 2 марта настал день интронизации (возведения на трон) Александра III. Торжественная церемония, на которой все присутствовавшие были одеты в расшитые золотом парадные мундиры, роскошные платья с украшениями, могла бы казаться кощунственной, если бы не всеобщее горе на лицах и в глазах собравшихся, если бы не плачущие цесаревич и цесаревна. Войдя в Малахитовый зал, Александр и Мария Федоровна двинулись к дворцовой церкви вдоль шпалер придворных, сопровождавших новых самодержцев дружными возгласами: «Верьте нам! Вас любят! Вам служат! Вас защитят!». Весь молебен присутствующие стояли на коленях, и вместе со всеми стояли на коленях плачущие император и императрица. Трагическая смерть Александра II примирила старую семью покойного с новой. Сигналом к примирению было сердечное объятие цесаревича, когда все они стояли возле еще не остывшего тела царя. Тогда и придворная камарилья, дружно ненавидевшая Долгорукову, должна была хотя бы внешне смириться. Однако среди наиболее ханжеской части двора все еще не забывали то недавнее время, когда, как утверждали ненавистники, Александр хотел короновать княгиню Юрьевскую. При дворе ходили упорные слухи, что он не только перечитал все бумаги, касавшиеся коронации Екатерины I, но и продумывал детали будущего торжества – от собственноручно выполненных им рисунков шлейфов для фрейлин до узоров на коронационной мантии, которую Долгорукова будто бы показывала своим друзьям. А между тем у нового императора было много неотложных дел: организация похорон, первоочередные государственные дела, подготовка суда над убийцами отца. И все это должно было происходить одновременно. Стоя у гроба покойного, Долгорукова рассказала новому царю о своем недавнем разговоре с его отцом, когда Александр II сказал ей, что если его убьют, то похороны его должны быть по-христиански скромными. Его обрядили в преображенский мундир, на котором не было ни лент, ни орденов, ни медалей. Но еще до похорон явилось неотложное дело: необходимо было принять решение о том, публиковать или не публиковать последний документ, подписанный покойным накануне смерти. Документ этот был настолько важен, принципиален и многозначен, что Лорис-Меликов подошел с ним к Александру III, когда врачи и слуги еще прибирали тело усопшего. Так как Лорис-Меликову было приказано опубликовать «манифест» о преобразовании Государственного совета в завтрашнем номере «Правительственного вестника», то министру внутренних дел не оставалось ничего иного, как сделать весьма рискованный в этическом отношении шаг, объяснимый только исключительностью создавшейся ситуации. Александр III все понял и однозначно ответил: «Я всегда буду уважать волю отца. Пусть завтра „манифест“ будет опубликован». Однако после этого молодого императора взяли в осаду собравшиеся в Аничковом дворце консерваторы – еще большие сторонники самодержавия, чем сам царь. После многочасовой дискуссии они сумели доказать ему невозможность, крайнюю несвоевременность и большую опасность публикации этого документа. Психологически момент был выбран весьма удачно: душегубы еще гуляли на свободе, для убитого императора еще сколачивали гроб, а его сын уже шел навстречу чаяниям тех, кто поддерживал, – хотя и в тайне, но душой и сердцем все же поддерживал – убийц отца. Поддавшись мольбам, уговорам и резонам Победоносцева и его единомышленников, Александр, встретившись утром 2 марта с Лорис-Меликовым, настоятельно попросил повременить с публикацией «манифеста» до обсуждения этого вопроса на заседании Государственного совета. Так, в день смерти Александра II, которого потомки по праву назвали «Царем-освободителем», дело всей его жизни было приостановлено его сыном. 2 марта 1881 года в Доме предварительного заключения Игнатий Гриневицкий, бросивший второй заряд в императора, оказался так близко от него, что смертельно ранил и себя. Он умер в Третьем отделении в окружении врачей, пытавшихся спасти его, через 7 часов после того, как скончался Александр. Труп Гриневицкого предъявляли всем арестованным, кто мог бы опознать его. Предъявили и Андрею Желябову, арестованному за 2 дня до убийства царя, но тот сначала отказался удостоверять личность покойного. Однако потом понял, что должен восстановить «справедливость»: невозможно, чтобы уцелевший при первом взрыве Рысаков (назвавший себя при аресте Глазовым) или погибший Гриневицкий фигурировали на предстоящем процессе, а он, Андрей Желябов, творец всего произошедшего, оставался бы в безвестности. К тому же он не мыслил никого, кто бы мог так же хорошо, как он, выступать на процессе, пропагандируя идеи «Народной воли», и так решительно защищать народ. А так как мертвый Гриневицкий суду уже не подлежал, то мог ли он уступить всероссийскую трибуну какому-то недотепе Рысакову, не сумевшему даже убить императора? В тюрьме Желябов потребовал чернил и бумаги и написал прокурору судебной палаты: «Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению. Андрей Желябов. 2 марта 1881 г. Дом предварительного заключения. P. S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две. Андрей Желябов». Прокурор, получив это заявление, был настолько поражен, что образовал комиссию, которая составила протокол осмотра столь необычного документа, но все же признала его законность и дала ему ход: Желябов был привлечен по делу об убийстве царя еще до получения других свидетельских показаний. Заседание Государственного совета и Совета министров Члены Государственного совета, министры и великие князья, занимавшие высокие посты в администрации и армии, собрались на заседание утром 8 марта. Новый император встречал всех при входе в зал, пожимал им руки (что крайне редко делал его отец) и приглашал занять места за столом, где было поставлено 25 кресел. Начав заседание, Александр III, сказал, что хотя покойный государь и одобрил записку Лорис-Меликова, но тем не менее считать этот вопрос решенным не следует. Первым получил слово 84-летний граф С. Г. Строганов, заявивший, что путь, предложенный Лорис-Меликовым, «ведет к конституции, которой я не желаю ни для вас, ни для России». Однако выступившие следом выдающиеся сановники решительно не согласились с ним. Председатель Совета министров (совещательного органа при царе) П. А. Валуев, решительный враг террористов, сказал, что «при настоящих обстоятельствах предлагаемая нами мера оказывается в особенности настоятельною и необходимою». Его поддержал генерал Д. А. Милютин, в свою очередь поддержали дядя нового царя генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич, государственный контролер Д. М. Сельский, министр юстиции Д. Н. Набоков, председатель департамента законов князь С. Н. Урусов, министр финансов А. А. Абаза. И тогда царь дал слово обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву. Бледный и взволнованный, тот начал речь с того, что дело сводится не только к приглашению людей, хорошо знающих народную жизнь, но и к тому, что в России хотят ввести конституцию, чтобы создать в государстве новую верховную власть, подобную французским Генеральным штатам, которые привели правящую династию на эшафот. Победоносцеву решительно возразил министр финансов А. А. Абаза. Обращаясь к царю, он сказал: «Если Константин Петрович прав, если взгляды его правильные, то вы должны, государь, уволить от министерских должностей всех нас». Царь закрыл совещание, продлившееся менее 3 часов, предложив создать комиссию для пересмотра записки Лорис-Меликова. Комиссия создана не была, зато Валуев, Милютин, Лорис-Меликов, Абаза, министр народного просвещения А. А. Сабуров, министр государственных имуществ А. А. Ливен и даже министр императорского двора А. В. Адлерберг лишились своих постов в течение двух месяцев, а великий князь Константин Николаевич впал в продолжительную немилость. Письмо народовольцев Александру III от 10 марта 1881 года На девятый день после убийства Александра II, 10 марта 1881 года, Исполнительный комитет «Народной воли» обратился с письмом к его сыну – новому российскому самодержцу Александру III. Приводим это письмо в его наиболее важных фрагментах: «Ваше величество! Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не была неожиданной… Вы знаете, Ваше величество, что правительство покойного императора нельзя обвинять в недостатке энергии. У нас вешали правого и виноватого, тюрьмы и отдаленные губернии переполнялись ссыльными. Целые десятки так называемых «вожаков» переловлены, перевешаны. …Правительство, конечно, может еще переловить и перевешать многое множество отдельных личностей. Оно может разрушать множество отдельных революционных групп. Допустим, что оно разрушит даже самые серьезные из существующих революционных организаций. Но ведь все это нисколько не изменит положения вещей. Революционеров создают обстоятельства, всеобщее неудовольствие народа, стремление России к новым общественным формам… Окидывая беспристрастным взглядом пережитое нами тяжелое десятилетие, можно безошибочно предсказать дальнейший ход движения, если только политика правительства не изменится… Страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка. Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу. Мы не ставим Вам условий. Пусть не шокирует вас наше предложение. Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей, мы не ставим, а только напоминаем их. Этих условий, по-нашему мнению, два: 1) общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга; 2) созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделка их сообразно с народными желаниями. Считаем необходимым напомнить, однако, что легализация верховной власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, если выборы будут произведены совершенно свободно. Поэтому выборы должны быть произведены при следующей обстановке: 1) депутаты посылаются от всех классов и сословий безразлично и пропорционально числу жителей; 2) никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть; 3) избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно, а потому правительство должно в виде временной меры, впредь до решения народного собрания, допустить: а) полную свободу печати, б) полную свободу слова, в) полную свободу сходок, г) полную свободу избирательных программ. Итак, Ваше величество, решайте. Перед Вами два пути. От Вас зависит выбор. Мы же затем можем только просить судьбу, чтобы Ваш разум и совесть подсказали Вам решение единственно сообразное с благом России, с Вашим собственным достоинством и обязанностями перед родною страной». Похороны Александра II Три дня тело убитого оставалось в кабинете, где он умер. Возле него беспрерывно служили панихиды, на которых подолгу стояли близкие покойного; потом тело Александра II в гробу перенесли в Большую дворцовую церковь. Здесь, как и прежде в кабинете, рядом с умершим часто оказывались убитая горем княгиня Юрьевская и трое детей – 9 летний Георгий, 8-летняя Ольга и 4-летняя Екатерина. Однажды вечером Долгорукова пришла к гробу, срезала свои длинные и густые волосы, бывшие ее гордостью и лучшим украшением, и положила их под руки мертвому Александру. 18 марта, перед тем как нести гроб из дворца в Петропавловский собор, состоялась последняя панихида, собравшая и близких покойного, и его соратников. Победоносцев вечером того же дня написал: «Сегодня присутствовал на панихиде у катафалка. Когда служба закончилась и все покинули церковь, я увидел, как из соседней комнаты вышла вдова покойного. Она едва держалась на ногах и шла, опираясь на руку сестры. Рылеев сопровождал ее. Несчастная упала перед гробом. Лицо императора покрыто газом, который запрещено подымать, но вдова порывистым движением сорвала вуаль и покры-ла долгими поцелуями лоб и все лицо покойного. Потом она, шатаясь, вышла. Мне было жаль бедную женщину». Свято место пусто не бывает На следующий день после погребения Александра II был обнародовал «манифест» об основных принципах внутренней и внешней политики нового императора. Стало ясно, что периоду реформ пришел конец. С либерализмом и либеральными разглагольствованиями было покончено. Самодержцу требовались профессионалы-прагматики, и первым среди них был Председатель Комитета министров 60-летний Михаил Христофорович Рейтерн. Его отцом был кавалерийский генерал, участник Отечественной войны 1812 года. Отец умер, когда Михаилу шел 13-й год. На руках у вдовы осталось 14 детей. Благодаря родству с В. А. Жуковским, мальчик был принят в Царскосельский лицей и окончил его с серебряной медалью. Начав службу по министерству финансов, он перешел затем в министерство юстиции, после чего стал чиновником для особых поручений при великом князе Константине Николаевиче, вместе с которым сразу после Крымской войны начал проводить реформу военно-морского флота России. Этот этап его деятельности был сопряжен с длительными командировками за границу. Он побывал в Пруссии, Франции, Англии и США. Возвратившись в Россию в 1858 году, Рейтерн стал статс-секретарем и управляющим делами Комитета железных дорог, председателем которого был канцлер К. В. Нессельроде. Впоследствии он стал одним из столпов администрации Александра II (входил в различные комитеты, комиссии и ведомства по подготовке реформ), а 6 декабря 1862 года был назначен министром финансов, реорганизовав министерство за время своего руководства по самым высоким мировым стандартам. Рейтерн считал, что благосостояние государства зиждется на богатстве народа и увеличении его производительных сил. Когда начались приготовления к войне с Турцией, он заявил себя решительным ее противником, полагая, что все достигнутое реформами погибнет из-за того, что России не на что будет вести эту войну. А если она все же случится, то дефицит бюджета растянется не менее чем на 20 лет. Когда война началась, Рейтерн подал в отставку, но Александр II попросил его остаться на своем посту хотя бы до ее окончания. Чувство гражданского долга взяло в Рейтерне верх, и он остался. Однако, как только война кончилась, Михаил Христофорович вышел в отставку, хотя продолжал входить в Государственный совет и разные другие административные структуры. Рейтерн вошел в историю как отец российских железных дорог, выдающийся организатор банковского и кредитного дела, добившийся того, что к 1874 году у России был бездефицитный бюджет. Александр III снова призвал его на службу государству и 4 октября 1881 года возвел в должность Председателя Комитета министров. Рейтерн с согласия царя составил Комитет из неординарных людей, которые в своей деятельности часто были далеки от двора и бюрократии. Впоследствии это правительство очень умный и прекрасно образованный человек великий князь Александр Михайлович охарактеризовал так: «Князь Хилков, назначенный министром путей сообщения, провел свою полную приключений молодость в Соединенных Штатах, работая в качестве простого рабочего на рудниках Пенсильвании. Профессор Вышнеградский – министр финансов – пользовался широкой известностью за свои оригинальные экономические теории. Ему удалось привести в блестящее состояние финансы империи и немало содействовать повышению промышленности страны. Заслуженный герой русско-турецкой войны генерал Ванновский был назначен военным министром. Адмирал Шестаков, высланный Александром II за границу за беспощадную критику нашего военного флота, был вызван в Петербург и назначен морским министром. Новый министр внутренних дел граф Толстой был первым русским администратором, сознававшим, что забота о благосостоянии сельского населения России должна быть первой задачей государственной власти. Сергей Юльевич Витте, бывший чиновником управления Юго-Западных железных дорог, обязан был своей головокружительной карьерой дальнозоркости императора Александра III, который, назначив его товарищем министра, сразу же признал его талант. Назначение Гирса, тонко воспитанного, но лишенного всякой инициативы человека, на пост министра иностранных дел вызвало немалое удивление как в России, так и за границей. Но Александр III только усмехался. Охотнее всего он предпочел бы быть самолично русским министром иностранных дел, но так как он нуждался в подставном лице, то выбор его пал на послушного чиновника, который должен был следовать намеченному им, монархом, пути, смягчая резкие выражения русского царя изысканным стилем дипломатических нот. Последующие годы показали и несомненный ум Гирса. Ни один международный властитель дум и сердец, ни один кумир европейских столиц не мог смутить Гирса в его точном исполнении приказаний императора». Созданием нового Комитета министров Александр III начал дело перевода России с пути реформ на путь контрреформ. Правда, первые законодательные акты по проведению нового курса появились через год, но общество почувствовало перемену политики сразу же. Обеспечивая свою собственную безопасность и безопасность своей семьи, Александр III переехал в Гатчину и оставался там около двух лет, пока не было покончено с «Народной волей». Переселение в Гатчину избавляло императора и от нелюбимого им дворцового церемониала, и от пустых бесед с многочисленными родственниками, что позволяло царю все время проводить за работой, в чем он был подобен своему деду – Николаю I. Казнь народовольцев Во время этих событий готовился и суд над террористами. Вслед за Желябовым и Рысаковым арестовали Гесю Гельфман, Тимофея Михайлова, Кибальчича и, наконец, Перовскую. Кроме них отыскали и схватили еще многих, кто знал о готовившемся покушении, готовил его, но не принимал в нем непосредственного участия. Все русское общество было взбудоражено предстоящим процессом, и судьба арестованных убийц волновала тысячи граждан России. Среди них были два ее гения – писатель Лев Толстой и философ Владимир Соловьев. Толстой, промучившись много дней от мысли, что из-за его бездеятельности могут погибнуть несколько человек, вдруг увидел сон, в котором он сам был палачом и держал петлю, собираясь вешать осужденных. Очнувшись от ужасного сна, он тут же сел к столу и начал: «Я, ничтожный, не призванный и слабый человек, пишу русскому императору и советую ему, что ему делать в самых сложных трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали…». Исписав много листов, в конце концов давал совет простить их, исходя из идеала любви, прощения и воздаяния добром за зло. Он передал это письмо своему старому корреспонденту философу и критику Н. Н. Страхову (давнему противнику Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Некрасова и прочих нигилистов и социалистов, близкому другу Достоевского), чтобы оно было вручено обер-прокурору Синода Победоносцеву, а тот, в свою очередь, положил бы его на стол своему воспитаннику, коему оно и предназначалось. Технический расчет Толстого был правилен, но стратегический – совершенно неверен. Победоносцев, получив и прочитав письмо, отказался передавать его царю, потому что буквально накануне сам вступил в переписку с Александром, заняв совершенно противоположную позицию. Победоносцев писал: «Если будут Вам петь прежние сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в прежнем направлении, – о, ради Бога, не верьте… Злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя вырвать только борьбой с ними не на живот, а на смерть – железом и кровью». 28 марта, когда уже шел суд, с призывом помиловать убийц обратился великий русский философ Владимир Соловьев. Он сделал это открыто, во время публичной лекции, попросив царя простить безоружных, и Александру тотчас же о том сообщили. Испугавшись, что призыв Соловьева хоть немного повлияет на царя, Победоносцев тут же написал ему новое письмо: «Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему величеству извращенные мысли и убедить Вас в помиловании преступников. Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячу раз нет – этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует лишения и громко ропщет, что оно замедляется». Император Александр, прочитав письмо, подписал вверху: «Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за что я ручаюсь». К смертной казни приговорили все же пятерых – Желябова, Перовскую, Михайлова, Кибальчича и Рысакова. Гесю Гельфман оставили в живых, так как она была беременна; приведение приговора отложили до рождения ребенка. Их повезли на казнь ранним утром 3 апреля. С высоких позорных черных колесниц они увидели запруженный народом огромный Семеновский плац, высокий черный эшафот и 5 виселиц. Кругом стояли войска, гремели барабаны, и хотя Михайлов что-то кричал, ничего слышно не было. Под виселицами, переминаясь с ноги на ногу, стоял единственный в России палач – Иван Фролов, казнивший впоследствии чуть ли не всех приговоренных к повешению. На всех преступников надели саваны и первым вздернули Кибальчича. Потом наступил черед Михайлова, который дважды сорвался с перекладины и был повешен только с третьего раза. После Михайлова наступила пауза – палач и его помощники стали осматривать веревки, усиливать их прочность, крепить узлы, а трое приговоренных ждали, когда наступит их очередь. Софья Перовская была первой женщиной в России, казненной по политическим мотивам, а вся экзекуция 3 апреля была последней публичной казнью. Законом от 26 мая 1881 года предписывалось совершать казни скрытно, преимущественно в тюрьмах, но и этот закон потом неоднократно нарушался, обрастая дополнениями, поправками и особыми, им не предусмотренными обстоятельствами. «Священная дружина» Казнь Желябова и его сообщников не означала, что террористы разгромлены. Они оставались в подполье и готовились к продолжению борьбы. Однако к борьбе готовились и их противники – сторонники самодержавия. К лету 1881 года в монархических слоях общества возникло новое для России движение. Изверившись в возможностях жандармов и полиции до конца уничтожить радикалов и террористов, группа энтузиастов-добровольцев из числа наиболее последовательных монархистов (преимущественно офицеров гвардии и аристократов) создала тайную, глубоко законспирированную антиреволюционную организацию «Священная дружина». Активный народоволец Н. А. Тихомиров, глубоко и искренне разуверившийся в терроре и ушедший из политической жизни, писал в 1894 году: «Полиция еще до графа Лорис-Меликова, заявившая себя крайне неудовлетворительно, была при нем окончательно скомпрометирована в общественном мнении. Патриотическое чувство, глубоко пораженное злодейством 1 марта, возбудило мысль общественной охраны государя императора. Государь ввиду общего разочарования в полиции не счел нужным пресекать это выражение заботливости преданных ему верноподданных». К октябрю 1881 года «Священная дружина» как всероссийская организация приняла следующее устройство: во главе ее стоял Совет первых старших членов, деятельностью же управлял Центральный комитет. Исполнительными органами были Организационный комитет и Исполнительный комитет. Во многих городах России были созданы филиалы «Священной дружины». Особенно крупными (кроме Петербурга и Москвы) они были в Нижнем Новгороде, Харькове, Киеве и Земле Войска Донского. Общее число всех членов тайного общества превышало 15 000 человек. Наибольшее число добровольцев было в составе «Добровольней охраны» и «Добровольной железнодорожной охраны», которые оберегали царя, его приближенных и его семью при переездах с места на место и при остановках на любое время. В «Добровольной железнодорожной охране» вскоре обратил на себя внимание молодой начальник службы эксплуатации Юго-Западной железной дороги Сергей Юльевич Витте – будущий министр, выдающийся государственный деятель. Он был одним из первых, кому пришла идея создать «Священную дружину». ЦК возглавлял генерал-адъютант граф И. И. Воронцов-Дашков, Исполнительный комитет – генерал-адъютант И. Н. Дурново, Организационный комитет – генерал-адъютант Н. В. Левашов. Во главе Петербургского совета «Добровольной охраны» стоял генерал-адъютант П. П. Шувалов, Московскую местную организацию возглавлял генерал-адъютант князь В. А. Долгоруков. Из дошедшего до нас списка членов «Священной дружины» известно, что из 709 человек 326 были офицерами, 245 – отслужившими казаками, 115 – землевладельцами-домовладельцами. А вот священников и крестьян было всего по одному. Во главе же всей организации, как предполагают, стояли Н. П. Игнатьев, М. Н. Островский и К. П. Победоносцев. Граф Николай Павлович Игнатьев – выпускник Пажеского корпуса, офицер лейб-гвардии гусарского полка, военный атташе в Лондоне и Париже – в 27 лет стал генералом и послом в Китае, а в 1860 году и генерал-адъютантом Александра II. В 1864 году он был послом в Константинополе, заявив себя решительным сторонником активной политики России на Балканах и в Болгарии. Возвратившись в Россию после победы в русско-турецкой войне и заключения Сан-Стефанского договора, Берлинский трактат он воспринял, как национальное унижение и позор России и в мае 1878 года вышел в отставку. После 1 марта 1881 года он стал министром государственных имуществ, а с мая 1881 по май 1882 года – министром внутренних дел. Именно в это время и существовала «Священная дружина». Покинув пост министра государственных имуществ, Игнатьев передал его Михаилу Николаевичу Островскому – младшему брату драматурга А. Н. Островского. М. Н. Островский занимал министерский пост до 1893 года, когда получил новое повышение, став председателем департамента законов Государственного совета. «Священная дружина», помимо надежной охраны царя, должна была с помощью своих агентов разрушить остатки «Народной воли», проникнув в ее ряды, а против ее руководителей применить их же собственные методы – террор и убийство – как в России, так и за границей. Гибель «Народной воли» Однако этим планам не дано было осуществиться, так как к началу 1883 года «Народная воля» практически прекратила существование. Она погибла под натиском превосходящих сил жандармерии и полиции, к тому же изнутри ее взор-вали собственные провокаторы и перебежчики. Прежде всего это И. Ф. Окладский и особенно С. П. Дегаев – бывший офицер, ставший осенью 1882 года членом Исполнительного комитета «Народной воли» и тогда же завербованный жандармами. После 1 марта 1881 года Исполнительный комитет был полностью арестован. На свободе из его членов оставалась лишь Вера Фигнер. Она пыталась воссоздать партию, но ее попытки оказались безрезультатными. По доносу Дегаева ее арестовали, приговорили к смертной казни, но царь заменил казнь пожизненным заключением. В 1884-1889 годах «Народную волю» попытались возвратить к жизни Герман Лопатин, Владимир Тан-Богораз и Александр Ульянов, но для них самих и немногочисленных последователей эти попытки закончились бегством за границу, каторгой или казнью. ЦАРЬ – ЧЕЛОВЕК И САМОДЕРЖЕЦ Каким был новый император В момент вступления на престол Александру III шел 37-й год. Когда он после смерти старшего брата стал наследником престола, его занятия и вся жизнь сильно изменились. С 1865 года, его целенаправленно готовили к предстоящей миссии – стать самодержцем, сосредоточив в собственных руках все нити управления великой империей. Воспитанием Александра главным образом занимались три человека – профессор-правовед Московского университета Победоносцев, его коллега профессор-экономист Чивилев и главный воспитатель, названный «попечителем», генерал-адъютант граф Перовский. Цесаревич прослушал курсы политических наук и правоведения в объеме университета, что позволило ему не выглядеть одиозно в должности канцлера Гельсингфорсского университета. Хорошая военная подготовка, соответствовавшая программе Академии Генерального штаба, делала Александра профессионалом, когда он занимал различные армейские должности – от командира полка до атамана казачьих войск и командующего Петербургским военным округом. Ему довелось участвовать в Русско-турецкой войне 1877-1878 годов, что придавало новому императору заслуженный авторитет боевого генерала. В исторической литературе, публицистике и беллетристике широко бытует мнение, что Александр III был не более чем солдафон, невежа и обскурант. Такого рода характеристики исходили от тех редких интеллектуалов-прогрессистов, которые оказались в ближайшем окружении императора и встречали противодействие своим собственным концепциям и взглядам, считая их единственно верными и возможными для развития России. С. Ю. Витте, хорошо знавший Александра III, отзывался о нем так: «Император Александр III был совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования, по наружности походил на большого русского мужика из центральных губерний, к нему больше всего подошел бы костюм: полушубок, поддевка и лапти, и тем не менее он своей наружностью, в которой отражался его громадный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твердость, несомненно, импонировал и если бы не знали, что он император и он бы вошел в комнату в каком угодно костюме, – несомненно все бы обратили на него внимание. Фигура императора была очень импозантна: он не был красив, по манерам был, скорее, более или менее медвежатый. Он был очень большого роста, причем, при всей своей комплекции он не был особенно силен и мускулист, а скорее был несколько толст и жирен». В этой характеристике не все справедливо. О полученном императором образовании нельзя сказать «ниже среднего», а что касается того, что «он не был особенно силен», то это уже совершеннейшая ложь: Александр пальцами гнул монету и легко ломал подковы. Это был настоящий русский богатырь, который, хорошо зная свои качества, не только не скрывал их, но при случае, бывало, и проявлял. При всем этом он был глубоко русским человеком, у которого любовь ко всему отечественному – в изначальном смысле слова, от «отцов» и «отчизны», – переходила весьма нередко в матерый национализм. Своеобычие царя-батюшки Александр III во многом, почти во всем, не был похож на освященного вековыми традициями помазанника Божьего, живущего совсем не так, как обычные люди. Он жил и не так как его европейские собратья. Даже вековые традиции европейских дворов, где внешние национальные различия были минимальными, были сразу же нарушены русским монархом. Сделано же это было быстро, неожиданно и в стиле прежних самодержцев, очень любивших менять военную форму. Вспомним хотя бы прадеда Александра – Павла I, а также деда – Николая I. По вступлении на престол Александр немедленно распорядился упростить военную форму и сделать ее более удобной. В этом смысле он действовал в духе Потемкина и Суворова. Но была в этом и другая сторона – форма стала национальной. Всех военнослужащих переодели в полукафтаны и шаровары, перепоясали цветными кушаками, а на головы им надели барашковые шапки. Прежде всех были переодеты генералы свиты. Когда после введения этого новшества состоялся первый придворный прием, то только один из генералов свиты – необычайно спесивый, заносчивый и недалекий князь А. И. Барятинский, командир Преображенского полка, болезненно гордившийся полковым мундиром и своей принадлежностью к славному аристократическому братству офицеров лейб-гвардии – нарушил приказ и явился на прием в прежнем мундире. Когда министр двора сделал ему замечание, князь ответил, что мужицкой формы он носить не будет. Его ответ был равносилен отставке, и князю пришлось донашивать свой прежний мундир в Париже, но уже частным человеком. Однако не только лощеных генералов свиты и камергеров двора поражала эта внезапная и резкая перемена в одежде. Даже такой либерал, каким был известный судебный деятель А. Ф. Кони, поразился, увидев на Александре III русскую рубашку с вышитым на рукавах узором. Другой характерной чертой нового царя была его бережливость, доходившая до предела. Он носил одежду – брюки, тужурку, пальто, полушубок, сапоги – до тех пор, пока они не начинали разваливаться. И тогда царь чинил и латал их до последней возможности, причем и изначально это были самые простые вещи: сапоги были даже не офицерскими, а солдатскими, тужурка – не из тонкого сукна, рубашки – не из-за границы, а из ивановского холста. И жить он стал не в прежних апартаментах Зимнего дворца, а в маленьких комнатках дворца в Гатчине, где до него жили слуги. Новый император навел строгую экономию во всех отраслях государственного управления, особенно сильно урезав расходы дворцового ведомства. Он резко сократил штат министерства двора, уменьшил число слуг и ввел строгий надзор за расходованием денег и в своей семье, и в семьях великих князей. Александр III запретил закупку для своего стола заграничных вин, заменив их крымскими и кавказскими винами, а число балов ограничил четырьмя в год. Летом царская семья жила в Петергофе, занимая маленький дворец – Александрию, и лишь один раз в сезон устраивала праздник – 22 июля, в день тезоименитства Марии Федоровны. В Александрии, как и в Гатчине, жизнь царя и царицы проходила в непрерывных трудах и заботах, и только после окончания лагерного сбора в Красном Селе, завершавшегося большим парадом, раздачей наград и производством в офицеры, семья уезжала в финские шхеры, где их ждал настоящий отдых. Министры могли приезжать сюда в самых исключительных случаях, а государственные бумаги привозили и увозили фельдъегери. Здесь, среди живописной полудикой природы, в лабиринтах многочисленных островов и каналов, освобожденная от уз дворцового этикета августейшая фамилия ощущала себя обыкновенной счастливой и здоровой, посвящая большую часть времени длительным прогулкам, рыбалке, катанию на лодках. Иногда семья уезжала в Польшу, в Ловичское княжество, и там с азартом предавалась охотничьим забавам, особенно охоте на оленей. А завершался отпуск чаще всего поездкой в Данию, в замок Бернсторф – родовой замок Дагмары (императрицы Марии Федоровны), где часто собирались со всей Европы ее коронованные сородичи. Александр III – музыкант и коллекционер Сколько желчи вылито было недоброжелателями Александра в связи с его мужиковатостью, неотесанностью и совершенно не царской простотой в быту, выдаваемой ими за скаредность! Сколько стрел было выпущено левыми журналистами и писателями-эмигрантами по поводу его тупости и невосприимчивости к искусству! А он чаще, чем кто-либо, бывал в опере, очень хорошо музицировал, а на тромбоне играл столь искусно, что участвовал солистом в дворцовых квартетах. Еще в 1869 году у цесаревича начал собираться маленький оркестр медных духовых инструментов, в который входил он сам и еще 8 музыкантов – офицеров гвардии. С течением времени кружок разросся и в 1881 году превратился в «Общество любителей духовой музыки». Было бы преувеличением утверждать, что там играли музыканты высокого класса, но репертуар был разнообразен, и оркестранты становились год от года все более искусными. Александр еще в бытность цесаревичем стал одним из основателей Русского исторического общества, под его покровительством находился Исторический музей в Москве, а что касается приобретения живописи, графики и скульптуры для Эрмитажа и вообще отношения к русским художникам, то на этом имеет смысл остановиться более подробно, использовав воспоминания русского живописца Алексея Петровича Боголюбова (внука А. Н. Радищева). Он известен еще и тем, что в конце жизни основал у себя на родине, в Саратове, прекрасную художественную галерею, носящую и сегодня его имя. …Вначале он был морским офицером, но его служба на военных кораблях дополнялась занятиями живописью, а вскоре случилось так, что он оставил службу и стал студентом Петербургской академии художеств. Однако море навсегда вошло в его жизнь, и он стал писать разнообразные марины – от морских пейзажей до грандиозных морских баталий, в дальнейшем став соперником самого Айвазовского. В 1853 году, окончив Академию, Боголюбов занял штатную должность художника Главного морского штаба, но через год был поощрен и направлен в Париж пенсионером Академии. В 1860 г. после 7-летнего совершенствования за границей А. П. Боголюбов возвратился в Петербург и стал профессором живописи. Александр II заказал ему серию полотен по истории военно-морского флота России, начиная с его основания. В 1863 году, когда цесаревич Николай Александрович отправился в путешествие по России, Боголюбов сопровождал его, затем после смерти цесаревича сопровождал в таком же вояже нового наследника престола – Александра Александровича. С этого времени и до смерти Александра III, он был близок к нему и к Марии Федоровне, которой преподавал рисование и вообще образовывал ее по истории искусств. Боголюбов начал занятия с Марией Федоровной, когда она уже прошла начальную подготовку и работала, хотя и недостаточно уверенно, но очень старательно. За успехами жены Александр Александрович следил постоянно и, заходя в студию к Боголюбову, часто беседовал с ним об археологии и искусстве. Серьезное приобщение к прекрасному началось у цесаревича с осмотра дворцов и музеев Копенгагена. Приезжая туда к тестю и теще, он вместе с Марией Федоровной обходил стекольные заводы, фабрики по производству фаянса и фарфора, мастерские ювелиров, приобретая лучшие образцы производимых там изделий, а затем и старинную мебель, гобелены и самый разнообразный антиквариат. Наконец наступила очередь и картин, и здесь вопреки канонам он стал приобретать полотна современных ему художников, а о школе старых мастеров сказал однажды: «Я должен ее любить, ибо все признают старых мастеров великими, но собственного влечения не имею». Впрочем, в дальнейшем отношение Александра III к старым мастерам переменилось, и он приобретал картины Бларамберга, Ватто и других. Вскоре в Аничковом дворце Александр отвел два зала под музей. В нем демонстрировались приобретенные им раритеты и коллекция редкостей, купленная у Д. В. Григоровича – автора прославленных повестей «Деревня» и «Антон Горемыка». Григорович был не только писателем, но и выдающимся знатоком искусств; он занимал пост секретаря Общества поощрения художеств и читал лекции по истории искусства цесаревне Марии Федоровне, на которых нередко присутствовал и цесаревич. В Царскосельском дворце Александр разместил коллекцию картин русских художников (Брюллова, Басина, Сверчкова, Боголюбова, Боровиковского), скульптуры Клодта и др. Все это прививало цесаревичу любовь к рисованию и занятиям живописью, а позже даже и к занятиям реставрацией. После женитьбы Александр и Мария Федоровна не просто отреставрировали Аничков дворец, но совершенно переделали его, превратив в Храм муз, дополненный изящными, подобранными с безукоризненным вкусом произведениями искусства. В заграничных путешествиях Александр постоянно пополнял свои коллекции. Во время двух своих поездок в Париж он принял от русских художников, находившихся там в то время, звание Почетного попечителя созданного ими Общества взаимной помощи, размещавшегося в доме барона Горация Осиповича Гинцбурга – богача и мецената, щедро покровительствовавшего людям искусства. Посетив мастерские русских художников и выставку их работ, разместившуюся в доме, цесаревич заказал или купил картины у Репина, Поленова, Савицкого, Васнецова, Беггрова, Дмитриева. У Антокольского он купил бронзовые статуи Христа и Петра Великого, а впоследствии приобрел и известнейшие его работы – «Летописец Нестор», «Ермак», «Ярослав Мудрый» и «Умирающий Сократ». Находясь в Париже, Александр обошел и мастерские многих французских художников, посетив и их патриарха – знаменитого и модного придворного живописца Месонье. Вместе с Марией Федоровной он осмотрел Лувр, Люксембургский дворец, Севрскую фарфоровую фабрику, фабрику гобеленов, а также Академию художеств. Александр приобрел десятки произведений искусства, но венцом всего был осмотр коллекций древностей русского подданного Базилевского, которую он купил за 5,5 млн франков, как только стал императором. Эта коллекция стала основой Отдела древностей Эрмитажа. Опровержение старых стереотипов Нельзя было отказать Александру III и в остроумии. Например, однажды командующий Киевским военным округом М. И. Драгомиров забыл поздравить его с днем рождения и вспомнил об этом лишь на третий день. Недолго думая, генерал послал телеграмму: «Третий день пьем здоровье Вашего Величества», на что сразу получил ответ: «Пора бы и кончить». А когда великий князь Николай Николаевич подал ему прошение о разрешении жениться на петербургской купчихе, Александр учинил такую резолюцию: «Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным двором в родстве не был и не буду». Александр III был совершенно безукоризнен в вопросах семейной морали. Даже в таком насквозь антимонархическом издании, какими были небезызвестные «Новые материалы по биографии российских коронованных особ, составленные на основании заграничных документов», А. Колосов (автор XII тома) писал, что Александр III «не в пример всем своим предшественникам на русском престоле держался строгой семейной морали. Он жил в честном единобрачии с Марией Федоровной, не заведя себе ни второй морганатической жены, ни гарема любовниц». Немалую роль сыграл в этом отношении роман его отца с Е. М. Юрьевской, навсегда ставший для цесаревича образцом того, чего ни в коем случае нельзя делать главе августейшей семьи. В советской исторической литературе упорно распространялось мнение, что Александр III был горьким пьяницей. При этом всегда ссылались на единственный источник – публикацию беседы выдающегося русского физика П. Н. Лебедева с начальником охраны царя генералом П. А. Черевиным, помещенную в журнале «Голос минувшего» летом 1917 года, когда антимонархизм расцвел необычайно пышным цветом. П. А. Черевин по воспоминаниям профессора П. Н. Лебедева, был очень смышленый, остроумный и в домашнем обиходе даже добродушный человек. Александра III он боготворил и готов был говорить о нем целыми днями. Черевин с поразительной прямолинейностью делил мир на две половины. На одной, недосягаемо высокой, стояли Александр III, Мария Федоровна и при них, на страже, он – Черевин, на другой – «прочая сволочь», включая и великих князей. Особо выделял он великого князя Владимира Александровича с его «Владимировичами». Черевин вел приемы посетителей Александра III, иногда отказывая в свидании с ним даже императрице, если царь был очень занят (а он постоянно работал с утра до ночи). Много говорили о том, что Александр III сильно пил. Черевин же свидетельствовал, что хотя царь выпить и любил, но «во благовремении», то есть никогда не пил и капли, пока не были сделаны все дела. Но и тогда никто не видел его пьяным – он только начинал шалить и забавляться. Чтобы не огорчать Марию Федоровну, которую уверили враги, что вино вредно ее царственному супругу, для Александра и Черевина шили сапоги с такими голенищами, в которые входила фляжка с коньяком. И когда царица на минуту отходила от них, они быстро доставали каждый свою фляжку и, усмехаясь, быстро отпивали коньяк. Русский царь, а не император всероссийский Разумеется, Александр III не был ангелом, да и был ли когда-нибудь херувим на русском престоле? И если говорить о негативных качествах нового императора, то это был, прежде всего, его воинствующий национализм, вскоре переросший в шовинизм, что в условиях многонациональной Российской империи было совершенно недопустимо. Насильственная русификация, запрет обучать многих «инородцев» на их родных языках и откровенный антисемитизм тоже были неотъемлемыми чертами Александра III. Уже 3 мая 1882 года были изданы «Временные правила об евреях», запрещавшие им приобретать недвижимость в черте оседлости – Бессарабской, Виленской, Волынской, Гродненской, Ковенской, Минской, Могилевской, Подольской, Полтавской, Таврической, Херсонской, Черниговской и Киевской губерниях. Однако и там евреям нельзя было жить в селах и в городах Киеве, Севастополе и Ялте. Вне черты оседлости имели право жить купцы первой гильдии, лица с высшим и специальным образованием, ремесленники, отставные солдаты и потомки этих категорий еврейского населения. В 1887 году были приняты законы, по которым вводилась процентная норма приема еврейских детей в средние и высшие учебные заведения и городские уездные училища. В черте оседлости эта норма составляла 10 % от общего числа учащихся, вне черты оседлости – 5 %, а в столицах – 3 %. В 1889 году был ограничен доступ евреев в адвокатуру, в 1890 году – запрещены выборы их в земства и городское самоуправление, в 1891-1892 годах из Москвы были выселены 20 000 евреев – отставных солдат и ремесленников вместе с их домочадцами. Во многих городах Российской империи прошли кровавые еврейские погромы, когда на глазах у бездействовавшей полиции пьяные бандиты убивали детей, женщин и стариков, порой истребляя целые семьи. Из отрицательных качеств не только антисемитизм был свойствен Александру. Другой негативной чертой его характера был определенный сословный обскурантизм. Он считал, что образование не может быть общим достоянием и должно оставаться привилегией дворянства и зажиточных сословий, а простому народу, так называемым «кухаркиным детям», подобает уметь лишь читать, писать и считать. В этом вопросе Александр III полностью разделял взгляды своего наставника Победоносцева, утверждавшего, что истинное просвещение не зависит от количества школ, а зависит от тех, кто в школе учит. Если в школах засели длинноволосые нигилисты и курящие папироски дамочки, то не просвещение, а лишь растление могут дать они детям. Истинное просвещение начинается с морали, а в этом случае гораздо лучшим учителем будет не «ушедший в народ» революционер, а скромный, нравственный и верный царю священник или даже дьячок. Такого рода воззрения были милы, близки и понятны Александру III, и он с готовностью внимал им, тем более что еще два «властителя дум» пели в унисон с Константином Петровичем Победоносцевым. Это были М. Н. Катков и граф Д. А. Толстой. РОССИЙСКИЕ ВНУТРЕННИЕ И ВНЕШНИЕ ДЕЛА И внутренняя, и внешняя политика с самого начала и до самого конца царствования Александра III определялась концепцией незыблемости самодержавия. Во внутренней политике это означало пересмотр основных положений либеральных реформ второй половины XIX века, во внешней – ознаменовалось сначала союзом с Германией и Австрией, а затем с Францией и Англией. Это позволило России избежать войн во все времена правления Александра III, в конце царствования официально прозванного «Миротворцем». Контрреформы Михаил Никифорович Катков (1818-1887), сын мелкого провинциального чиновника, благодаря способностям и трудолюбию блестяще закончил Московский университет и вошел в круг Станкевича, Белинского, Боткина и Бакунина, став одним из первых русских гегельянцев. Уже в молодости он прославился высоким качеством своих переводов с немецкого и английского языков, дав собственные стихотворные переложения Гейне и Шекспира, поражавшие блистательной стилистикой и великолепным слогом. Став затем адъюнктом Московского университета по кафедре философии, он еще более расширил свой кругозор и углубил знания. В 1851 году Катков был назначен редактором газеты «Московские ведомости», а в 1856 году – редактором журнала «Русский вестник». В 1863 году он выступил с целой серией статей, призывающих правительство беспощадно подавить польскую революцию, так как считал, что свободная Польша – угроза существованию России. Затем он обрушился на «внутренних воров» – русских либералов, поддерживавших польских сотоварищей. Этим Катков окончательно порвал свои старые связи и встал на путь открытой и энергичной поддержки самодержавия. Курс этот он сохранил до конца своих дней, страстно требуя искоренения революционных организаций. После убийства Александра II он писал: «Предлагают много планов, но есть один царский путь. В прежние века имели в виду интересы многих сословий. Но это не царский путь. Трон затем возвышен, чтобы перед ним уравнивалось значение сословий. Единая власть и никакой иной власти в стране, и стомиллионный, только ей покорный народ, – вот истинное царство. Да положит Господь в сердце Государя нашего шествовать именно этим, воистину царским путем, и иметь в виду не прогресс или регресс, не либеральные или реакционные цели, а единственно благо своего стомиллионного народа». Каткова отличали честность и искренность. Он был совершенно бескорыстен и считал свою публицистическую деятельность государственной службой, называя ее «исполнением долга по совести». К концу жизни он приобрел огромный авторитет и влияние не только в России, но и за рубежом. Многие солидные газеты Европы писали тогда, что из-за смерти Каткова может измениться даже внешняя политика России. И хотя это было сильным преувеличением, многие тогда верили в это, настолько велик был его авторитет. Другим влиятельнейшим государственным и общественным деятелем был граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823-1889), не менее образованный, чем Катков. За спиной графа остался Александровский лицей, кроме того, изначально Толстой получил прекрасное домашнее воспитание. Окончив лицей в 1842 году, Толстой сблизился с М. Е. Салтыковым-Щедриным и поэтом А. Н. Плещеевым, одним из членов кружка Петрашевского. С Плещеевым он был настолько неразлучен и близок, что когда того арестовали и посадили в Петропавловскую крепость, то знавшие их считали, что следом за узником в крепость пойдет и Толстой. Однако к 1860-м годам взгляды его резко изменились, прежде всего из-за того, что Толстой, будучи крупным землевладельцем много потерял с отменой крепостного права. Кроме того, были и сугубо психологические причины: Толстой был скуп и жаден и рассматривал земельную реформу как откровенное посягательство на свой карман. Обладая большим умом и твердой волей, он вместе с тем был коварным, злым и мстительным, что делало его страшным человеком, получившим прозвище «злой гений России». В коротком, энергично написанном Манифесте от 29 апреля 1881 года, в частности, говорилось: «Но посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления… с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений». Именно для того, чтобы «утверждать и охранять» самодержавную власть, и был вызван на службу находившийся в отставке Д. А. Толстой, которому император предложил пост министра внутренних дел. Это предложение оказалось полной неожиданностью для Толстого, и он сказал, что Александру III неизвестны его убеждения по делам внутреннего управления, и потому царь, не зная взглядов своего министра на сей счет, не может назначить его на такой пост. Когда же Александр III попросил Толстого высказать ему то, что он считает нужным, Дмитрий Андреевич сказал: «Угодно ли будет государю иметь министром человека, который убежден, что реформы прошлого царствования были ошибкой, что у нас было население спокойное, зажиточное, жившее под руководством более образованных людей, что разные отрасли правительственной деятельности друг другу не вредили, правили местными делами агенты правительства под контролем других высших агентов той же власти, а теперь явилось разоренное, нищенское, пьяное население крестьян, разоренное, недовольное дворянство, суды, которые постоянно вредят полиции, 600 говорилен земских, оппозиционных правительству. Поэтому задача министра внутренних дел должна состоять в том, чтобы не развивать, а парализовать все оппозиционное правительству». Александру III такая позиция пришлась по душе. Через 3 года Толстой при помощи правителя своей канцелярии Алексея Дмитриевича Пазухина и М. Н. Каткова разработал цельную программу контрреформ и стал энергично проводить ее в жизнь, опираясь на поддержку Александра III. Но 25 апреля 1889 года Толстой умер, не закончив реализацию этой программы, однако новая поросль выпестованных им администраторов довела его дело до конца. В 1885 г. Пазухин опубликовал свою программную статью, обосновывавшую необходимость контрреформ и их основное содержание, первые же мероприятия в таком духе были осуществлены Д. А. Толстым уже летом 1882 года. 18 июня был принят циркуляр о гимназиях, запрещавший обучение в них детей несостоятельных родителей. 27 августа вводились «Временные правила» о печати, устанавливавшие «карательную цензуру», которая могла штрафовать или закрывать на время то или иное издание. Правда, запрещать вообще какое-либо издание могло лишь Совещание министров внутренних дел, юстиции, народного просвещения и обер-прокурора Синода. В 1884 году был введен новый устав университетов, отменивший прежний либеральный устав 1863 года и ликвидировавший автономию университетов. Отныне они отдавались под совершеннейший контроль Министерства народного просвещения. В 1887 году подвергли ревизии судебную реформу: процент заседателей-дворян был значительно увеличен, а через 2 года из ведения суда присяжных были изъяты дела о сопротивлении властям и ограничена публичность заседаний. В том же 1889 году был принят закон о земских начальниках, по которому они не выбирались, как прежде, а назначались только из числа дворян министром внутренних дел по представлению местного губернатора и предводителя дворянства. В волости и административная и судебная власть принадлежала ему, а в уезде – уездному съезду земских начальников под председательством местного предводителя дворянства. В развитие этого закона в 1890 году был увеличен процент дворян в уездных земских собраниях. Наконец, в 1892 году были пересмотрены и отдельные положения городской реформы, и из состава избирателей были исключены горожане, обладавшие собственностью до 300 рублей. Такими были главные вехи во внутренней политике Александра III. Однако было бы неправильно не видеть и многого такого, что в конце XIX века сделало Россию одной из бурно развивающихся стран. Уже в 1882 году был учрежден Крестьянский поземельный банк и отменена подушная подать, принят закон об ограничении труда малолетних на промышленных предприятиях, образована фабричная инспекция. На следующий год появился закон об ограничении ночной работы женщин и подростков. Были приняты меры по признанию равноправия старообрядцев с другими христианскими конфессиями. Однако все это не сняло социального напряжения, и потому в эти годы стачки, забастовки и попытки воскрешения терроризма время от времени сотрясали государство. Открытое письмо М. К. Цебриковой Александру III Либерально-демократическая интеллигенция России, сохранявшая верность курсу реформ, была настроена оппозиционно ко всем внутриполитическим инициативам нового императора. Либералы и демократы расходились лишь в нюансах и терминологии, оценивая контрреформы 1880-1890-х годов. Но, пожалуй, все они могли согласиться с той критикой, которая была дана правящему режиму в нелегальном письме, распространявшемся в списках и появившемся в России в конце 1889 года. Оно было издано в Женеве, а его автором была проживавшая в Петербурге известная писательница, редактор журнала «Воспитание и образование» Мария Константиновна Цебрикова (1835-1917). Она была дочерью генерала К. Р. Цебрикова и племянницей декабриста Н. Р. Цебрикова, которого за участие в событиях 14 декабря 1825 года лишили чинов и дворянства и отдали в солдаты на Кавказ без выслуги лет. Приводим это письмо, с некоторыми сокращениями. «Ваше величество! Законы моего Отечества карают за свободное слово… Русские императоры обречены видеть и слышать чиновничество, стоящее стеной между ними и русским земством, то есть миллионами не числящимися на государственной службе. Кары за превышение власти, за наглое грабительство, за неправду так редки, что не влияют на общий порядок. Каждый губернатор – самодержец в губернии, исправник – в уезде, становой – в стане, урядник – в волости. Прямая выгода каждого начальника отрицать и прикрывать злоупотребления подчиненного. Еще Александр I сказал, что честные люди в правительстве – случайность, и что у него такие министры, которых он не хотел бы иметь лакеями. И жизнь миллионов всегда будет в руках случайности там, где воля одного решает выбор. Если бы Вы видели жизнь народа не по тем картинкам, которые выставляют Вам на глаза во время поездок Ваших по России, знакомились с русским народом не в лице одних волостных старшин и сельских старост, когда они в праздничных кафтанах… подносят Вам хлеб-соль на серебряных блюдах; если бы Вы могли невидимкой пройти по городам и деревням, чтобы узнать жизнь русского народа, Вы увидели бы его труд, его нищету, увидели бы, как губернаторы ведут войско расстреливать рабочих, не подчиняющихся мошенническим штрафам и сбавке платы, когда и при прежней можно жить только впроголодь; Вы увидали бы, как губернаторы ведут войско расстреливать крестьян, бунтующих на коленях, не сходя с облитой их потом и кровью земли, которую у них юридически грабят сильные мира сего. Тогда бы Вы поняли, что порядок, который держится миллионной армией, легионами чиновничества и сонмами шпионов, порядок, во имя которого душат каждое негодующее слово за народ и против произвола, – не порядок, а чиновничья анархия. Анархия своеобразная: чиновничий механизм действует стройно – предписания, доклады и отчеты идут своим определенным ходом, а жизнь идет своим. Прямая выгода каждого чиновника доказать несправедливость жалоб на него и подчиненных его и заявить, что все обстоит благополучно в его ведомстве. Ходят слухи, что Вы не терпите ложь. Как же Вы не поймете, что тот из чиновников Ваших, кто против гласности в суде и в печати, тот находит свою выгоду во мраке и тайне. Каждый честный человек, кто бы он ни был – министр или простой смертный, который не скажет: «вот вся моя жизнь, пусть меня судит мир, грязных пятен нет на совести», тот не может быть честным человеком. Народ наш беден. Крупный процент его живет впроголодь, и в урожайный год крупный процент народа ест хлеб с мякиной. Избы его – сырые, вонючие лачуги. Топить нечем. Под печкой приют для новорожденных телят, ягнят, домашней птицы. Более половины детей умирает в раннем возрасте от плохой пищи матери, изнуренной работой, от родимчика – следствия слабости организма или отравления вредным воздухом. Брошенные без присмотра дети, пока мать на работе, также становятся жертвами несчастных случайностей. У народа почти нет больниц, число существующих ничтожно на миллионы. У батраков, у городских рабочих нет убежища под старость. Изжив все силы на работе, приходится умирать где придется – под забором, в придорожной канаве. На школы и больницы, на устройство приютов для детей, для престарелых нет средств, но находятся средства на массу непроизводительных расходов – строительство и покупку дворцов, на министерство двора, управление царскими имениями. Вас убедили почти из всего делать тайну доводами государственной необходимости, но правительство, скрывающееся во тьме и прибегающее к безнравственным средствам, само роет себе могилу. Вас отпугивают от гласности доводами, что гласность подрывает доверие общества к правительству своими разоблачениями, что и без того общество готово верить всему дурному насчет лиц, облеченных властью. Если это так, то это доказывает одно – что горький опыт веков подорвал в обществе доверие к правительству, и правительство давным-давно потеряло всяческое нравственное обаяние, и всего этого не воскресить ничем, потому что произволу нет оправдания. Тайна свидетельствует о неверии в себя. Кто верит в себя, тот света не боится. Тайна нужна только тому, кто сознает, что держится не нравственной, но одной материальной силой. Ученый мир Западной Европы заметил, что за последнее двадцатилетие сильно понизился в наших представителях науки не только уровень талантливости, но и добросовестного отношения к науке и человеческого достоинства. Замеченный безотрадный факт есть прямое следствие систематического выпалыванья талантливого юношества руками государственной полиции. Чем крупнее сила, тем менее она мирится с гнетом. Чем сильнее в юноше любовь к знанию, тем менее может он чтить науку, преподаваемую в полицейских целях. Молодежь вступает в практическую жизнь без необходимой подготовки. Молодежь, уцелевшая, потому что не знала другого Бога кроме карьеры, молодежь – изолгавшаяся и продажная, будет плодить чиновничью анархию – насаждать сегодня, завтра же вырывать насаждаемое по приказу начальства, вносить еще более яда разложения в язвы, разъедающие родную страну. Цензура наша ведет к тому, что молодежь жадно кидается не только на то, что есть верного в подпольной и заграничной печати нашей, но и на нелепости. Если гонят слово – значит, боятся правды. Писатель – игрушка цензорского произвола и никогда не может знать, как взглянет на его труд и в какую минуту тот или другой цензор. Случалось, что московская цензура пропускала то, что запрещала петербургская, и наоборот… Правительство признает силу печатного слова, потому что субсидирует свою прессу и пропагандирует ее через исправников и становых. Оно открывает объятия перебежчикам из оппозиционной и революционной прессы, – и ошибается в расчете на силу их поддержки: слово предателя не может иметь силы искреннего убеждения. Когда цвет мысли и творчества не на стороне правительства, то это доказательство того, что создавшая его идея вымерла, и оно держится лишь одной материальной бездуховной силой. Только живая идея может вдохновлять таланты… Масса чиновничества и офицерства – сплошь карьеристы, по приказу насаждающие сегодня то, что завтра будут выпалывать, и наоборот, и всегда доказывающие, что и насаждение и выпалывание на благо России, потому что на то есть высочайшая воля. Они сами отлично ведают, что творят, но их всегдашний девиз: «Хватит на наш век и детей наших, а там хоть трава не расти!». Верховная власть не может руководствоваться таким девизом: на ней лежит ответственность не только за настоящее, но и за будущее страны, на котором неизбежно отзываются все ее меры. Самодержавный монарх оказывается неизбежно ответственным за каждую кроху зла: он назначает чиновников, заправляющих Россией, он преследует все обличения зла, он оказывается солидарным с каждым губернатором, по-шемякински правящим краем, с каждым спекулянтом, жиреющим на счет народа, с каждым офицером-держимордой, с каждым шпионом, по доносу которого сошлют в Сибирь человека политически невинного или даже виновного… Если Вы захотите оставить мрачный след в истории, Вы не услышите проклятий потомства, их услышат дети Ваши, а какое страшное наследство передадите Вы им!» За распространение этого письма М. К. Цебрикова была сослана под надзор полиции в Вологодскую губернию. Россия между Германией и Францией Царь-миротворец, обращая главное внимание на внутреннее «устроение царства Российского», проводил достаточно спокойную внешнюю политику, которая четко делится на 2 периода: сначала воссоздание «Союза трех императоров», а затем – отказ от прогерманской ориентации и сближение с Францией. Александр III вполне определенно выказал свой непреклонный характер и не менее определенные намерения во внешней политике почти сразу же после вступления на престол. Это произошло, когда на русско-афганской границе, в районе Кушки, появился крупный афганский отряд, руководимый английскими инструкторами, и занял довольно обширную территорию. Командующий Туркестанским военным округом генерал К. П. Кауфман немедленно запросил царя по телеграфу: что делать? «Выгнать и проучить как следует», – ответил Александр III. Нарушителей границы выгнали и казаки долго преследовали их, желая взять в плен английских офицеров, но те успели скрыться. Британский посол в Петербурге заявил протест и потребовал извинений. Взволнованный Гирс доложил об этом императору. «Мы не только не сделаем этого, – сказал Александр, – но я еще и награжу начальника отряда. Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию». И наградил генерала А. В. Комарова орденом Св. Георгия 3-й степени. В ответ англичане прислали ноту, и осторожный Гирс предложил извиниться, ибо это могло привести к войне с Англией. Вместо извинений и объяснений царь отдал приказ о подготовке Балтийского флота к военной кампании, несмотря на то, что британский флот был гораздо сильнее. Через две недели Лондон предложил создать совместную русско-английскую комиссию для изучения афганского инцидента. Благодаря этому в Европе поняли, что представляет русский царь. Второй раз Александр III продемонстрировал свою политическую твердость в конфликте с Австро-Венгрией. Постоянное соперничество на Балканах оборачивалось и постоянным напряжением во взаимоотношениях двух империй. В начале царствования Александра III во время большого официального обеда в Зимнем дворце австрийский посол, по его просьбе, получил место за столом напротив императора, чтобы иметь возможность обменяться с ним мнениями об очередной взрывоопасной обстановке. Посол начал говорить, а Александр, хотя и слушал его, но никак не реагировал. Посол стал раздражаться все больше и больше и даже намекнул на возможность мобилизации двух или трех корпусов. Александр, не изменившись в лице, взял серебряную вилку, связал из нее петлю и кинул ее к прибору посла. «Вот что я сделаю с вашими корпусами», – негромко и совершенно спокойно сказал он. Это произвело сильное впечатление на всех присутствующих. Разумеется, ни о какой мобилизации впредь не возникало и речи. И наконец, Александр демонстративно разорвал условия Парижского мирного договора 1855 года, заключенного после поражения в Крымской войне и запрещавшего России иметь свой флот на Черном море. Император приказал спустить на воду сразу несколько кораблей броненосного флота, причем сделано это было в Севастополе. Уже в 1881 году была разработана судостроительная программа по созданию 200 кораблей всех классов, в том числе 24 линкоров (или эскадренных броненосцев, как их тогда называли), 15 крейсеров и т. д. Росла и крепла армия, численность которой приближалась к 1 млн человек, а в военное время она могла достичь четырех миллионов. Александр III не верил ни одному государству мира, кроме дружественной Черногории – славянской, православной, связанной с его Домом родственными узами. А самыми верными своими союзниками он считал собственные армию и флот. И потому внешняя политика России в его царствование была в большей степени, чем когда-либо, сдержанна, ибо царь понимал, что так называемые союзники пытаются сделать его страну орудием для достижения собственных целей. На первых порах Александр III сориентировался на сотрудничество с австрийским императором Францем-Иосифом и германским императором Вильгельмом II. В июне 1881 года на смену Конвенции 1873 года три императора подписали договор о соблюдении благожелательного нейтралитета, если какая-либо из стран-союзниц окажется в состоянии войны с четвертой державой. Договор развязывал его участникам руки в отношении Балкан и Турции, а России облегчал ее судьбу, если бы она вступила в конфликт с Англией. Договор сохранял силу до 1886 года, а потом вследствие конфликта между Россией и Австрией из-за Болгарии распался. В июне 1887 года Россия и Германия подписали секретный договор о благожелательном нейтралитете и взаимной помощи, кроме двух случаев: война России с Австрией не влекла за собой нейтралитета Германии, а война Германии с Францией не влекла нейтралитета России. Договор с самого начала назвали «договором перестраховки», он был заключен на 3 года и должен был быть пролонгирован в 1890 году, однако немцы отказались продлить его. Это подтолкнуло друг к другу Россию и Францию, тем более что с мая 1882 года существовал и так называемый «Тройственный союз», состоявший из Германии, Австро-Венгрии и Италии. Летом 1890 года произошел обмен письмами глав государств, и одновременно французская эскадра пришла с дружественным визитом в Кронштадт. Александр III сам встретил эскадру и вынужден был, стоя, выслушать французский республиканский гимн «Марсельезу» с непокрытой головой. Дальнейшие переговоры и оформление договора шли довольно медленно, но к концу 1893 года была подписана и русско-французская военная конвенция, направленная против Германии и ее союзников по «Тройственному союзу». Такая расстановка сил в Европе просуществовала почти до Первой мировой войны, а незадолго до ее начала трансформировалась в Антанту. Детство цесаревича Николая Александровича Первенцем императорской четы и, таким образом, наследником престола был Николай, родившийся 6 мая 1868 года. В 1881 году Николаю исполнилось 13 лет. Кроме него, у царя и царицы были еще два сына – 10-летний Георгий и 2-летний Михаил, а также дочь – 6-летняя Ксения. Судьбе было угодно, чтобы через год Мария Федоровна родила еще дочь – Ольгу, но нас будет больше других интересовать цесаревич Николай Александрович, который станет последним императором России. До 9 лет его воспитанием занимались сначала няни и бонны (у маленького Ники по желанию родителей это были преимущественно англичанки), затем учителя-наставники, обучавшие мальчика чтению, письму, арифметике, началам истории и географии. Особое место занимал законоучитель – протоиерей И. Л. Янышев, прививший наследнику престола глубокую, искреннюю религиозность, ставшую впоследствии одной из основ его мировоззрения и практической деятельности. Современный историк А. Н. Боханов пишет об этом: «Достаточно точное суждение о Николае II принадлежит Уинстону Черчиллю, заметившему: „Он не был ни великим полководцем, ни великим монархом. Он был только верным, простым человеком средних способностей, доброжелательного характера, опиравшимся в своей жизни на веру в Бога“. Простая и глубокая вера Николая II – это, по сути дела, своеобразный ключ к пониманию его душевных состояний и поступков. Бог олицетворял для императора Высшую Правду, знание которой только и делает жизнь истинной, в чем он уверился еще в юности… Вера наполняла жизнь царя глубоким содержанием, помогала переживать многочисленные невзгоды, а все житейское часто приобретало для него характер малозначительных эпизодов, не задевавших глубоко душу. Вера освобождала от внешнего гнета, от рабства земных обстоятельств. Русский философ Г. П. Федотов очень метко назвал Николая «православным романтиком». По словам хорошо знавшего царя протопресвитера армии Г. И. Щавельского, «государь принадлежал к числу тех счастливых натур, которые веруют не мудрствуя и не увлекаясь, без экзальтации, как и без сомнения. Религия давала ему то, чего он более всего искал – успокоение. И он дорожил этим и пользовался религией, как чудодейственным бальзамом, который подкрепляет душу в трудные минуты и всегда будит в ней светлые надежды». Разумеется, все это пришло к Николаю позже, но основы были заложены в детстве. Другим качеством, в какой-то мере врожденным, но в значительной степени благоприобретенным было то, что называли «обольстительностью». Русский историк-эмигрант С. С. Ольденбург писал: «Император Николай II обладал совершенно исключительным личным обаянием… В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз, он умел обворожить своих собеседников, будь то высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской. Его большие серые лучистые глаза дополняли речь, глядели прямо в душу. Эти природные данные еще более подчеркивались тщательным воспитанием. „Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император Николай II“, – писал граф Витте уже в ту пору, когда он, по существу, являлся личным врагом государя». Под воспитанностью понимались и хорошие манеры, и «благонравие», и умение располагать к себе; все это было плодом усилий тех, кто воспитывал, а также результатом его собственных усилий. В 1877 году, когда Николаю исполнилось 9 лет, его главным воспитателем стал 52-летний генерал от инфантерии Григорий Григорьевич Данилович – директор 2-й Санкт-Петербургской военной гимназии. Он составил, а затем и осуществил программу обучения цесаревича, рассчитанную на 12 лет: 8 лет – гимназический курс, 4 года – университетский, правда, с известными коррективами, но не за счет сокращения, что заставило потом увеличить время обучения еще на один год. «Г. Г. Данилович, – писал видный дипломат А. П. Извольский, – не имел других качеств, кроме ультрареакционных взглядов». Однако действительным наставником и воспитателем Николая был учитель английского языка Хетс – одаренный и очень обаятельный человек, преподававший еще и в Царскосельском лицее. Ему Николай был обязан прекрасным знанием английского языка и любовью к спорту. Карла Осиповича Хетса можно было считать и воспитателем, и нянькой, ибо он глубоко был предан семье, приютившей его, и искренне любил своего воспитанника. Он был чистейшим идеалистом, прекрасно рисовал и занимался многими видами спорта. Особенно любил он конный спорт и сумел передать это увлечение Николаю, тем более что цесаревич с юных лет с удовольствием служил в лейб-гвардии гусарском полку. На первых порах, как это бывало в истории дома Романовых и прежде, цесаревич сильно увлекся фрунтом и экзерцицией. Уже упоминавшийся А. П. Извольский писал: «Высокий рост и замечательная красота почти всех членов императорской фамилии обязаны своим происхождением жене Павла I, принцессе Вюртембергской-Монбельяр… Эти физические качества сохранились в течение трех поколений; император Александр III, отец Николая II, хотя и не был красив, но был человеком геркулесовского сложения и величественной внешности». Николай был невысок ростом, но очень хорошо развит физически, имел прекрасную осанку и значительную силу. Ему часто приходилось бывать среди чинов лейб-конвоя и гвардии, куда отбирались рослые и статные офицеры и солдаты, он казался маленьким и терял необходимую августейшей особе значительность. Поэтому больше всего он любил он показываться верхом на коне, тем более что уже в юности стал великолепным наездником. Этому способствовала и сильная любовь к лошадям, появившаяся у Николая еще в детстве, когда ему, еще совсем маленькому, впервые подарили пони. С этого же времени его стали приучать ухаживать за лошадьми – мыть их, летом купать в реке, расчесывать, скоблить, убирать в конюшне, поить и задавать корм. Однако сначала, когда он еще рос, и трудно было сказать, будет ли он великаном (в отца, деда и прадеда), или мужчиной нормального роста (в датскую родню со стороны матери), Николай был определен в пехотные полки: сначала в Эриванский, а потом в Преображенский. Николай помнил, как совсем маленького мальчика, когда его окружали няньки да мамки, дед Александр II брал его с собой на разводы, смотры и парады тех частей, где он сам или его малолетний внук были шефами. А летом 1876 года, когда шел Николаю девятый год, его впервые обрядили в мундир, повесили на пояс маленькую саблю, дед взял его с собой на смотр и поставил в ряды первой роты лейб-гвардии Павловского полка. Формально же военная служба началась для Николая годом раньше: по примеру старых времен он был 7-летним ребенком записан в лейб-гвардии Эриванский полк и через год получил там же первый офицерский чин прапорщика. В 12 он стал поручиком, но это все еще были не более чем детские потехи, а серьезная, настоящая военная служба началась после принятия им присяги в день, когда ему исполнилось 16 лет. Но все это будет позже, а сейчас, в 1881 году, он проходит усложненный курс гимназии, где помимо всех обычных премудростей изучает не два живых языка, а четыре: английский, немецкий, французский и датский. Последний – родной язык его матери, и Николай знал, что рано или поздно он окажется у своих родственников в Копенгагене и тогда сможет изъясняться с ними по-датски. Языки давались Николаю легко, и он с удовольствием занимался ими. Особенно любил он английский язык и владел им настолько, что безупречные русские знатоки английского языка считали: Николай и думает по-английски, а потом переводит свои мысли на русский язык. Тайна «Белого генерала» В 1881-1882 годах один сюжет сильно взволновал Россию. Героем этого трагического сюжета стал генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. Он был необычайно популярен, и многие называли его «современным Суворовым», а из-за белого кителя, который он носил, за ним прочно укрепилось прозвище «Белый генерал». В январе 1881 года, взяв сильную туркменскую крепость Геок-Тепе, Скобелев присоединил к России богатый и цветущий Ахалтекинский оазис. Александр II дал ему чин генерала от инфантерии и орден Св. Георгия II степени. Следующим чином был фельдмаршальский, а военной наградой – Георгий I степени, что уравняло бы Скобелева с Потемкиным, Суворовым, Кутузовым, Барклаем-де-Толли и Паскевичем. Таким образом, Скобелев становился признанным первым полководцем России. Он собирался в Петербург, когда в Туркмению пришла весть о смерти Александра II и вступлении на престол нового императора. Скобелев отправился в путь 27 апреля. На каждой станции его встречали как триумфатора, но встреча в Москве превзошла самые смелые его ожидания: генерал-губернатор князь В. А. Долгоруков, который должен был сопровождать полководца в Петербург, едва сумел пробиться к его вагону, так плотно стояли тысячи москвичей на площади перед вокзалом. Прибыв в Петербург, Скобелев прежде всего поехал в Петропавловскую крепость на могилу Александра II, и только после этого – в Зимний дворец. Император принял его холодно, даже не предложив сесть, и об этом вскоре узнали все. Вокруг Скобелева стал сплетаться клубок интриг, и противоборствующие политические силы старались привлечь народного героя всяк на свою сторону. К. П. Победоносцев, сразу же разобравшись в существе дела, написал Александру большое письмо, призывая царя непременно привлечь Скобелева на свою сторону. В этом письме Победоносцев, в частности, подчеркивал: «С 1 марта вы принадлежите со всеми своими впечатлениями и вкусами не себе, но России и своему великому служению. Нерасположение может происходить от впечатлений, впечатления могут быть навеяны толками, рассказами, анекдотами, иногда легкомысленными и преувеличенными. Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный. Вспомните, Ваше величество, много ли в истории великих деятелей, полководцев, которых можно было бы назвать нравственными людьми, а ими двигались и решались события. Можно быть лично и безнравственным человеком, но в то же время быть носителем великой нравственной силы и влиять на массу. Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, то есть люди ему верят и за ним следуют. Это ужасно важно и теперь важнее, чем когда-нибудь». Но Александр ничего не предпринял, тем более что известная безнравственность Скобелева претила царю, весьма строгому в этом и к себе, и к окружающим. А Скобелев, смертельно обидевшись, тут же уехал за границу. Летом в Кельне у него произошла встреча с отставным Лорис-Меликовым, которого «Белый генерал» пригласил в свой вагон. Оставшись наедине, он разволновался, даже заплакал, и, негодуя на царя, сказал: «Дальше так идти нельзя. Все, что прикажете, я буду делать беспрекословно и пойду на все. Я не сдам корпуса, а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мной всюду… Я готов на всякие жертвы, располагайте мною, приказывайте». Потом Лорис-Меликов доверительно говорил А. Ф. Кони: «Таков он был в июле 1881 года… Это мог быть роковой человек для России – умный, хитрый, отважный до безумия, но совершенно без убеждений». Лорис-Меликов, однако же, сильно заблуждался, полагая, что у Скобелева нет убеждений. Они у него были, и вполне определенные: «Белый генерал» был ярым славянофилом, исповедывавшим принцип «Самоуправляющаяся местно Земля с самодержавным царем во главе». Он считал своими собственными врагами и врагами России нигилистов и радикалов, посягавших и на царя, и на «народный строй», который, по мысли вождя славянофилов и его друга И. С. Аксакова должен был олицетворять и возглавлять Земский собор. Совершенно солидарен был Скобелев со славянофилами и в оценке Берлинского конгресса 1878 года, лишившего Россию плодов ее победы в минувшей войне с Турцией и оставившего большую часть славян на Балканах под османским и австро-венгерским игом. 2 января 1882 года в честь годовщины взятия Геок-Тепе в петербургском ресторане Бореля состоялся банкет. Главным его героем, естественно, был Скобелев. На этом банкете он выступил с тостом, противопоставив народ интеллигенции, а интеллигенцию – народу, завершив свою речь такими словами: «Господа! В то самое время, когда мы здесь радостно собрались, там, на берегах Адриатического моря, наших единоплеменников, отстаивающих свою веру и народность, именуют разбойниками и поступают с ними, как с таковыми… Там, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки направлены в единоверные нам груди». Застольная речь Скобелева вызвала широкий международный резонанс и дипломатический демарш Австрии. Был недоволен этим поступком и царь. Скобелеву предложили взять отпуск и уехать за границу. Умный и наблюдательный Валуев записал в своем «Дневнике», что Скобелев становится похожим на испанского генерала-заговорщика, готовящего военный переворот. В конце января 1882 года Скобелев уехал за границу, а 5 февраля в Париже восторженные сербские студенты, учившиеся во Франции, поднесли ему благодарственный адрес. В ответ Скобелев заявил: «Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния. У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы – жертва его интриг, рабы его могущества… Это автор „натиска на Восток“ – он всем вам знаком, это – Германия!». Разумеется, и эта речь вызвала скандал – на сей раз оскорбленной оказалась Германия. Министерство иностранных дел России вынуждено было дезавуировать Скобелева, назвав его речь «частным заявлением лица, не уполномоченного на то правительством». Однако Скобелева тут же вызвали в Петербург и, минуя Берлин, приказали ехать кружным путем – через Голландию и Швецию. Неожиданно для самого Скобелева и для всех вообще Александр III принял его гораздо лучше, чем тот мог бы надеяться: аудиенция с глазу на глаз продлилась два часа, и Скобелев, вошедший к царю печальным и сконфуженным, вышел оттуда веселым и довольным. Однако о предмете разговора с царем он не рассказывал никому. 22 апреля «Белый генерал» уехал в Минск, где был дислоцирован его корпус, а потом – в Париж, где снова демонстрировал свое несогласие с действиями царя и политикой правительства. Загадочная смерть Михаил Дмитриевич, побывав в Париже, снова возвратился к месту дислокации своего корпуса. В Минске он объявил, что в самое ближайшее время поедет в Болгарию, и стал вдруг продавать все свое имущество, чтобы повезти с собой не менее 1 млн рублей. Деньги он собрал, затем получил еще один месячный отпуск и 22 июня 1882 года отправился из Минска в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. В Москве он, как и всегда, остановился в гостинице «Дюссо». Одним из первых, кто встретил Скобелева в Москве, был князь Д. Д. Оболенский. По его воспоминаниям генерал был сильно не в духе. – Да что с вами, наконец? – спросил Оболенский. – Да что… Мои деньги пропали. – Какие деньги? Бумажник украли у вас? – Какой бумажник! Мой миллион… Весь миллион пропал бесследно. – Как? Где? – Да я сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться… Вообразите себе, что Иван Ильич (управляющий Скобелева) реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и… сошел с ума на этих днях. Я и не знаю, где теперь деньги. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. В ответ он чуть не лает на меня из-под дивана. Впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать. Барон Розен в честь того, что получил очередной орден, 25 июня дал обед. Скобелев на обеде был мрачен и сказал одному из офицеров: – А помнишь, Алексей Никитич, как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал: слава человеческая, аки дым преходящий… Подгулял поп, а хорошо сказал… На сей раз генерал и сам хорошо подгулял и после обеда поехал в гостиницу «Англия», что стояла на углу Петровки и Столешникова переулка. Там в первом этаже занимала роскошный номер знаменитая московская проститутка Альтенрод, имевшая несколько имен: Ванда, Элеонора, Шарлотта, Роза. Поздно ночью она выбежала во двор и сказала дворнику, что у нее в постели умер офицер. Это был Скобелев. Полиция прибыла немедленно. Вскрытие произвел профессор Нейдинг, поставивший диагноз: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще не так давно». И тут же лавиной хлынули домыслы и слухи. Одни говорили, что Скобелев покончил с собой, другие – что его убили немецкие агенты, третьи – что его отравили по приказу Александра III, опасавшегося, что «Белый генерал», совершит военный переворот и займет русский трон под именем Михаила II. Говорили, что Скобелева убили по приговору Тайного суда, на котором председательствовал великий князь Владимир Александрович, и, наконец, что он пал жертвой «Священной дружины». И уж, разумеется, не обошлось и без заговора масонов. Историк А. Б. Шолохов, наиболее глубоко и всесторонне изучивший этот сюжет, полагает, что все эти версии относятся к разряду слухов и предположений. Вероятнее же всего то, что смерть Скобелева могла быть политическим убийством, но кто его совершил, все еще остается тайной. Коронация Коронация Александра III происходила 15 мая 1883 года. Однако еще до прибытия царского поезда в Первопрестольную, 30 000 войска стояло между Санкт-Петербургом и Москвой вдоль Николаевской железной дороги и, таким образом, солдаты стояли друг от друга не более чем в 20 метрах. Присутствовавший на коронации французский писатель Корнели оставил записки об этом событии. «Прибыв в Москву, мы остались на вокзале, чтобы встретить императорский поезд. Император и императрица, выйдя из вагона, поместились в открытой коляске и, минуя город, прямо проследовали в загородный Петровский дворец, в котором жил Наполеон I после пожара Москвы. Толпы народа падали на колени при проезде императорской четы, многие целовали следы, оставленные царским экипажем. Затем последовал торжественный въезд в Москву. Удобно поместившись на одной из стен Кремля, я мог видеть всю Красную площадь. Через площадь пролегала усыпанная песком дорога, по бокам которой стояли шпалерами павловцы с их историческими остроконечными киверами. Площадь представляла собой море голов. Толпа хранила торжественное молчание. Взоры всех были обращены в ту сторону, откуда должен был последовать торжественный кортеж. Пушки гремели, не смолкая ни на минуту. Ровно в 12 часов показались передовые всадники императорского кортежа. Мгновенно громадная площадь огласилась восторженными криками. Детский хор в 12 тысяч молодых свежих голосов, управляемый ста пятьюдесятью регентами, исполнял русский национальный гимн. Пушечная пальба, перезвон колоколов, крики толпы – все это слилось в какой-то невообразимый гул. Тем временем кортеж приближался. Вслед за драгунами передо мной промелькнули казаки с целым лесом высоких пик, за ними кавалергарды с их блестящими касками, увенчанными серебряными двуглавыми орлами, собственный, его величества конвой в живописных ярко-красных черкесках и, наконец, показался и сам император. Государь ехал на коне светло-серой масти. На этом же коне, будучи еще наследником, Александр III совершил всю турецкую кампанию. Рядом с государем на маленьком пони ехал наследник-цесаревич, будущий император Николай II. За ним следовали великие князья, иностранные принцы и многочисленная блестящая свита, за которой в золотой карете, запряженной восьмеркой белых лошадей, следовала императрица. Рядом с ее величеством сидела маленькая 8-летняя девочка, великая княжна Ксения Александровна, приветливо улыбавшаяся и посылавшая воздушные поцелуи восторженно шумевшей толпе. В день коронования мне еще раз довелось видеть императорскую чету. Государь и государыня, под богатым балдахином, несомым двадцатью четырьмя генералами, направлялись к собору. У входа в собор ожидал их величества Московский митрополит. Кремлевская площадь с многотысячной толпой хранила молчание. Подойдя к митрополиту, их величества остановились. Благословив августейшую чету, митрополит обратился с глубоко прочувствованным словом. Я видел, как император искал в карманах мундира носовой платок, и не найдя такового, левой рукой, затянутой в белую перчатку, вытер полные слез глаза. Он, как ребенок, плакал перед этим старцем, говорившем о тяжких испытаниях, перенесенных императорским домом. По окончании обряда коронации, государь и государыня поднялись на Красное крыльцо, с высоты которого кланялись восторженно приветствовавшему их народу. Их величества были в великолепных порфирах, подбитых горностаем. Головы их были увенчаны коронами. В правой руке его величество держал скипетр, украшенный знаменитым алмазом, оцененным в 22 миллиона. Затем их величества удалились во внутренние покои, где в Грановитой палате, бывшем дворце Ивана Грозного, состоялся высочайший обед». По случаю коронации была проведена амнистия, прощены долги казне, но широкой раздачи титулов и денег, а тем более земли и поместий не последовало. И тогда же произошло самое массовое угощение и москвичей, и пришедших в Первопрестольную на коронацию из других мест – устроена раздача царских подарков с лакомствами, колбасой и хлебом. На Ходынском поле, на краю Москвы, неподалеку от загородного Петровского дворца, было роздано 500 000 подарков. Эти же дни ознаменовались еще одним важным и великолепным празднеством – 26 мая произошло освящение и открытие храма Христа Спасителя, строившегося 46 лет. Самый большой храм России, воздвигнутый по проекту архитектора К. А. Тона на народные деньги в память об Отечественной войне 1812 года, расписывали выдающиеся мастера – В. В. Верещагин, В. И. Суриков, Г. И. Семирадский, Ф. С. Журавлев, К. Е. Маковский; собор был облицован мрамором и представлял собой изумительное архитектурное и художественное творение – под его сводами одновременно могли находиться 10 000 человек. Александр III присутствовал на освящении храма, а после этого возвратился в Петербург. Второе 1 марта После разгрома «Народной воли» в начале 1880-х годов то и дело появлялись энтузиасты-революционеры, пытавшиеся создать новую организацию. Особенно преуспели в этом поэт П. Ф. Якубович и несколько его сподвижников, организовавшие в 1884 году «Молодую партию Народной воли». Тогда же «старые» народовольцы, оказавшиеся в эмиграции, собрались в Париже и начали с «молодыми» переговоры об объединении. Однако весной и осенью того года многие «молодые» были арестованы и прошли по «Процессу двадцати одного» – последнему крупному процессу над народовольцами. Почти все они были признаны виновными и осуждены. После этого попытки воссоздания «Народной воли» предпринимали В. Г. Богораз-Тан, Л. Я. Штернберг и другие, но и их попытки оказались безрезультатными. Наконец в 1886 году в Петербурге возникла «Террористическая фракция Народной воли», организатором которой стал студент 4-го курса Петербургского университета Александр Ильич Ульянов – старший брат В. И. Ульянова (Ленина). В группе было около полутора десятка чело- век – преимущественно студенты университета, которые в начале 1887 года подготовили покушение на Александра III. Для убийства 1 марта, рассчитав, что в этот день царь непременно поедет в Петропавловский собор для участия в панихиде на могиле отца, убитого 1 марта 1881 года. Все было подготовлено заранее и заговорщики вышли к Аничкову дворцу, в котором Александр III жил зимой, даже на день раньше намеченного срока, надеясь, что царь выедет на Невский и в этот день. Однако их ждала неудача, так как в конце февраля полицией было перлюстрировано письмо неизвестного лица из Петербурга в Харьков студенту И. П. Никитину о красном терроре. Письмо привело к установлению слежки за автором письма – членом группы Андреюшкиным, который подпал под наблюдение за день до покушения на царя. Полицейские филеры «повели» Андреюшкина и второго члена группы, Генералова, прямо с места их встречи на Невский проспект и стали свидетелями того, как они, держа под мышками свертки со смертоносными зарядами, изготовленными Ульяновым, стали прогуливаться возле Аничкова дворца. Филеры засекли еще трех участников готовящегося преступления и незаметно проводили всех до их квартир после того, как те, ничего не предприняв, ушли с Невского. То же повторилось и 1 марта. Снова метальщики гуляли по Невскому, ожидая выезда Александра III из Аничкова дворца, но к полудню озябли и зашли в трактир, чтобы погреться и поесть. Следом за ними туда же вошли и агенты-полицейские. А царя все не было… В то утро Александр III приказал приготовить четырехместные открытые сани к 10 час 45 мин утра, чтобы ехать в Петропавловский собор на заупокойную обедню. Должны были ехать сам Александр III, императрица и их старшие сыновья – цесаревич Николай и великий князь Георгий. Вот что писала в своем дневнике три дня спустя фрейлина А. П. Арапова: «Его величество заказал заупокойную обедню к 11 часам и накануне сказал камердинеру иметь экипаж готовым к 11 часам без четверти. Камердинер передал распоряжение ездовому, который по опрометчивости – чего никогда не случалось при дворе – или потому, что не понял, не довел об этом до сведения унтер-шталмейстера. Государь спускается с лестницы – нет экипажа. Как ни торопились, он оказывается в досадном положении простых смертных, вынужденных ждать у швейцара, в шинели, в течение 25 минут. Не припомнят, чтобы его видели в таком гневе, из-за того, что по вине своего антуража он настолько запоздает на службу по своем отце, и унтер-шталмейстер был им так резко обруган, что со слезами на глазах бросился к своим начальникам объяснять свою невиновность, говоря, что он в течение 12 лет находился на службе государя и решительно никогда не был замечен в провинности. Он был уверен в увольнении и не подозревал, что провидение избрало его служить нижайшим орудием своих решений. Государь покидает Аничков после того, как негодяи были отведены в участок, и только прибыв к брату (великому князю Павлу Александровичу) в Зимний дворец, он узнал об опасности, которой он чудесным образом избежал». А дело было в том, что, пока Александр III ругал унтер-шталмейстера и ожидал выезда, полиция сработала необыкновенно оперативно и четко, успев устроить засады на квартирах заговорщиков и там, где они могли появиться. Министр внутренних дел Д. А. Толстой докладывал Александру III, что утром 1 марта были арестованы: «1. Студент Петербургского университета, сын казака Медведицкой станицы Кубанской области Пахом Андреюшкин, 20 лет, задержан на углу Невского и Адмиралтейской площади; при обыске у Андреюшкина оказался заряженный револьвер и висевший через плечо метательный снаряд, 6 вершков вышины (27 см), вполне снаряженный. 2. Студент Петербургского университета, сын казака Потемкинской станицы области Войска Донского Василий Генералов, 22 лет, задержан вблизи Казанского собора; по обыску у Генералова в руках оказался такой же снаряд, как у Андреюшкина. 3. Студент Петербургского университета, томский мещанин Василий Осипанов, 25 лет, взят также вблизи Казанского собора; при нем отобрана вышеупомянутая толстая книга, листы которой снаружи оказались заклеенными, а внутренность наполнена динамитом». Затем были арестованы еще 3 причастных к делу человека – Канчар, Горкун и Волохов. Первые два, желая избежать виселицы, стали выдавать членов организации и навели полицию на еще одного студента Петербургского университета – Александра Ульянова, который был арестован 3 марта. А 1 марта была арестована и его сестра – Анна Ильинична, оказавшаяся в этот день у него на квартире. Он во всем признался и был признан, наряду с Говорухиным и Шевыревым, одним из руководителей террористической фракции. Хотя на самом деле Ульянов, составивший программу «Террористической фракции Народной воли», был лишь ее теоретиком. Когда началось следствие, Александру III последовательно представляли все документы – от допросов обвиняемых и свидетелей до программных документов. Среди этих бумаг была и программа, написанная А. И. Ульяновым. Царь внимательно прочитал ее, оставив на полях свои весьма красноречивые замечания. «Главные силы партии, – писал Ульянов, – должны идти на воспитание и организацию рабочего класса и улучшение народного хозяйства. Но при существующем политическом режиме в России невозможна никакая часть этой деятельности». Александр III отреагировал так: «Это утешительно». Далее в программе говорится: «Между правительством и интеллигенцией произошел разрыв уже давно, пропасть увеличивается с каждым днем. В борьбе с революционерами правительство пользуется крайними мерами устрашения, поэтому и интеллигенция вынуждена была прибегнуть к форме борьбы, указанной правительством, то есть к террору». – «Ловко», – написал на полях царь. А общая резолюция о всей программе гласила: «Это записка даже не сумасшедшего, а чистого идиота». Когда же он прочитал показания, данные Ульяновым совершенно чистосердечно, без всякой утайки, реакция царя была иной: «Эта откровенность даже трогательна». Откровенность Александра Ульянова, действительно, была трогательной. 21 марта он сказал следователю: «Если в одном из прежних показаний я выразился, что я не был инициатором и организатором этого дела, то только потому, что в этом деле не было одного определенного инициатора и руководителя; но мне одному из первых принадлежит мысль образовать террористическую группу, и я принимал самое деятельное участие в ее организации, в смысле доставания денег, подыскания людей, квартир и прочего. Что же касается до моего нравственного и интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, то есть все то, которое дозволяли мне мои способности и сила моих знаний и убеждений». Когда Александра Ульянова допрашивали, его сестра находилась в доме предварительного заключения и была освобождена только 11 мая 1887 года – через 3 дня после казни брата. В семье Ульяновых узнали о случившемся в Петербурге из письма их родственницы Е. И. Песковской, и мать арестованных – Мария Александровна – поехала в столицу. 28 марта она написала Александру III письмо, начинавшееся так: «Горе и отчаяние матери дают мне смелость прибегнуть к Вашему величеству, как единственной защите и помощи. Милости, государь, прошу! Пощады и милости для детей моих». Далее Мария Александровна писала: «Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его те лучшие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил!». Здесь Александр оставил такую ремарку: «А что же до сих пор она смотрела!». Царь все же разрешил свидание, написав: «Мне кажется желательным дать ей свидание с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность – ее милейший сынок, и показать ей показания ее сына, чтобы она видела, каких он убеждений». Министр внутренних дел Толстой хотел, чтобы Мария Александровна уговорила сына дать откровенные показания о тех, кто стоял за спиной их организации, ибо был уверен, что студенты были лишь орудием в чьих-то более страшных, чем они сами, руках. 1 апреля в 10 часов утра свидание состоялось. Оно проходило не в камере, а в отдельной комнате, но в присутствии одного из офицеров, и продолжалось 2 часа. Потом было еще несколько свиданий, Мария Александровна уговаривала сына раскаяться и уверяла его, что в этом случае ему сохранят жизнь, но он категорически заявил, что это невозможно и он должен умереть. Уже на первом свидании Александр Ульянов плакал и обнимал колени матери, но не от слабости и страха, а из-за жалости к ней, призывая ее примириться с уготованной ему участью. Более того, он понимал, что наказание справедливо, сказав матери на одном из свиданий: «Я хотел убить человека, значит меня могут убить». 1 апреля всем обвиняемым по делу о подготовке покушения на «жизнь священной особы государя императора» было вручено обвинительное заключение. Всего перед судом должны были предстать 14 человек, а обвиняемая Анна Сердюкова была выделена особо, так как ей вменялось в вину только то, что она, зная о готовящемся преступлении, не довела об этом до сведения полиции. Вслед за тем дело было передано в Особое присутствие Правительствующего Сената, которое 15 апреля вынесло приговор. Пятеро обвиняемых – Генералов, Андреюшкин, Осипанов, Шевырев и Ульянов – были приговорены к повешению; казнены в Шлиссельбурге 8 мая. Остальные осуждены на разные сроки каторги и ссылки, а Сердюкова – к двум годам тюрьмы. Одним из осужденных был член Виленской организации «Народная воля» поляк Иозеф Пилсудский, получивший 15 лет каторги. В 1918 году он стал основателем независимой Польши, ее «начальником», фактически – диктатором, отстоявшим ее свободу в боях с Красной армией в 1920 году. Тогда же он стал первым маршалом Польши, оставаясь главой авторитарного режима до своей смерти. 17 октября 1888 года После попытки покушения на Александра III императору и его семье пришлось пережить еще одну трагическую историю, которая сильно напоминала злоумышленное посягательство на его жизнь. 17 октября 1888 года император, императрица и их дети возвращались в Петербург из поездки по югу России, и их поезд проходил в 47 верстах к югу от Харькова – между станциями Тарановка и Борки. Был полдень, вся семья и свита собрались за завтраком в вагоне-столовой. Погода была холодная и дождливая. Состав, который тащили два мощных товарных паровоза, спускался с 6-саженной насыпи, шедшей через широкий и глубокий овраг. Как потом установили, скорость поезда была 64 версты в час. И вдруг произошел очень сильный толчок, за ним – второй, раздался страшный треск, вагон сорвался с колес, пол растрескался, стены вагона разошлись и крыша съехала вперед, образовав косой навес над столом. Царь, вскочив, подставил плечи под тот край крыши, который еще не опустился вниз, и держал ее до тех пор, пока его жена, дети и свита не вылезли из-под обломков. К счастью, все сотрапезники остались невредимы, только сам царь получил настолько сильный удар в бедро, что находившийся в кармане его брюк серебряный портсигар сплющился.1 Дочь и сына – Ольгу и Михаила – выбросило на полотно, но и они отделались лишь ушибами. Зато все другие вагоны превратились в руины. Александр тут же возглавил работу по спасению людей и вместе со всеми разбирал куски железа и дерева, вытаскивая убитых и раненых. Только убитых оказалось более 20 человек. Мария Федоровна, в одном платье, с непокрытой головой, несколько часов под холодным дождем перевязывала раненых, пока не подоспела помощь. Весь дальнейший 5-дневный путь в Петербург превратился в триумфальное шествие, во время которого не умолкали колокола всех церквей, воздававших хвалу Господу за чудесное избавление от смерти царской фамилии. Потом день 17 октября в семье Романовых всегда отмечали церковными службами и широкой благотворительностью как день проявления к ним милости Божьей. Расследование возглавил знаменитый юрист, литератор и общественный деятель А. Ф. Кони. В случившемся он не обнаружил злого умысла, но выявил вопиющую халатность, техническую безграмотность и технологическую отсталость железнодорожного строительства. Оказалось, что царский поезд тянул не пассажирский паровоз, а два мощных товарных со скоростью, которая была недопустимо высокой для русской железной дороги с облегченными рельсами, деревянными шпалами и песочным балластом. Кони установил, что незадолго до этого управляющий Юго-Западными железными дорогами С. Ю. Витте обратил внимание министра путей сообщения адмирала К. Н. Посьета на недопустимость и опасность такого рода способа движения императорских поездов. Посьет на это письмо не отреагировал и вынужден был после катастрофы уйти в отставку, а Витте стал директором Департамента железных дорог в Министерстве финансов, начав свою блистательную карьеру, завершившуюся постом Председателя Совета министров. МОЛОДОСТЬ ЦЕСАРЕВИЧА НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА Юность августейшего студента и офицера 6 мая 1884 года, когда Николаю исполнилось 16 лет, в Большой церкви Зимнего дворца он принял присягу по случаю вступления в действительную военную службу. Он все еще, как и 4 года назад, был поручиком, но парадокс заключался в том, что, по традиции, цесаревич был Атаманом всех казачьих войск, а во главе каждого из них непременно стоял генерал. Таким образом, хотя и номинально, но все эти генералы подчинялись 16-летнему поручику. Из-за своего атаманства Николай принимал присягу под знаменем лейб-гвардии Атаманского полка, в котором служили представители всех одиннадцати войск – от Кубанского до Уссурийского. Годом позже он закончил среднее образование и перешел к изучению серии дисциплин, предусмотренных программами Академии Генерального штаба и двух факультетов университета – юридического и экономического. Получение высшего образования заняло у цесаревича еще 5 лет. Руководителем всего процесса был Победоносцев, читавший к тому же курсы энциклопедии законоведения, государственного, гражданского и уголовного права. Протоиерей И. Л. Янышев вел цикл лекций по истории религии, богословию и каноническому праву. Член-корреспондент Академии наук Е. Е. Замысловский, видный специалист по истории России и истории международных отношений, читал курс политической истории. Академик Н. X. Бунге, министр финансов, преподавал политэкономию и статистику. Академик Н. Н. Бекетов, создатель физической химии как самостоятельной науки, преподавал химию. Николай продолжал совершенствоваться и в языках, сделав особые успехи в английском. Вторую половину всех дисциплин занимали военные науки. Курс стратегии и военной истории читал главный редактор «Энциклопедии военных и морских наук», начальник Академии Генерального штаба, член-корреспондент Академии наук, генерал от инфантерии Г. А. Леер. Фортификацию вел инженер-генерал Ц. А. Кюи, бывший к тому же автором 14 опер и 250 романсов. Среди преподавателей военных наук были выдающиеся генералы М. И. Драгомиров, Н. Н. Обручев, А. К. Пузыревский, П. К. Гудима-Левкович, Н. А. Демьяненко и другие. Для изучения пехотной службы цесаревич провел два лагерных сбора в Преображенском полку, где командиром был его дядя – великий князь Сергей Александрович. Первый год Николай исполнял здесь обязанности взводного, а второй – ротного командира. Следующие два летних лагерных сбора он провел в лейб-гвардии Гусарском полку, приобщаясь к кавалерийской службе – сначала младшим офицером, а потом командиром эскадрона. Забегая вперед, скажем, что в 19 лет он получил чин штабс-капитана, в 23 года – капитана и, наконец, 6 августа 1892 года стал полковником, оставаясь в этом звании до конца своих дней. Следует признать, что нравственная сторона отношений офицеров вне строя была весьма далека от идеала. Характернейшими чертами их быта были бретерство, волокитство, игра в карты и почти поголовное забубенное пьянство. И, как это ни прискорбно, в 1880-х годах среди офицеров гвардии широко распространился гомосексуализм. Александр III, бывший эталоном нравственности, с омерзением относился к носителям этого порока, но изгонять со службы каждого не мог, ибо их было слишком много. Он ограничивался отставками офицеров, чьи похождения получали громкую скандальную огласку. Особенно отличался этим Преображенский полк, где командиром был брат императора – великий князь Сергей Александрович. Зато лейб-гусарский полк, где почти не было гомосексуалистов, славился патологическим пьянством. И здесь тон задавал командир полка – великий князь Николай Николаевич, бывший одним из самых горьких пьяниц русской гвардии. Его однополчане, собираясь в офицерском собрании, пили по неделям, допиваясь до чертиков и белой горячки. Однако, проходя службу в Преображенском полку, Николай был совершенно непричастен к порочным наклонностям офицеров-гомосексуалистов, а служа в лейб-гусарском, не позволял себе пьянства. Ханжой цесаревич не был и иногда в офицерском собрании пропускал 2-3 рюмки водки или бокал-другой шампанского. Одной из симпатичных черт его характера было стремление помочь своим товарищам-однополчанам, если они женились на скомпрометированных ранее дамах. По законам офицерской чести, такие офицеры должны были оставлять службу в Преображенском полку, и цесаревич всячески помогал им в их дальнейшей карьере – армейской, гражданской, а иногда и духовной. О его службе в Преображенском полку сохранилось свидетельство великого князя Константина Константиновича (командира полка с 1891 года, двоюродного дяди Николая). В его дневнике от 6 января 1894 года, когда цесаревич уже 2 года носил звание полковника и командовал первым батальоном преображенцев, записано: «Ники держит себя в полку с удивительной ровностью, ни один офицер не может похвастаться, что был приближен к цесаревичу больше другого. Ники со всеми одинаково учтив, любезен и приветлив. Сдержанность, которая у него в нраве, выручает его». Военная подготовка цесаревича не ограничилась знакомством с пехотной, артиллерийской и кавалерийской службой. Будучи Атаманом всех казачьих войск, он знал и казачью службу, а кроме того был приобщен и к службе на флоте. Следует признать, что Николай с учетом его возраста был подготовлен к военной службе гораздо лучше, чем к какой-либо другой. Упоминавшийся уже А. П. Извольский писал в своих «Воспоминаниях»: «Когда император Николай II взошел на престол, его природный ум был ограничен отсутствием достаточного образования. До сих пор я не могу понять, как наследник, предназначенный самой судьбой для управления одной из величайших империй мира, мог оказаться до такой степени не подготовленным к выполнению обязанностей величайшей важности». Военная среда, окружавшая цесаревича и во дворце, и на занятиях военными науками, и в полевых лагерях на учениях, была ему более близка и понятна, чем, например, среда министерская, дипломатическая или придворная, так как отец-император не очень-то приучал его к сфере государственного управления или внешней политики. Что же касается двора, то Александр III и сам не любил придворных балов и празднеств, ограничив их до минимума, и, как мы уже знаем, практически не принимал по делам двора никого, кроме министра этого ведомства Воронцова-Дашкова, да и то крайне редко. Потому и цесаревич был воспитан в том же духе: он не выносил излишеств ни в одежде, ни в еде, старался во многом подражать отцу, со временем полюбив то же, что любил и он – охоту в царских заповедниках (Ловиче, Спаде, Беловежье), рыбалку в финских шхерах, долгие прогулки в полях и лесах, физический труд и стремление к здоровой и чистой жизни. Первая и вторая любовь К 20 годам Николай вполне сформировался, и не мудрено, что его посетило и первое чувство, к сожалению, не к той девушке, которая могла бы стать его невестой. «Целый ряд источников, – писал в начале 1920-х годов историк И. М. Василевский, – говорит о пылкой любви Николая в эти годы к какой-то молодой еврейке, которую он встретил случайно в саду во время прогулки. Она не знала, что перед ней наследник престола, и нежные отношения их зашли так далеко, что об этом узнал суровый Александр III. Эти источники подробно описывают, как градоначальнику фон Валю было предписано „в 24 минуты“ выслать из Петербурга еврейку со всеми ее родственниками – от старого деда до грудного ребенка, маленького брата возлюбленной Николая, включительно. Источники описывают далее бурную сцену, какая разыгралась, когда явившийся во всеоружии со своими подручными для исполнения высылки фон Валь застал в квартире еврейки молодого наследника престола… «Только переступив через мой труп, сможете вы прикоснуться к ней. Это моя невеста!» – заявил он оторопевшему градоначальнику. Разумеется, приказ был выполнен, и Николаю пришлось смириться. Но за первой любовью пришла вторая, оказавшаяся, если не считать женитьбу, самой значительной любовной историей в его жизни. Началась эта история 23 марта 1890 года и продолжалась до весны 1894 года. Ее героиней стала 17-летняя выпускница балетного класса Императорского театрального училища, в ближайшем будущем прима-балерина, чуть позже выдающаяся танцовщица, а затем и великая русская балерина Матильда Кшесинская. Она родилась в балетной семье 19 августа 1872 года и была на четыре года младше Николая. Ее полное имя при крещении по католическому обряду было Матильда-Мария, но потом девочку стали звать просто Матильдой. В семье Кшесинских сохранилось романтическое предание о том, что их подлинная фамилия – графы Красинские, но из-за крупной имущественной тяжбы, грозившей прадеду Войцеху Красинскому смертью, он вынужден был тайно бежать в Париж и там из предосторожности скрыл свой титул и подлинное имя и стал называть себя простым дворянином Кшесинским. Матильда была самым младшим, тринадцатым, ребенком в семье, но назвать ее жизнь несчастной едва ли возможно. 23 марта 1890 года состоялся выпускной экзамен, на котором присутствовала вся царская семья и сам Александр III с императрицей. Был на этом спектакле и цесаревич Николай. После того как выпускной спектакль закончился, Александр с цесаревичем прошли в зал, где их ожидали преподаватели, выпускницы и выпускники, и царь, не дожидаясь официального представления, зычно спросил: – А где же Кшесинская? И когда ее подвели к нему, Александр пожал ей руку и сказал: «Будьте украшением и славою нашего балета». В своих воспоминаниях, законченных через семьдесят лет после этого, она писала: «Слова государя звучали для меня, как приказ. Быть славой и украшением русского балета – вот то, что теперь волновало мое воображение. Оправдать доверие государя – было для меня новой задачей, которой я решила посвятить мои силы». Когда после этого все педагоги и бывшие ученики, а ныне уже артисты Императорского балета, уселись за праздничный стол, Александр посадил Матильду между собой и цесаревичем, и, улыбаясь, сказал: «Смотрите, только не флиртуйте слишком». Кшесинская сразу же влюбилась в цесаревича и, когда прощалась с ним, поняла это очень отчетливо. То же самое случилось и с Николаем, и он стал искать встречи с юной балериной, но у нее были строгие родители, а за цесаревичем неотступно следили и, таким образом, встретиться им было весьма затруднительно. Свой первый сезон Кшесинская начала выступлениями в большом деревянном Красносельском театре, построенном для офицеров гвардии, проводившей именно там летние лагерные сборы. Летом 1890 года на этих сборах был и Николай и не упускал случая увидеть прелестную 18-летнюю балерину. С 10 июля по 1 августа в его дневнике пять раз упоминается Кшесинская, но ничего более, кроме мимолетных разговоров и дразнящих воспоминаний, записи эти не содержат. Николай попросил своего товарища по гусарскому полку Евгения Волкова сделать что-нибудь, чтобы Кшесинская встретилась с ним, но и тут по тем же причинам, что и прежде, свидание не состоялось. А 23 октября 1890 года и Николай, и Волков уехали из Петербурга в большое, почти кругосветное путешествие, и Кшесинская с Николаем увидели друг друга лишь через девять месяцев – 4 августа 1891 года. Путь на Восток: от Гатчины до Киото По стародавней традиции, все русские наследники, начиная от Павла I и до Александра III, завершив курс наук, отправлялись в путешествие. Чаще всего их путешествий было два: большое – по России, чуть поменьше – по Европе. На сей раз решено было предпринять совершенно необычное, грандиозное, морское и сухопутное турне, которое объединило оба путешествия. Причем и та, и другая части поездки должны были проходить по территориям, где раньше не бывал ни один цесаревич, исключая только последнюю часть пути. Путешествие цесаревича готовилось продуманно и тщательно, ибо его расценивали не просто как вояж знатного туриста в экзотические страны, но как важное государственное мероприятие. Программу готовили Г. Г. Данилович, адмирал И. А. Шестаков, знаменитый путешественник и географ А. И. Воейков и капитан первого ранга Н. Н. Ломен, который стал командиром фрегата «Память Азова», оборудованного для путешествия цесаревича и его свиты. Николая сопровождали руководитель всего путешествия генерал-майор свиты князь В. А. Барятинский и три офицера – князь Н. Д. Оболенский, князь В. С. Кочубей и Е. Н. Волков. Для создания книги о путешествии был прикомандирован чиновник Министерства внутренних дел князь Эраст Эрастович Ухтомский. 21 октября 1890 года Николай и пять его спутников отстояли в Гатчине воскресную обедню, а через 2 дня тронулись в путь. Родители, братья и сестры проводили Николая до первой после Гатчины станции и возвратились обратно, а он со свитой двинулся на юго-запад. Почти не задержавшись в Варшаве, Николай поехал в Вену, где его встретили император Франц-Иосиф и шесть эрцгерцогов. Посетив резиденции Габсбургов – роскошные дворцы Хофбург и Шенбрунн, Николай провел вечер в венской опере и прямо оттуда уехал на вокзал, чтобы отправиться в Триест – город и порт, принадлежавший Австрии, но расположенный в Италии на берегу Адриатического моря. На рейде триестской бухты Николая ждали три русских корабля – фрегаты «Память Азова» и «Владимир Мономах» и канонерская лодка «Запорожец». Он еще издали увидел не только корабли, но и ожидавшие его и свиту катера, увидел фотографа с треногой и своего брата – 18-летнего мичмана Георгия, который должен был продолжать отсюда путешествие вместе с ними. Здесь же к ним присоединился и художник Н. Н. Гриценко, оставивший после путешествия сотни акварелей и карандашных рисунков1. Объехав корабли эскадры, которой командовал адмирал В. Г. Басаргин, Николай с любопытством осмотрел «Память Азова» – трехтрубный, трехмачтовый фрегат, спущенный на воду всего 2 года назад, и 26 октября пустился в путь. 30 октября корабли бросили якоря в бухте маленького греческого городка Патрас, где, по преданию, был распят и похоронен апостол Андрей Первозванный – покровитель России и ее флота. Бело-голубой флаг, названный «Андреевским», стал военно-морским флагом России. Николай, конечно же, не мог пройти мимо этого святилища, и, посетив храм апостола Андрея, отправился далее по железной дороге в Олимпию – родину Олимпийских игр, которую А. К. Толстой назвал «отчизной пламени и слова». В 1890 году здесь уже действовал музей, наполненный сотнями экспонатов, добытых археологами разных стран у подножия горы Олимп и вокруг храма Зевса. Статуи богов и героев Древней Эллады, элементы и детали архитектурных сооружений – все было в состоянии первозданного хаоса, изломанное, покрытое трещинами и выбоинами, но сохранившее следы прежней гармонии, благоухающее прежней красотой… А дальше были Афины с их Акрополем и встреча с родственниками из греческого королевского дома – великая княжна Ольга Константиновна (двоюродная сестра Александра III) с 1867 года была королевой Греции; Николай в последний раз за все путешествие почувствовал себя здесь почти дома, потому что Греция была на его маршруте последней православной страной. Забрав с собой троюродного брата Николая, греческого принца Георгиоса, путешественники отправились дальше. А дальше был Египет с его «воротами» – Порт-Саидом, Суэцкий канал и сказочно-гостеприимный Каир, где экипажи русских 3 часа засыпали цветами. Путешественники поднялись на пирамиду Хеопса, а потом на пароходе дошли по Нилу до его порогов. 21 ноября пароход повернул обратно и через 4 дня Николай снова пришел в Каир, откуда его путь лежал по Красному морю в Индию. Переход от Египта до Бомбея занял 2 недели. Николай много читает и живет так же, как и почти 600 матросов и офицеров фрегата. Великие князья – оба Георгии и оба мичманы – живут в том же режиме, что и их сослуживцы: они занимают маленькие каюты на корме, стоят наравне с прочими вахты, в любую погоду и в любое время суток питаются из одного котла с командой и в кают-компании сидят вместе с мичманами экипажа. Свита цесаревича, доктор и художник столуются за одним столом с офицерами, и лишь Николаю накрывают отдельный стол на четыре куверта. Одно место постоянно принадлежит ему, а три других занимают по очереди офицеры корабля. По очереди оказываются за его столом и августейшие мичманы. 11 декабря 1890 года русские корабли подошли к архипелагу соединенных друг с другом островов, на которых раскинулся гигантский Бомбей. Когда катер с гостями оказался у пристани, то Николай и его спутники сразу же поняли, что они попали в совсем иной мир: в огромном шатре-павильоне их приветствует губернатор Бомбея лорд Гаррис, генералы британской армии, члены Верховного суда, консулы Австрии, Франции, Италии, Испании, Турции, Швеции, Персии, Дании и множества других стран, а вместе с ними мусульманские шейхи, магараджи и раджи, правители и вожди бесчисленных индийских племен, усыпанные золотом и бриллиантами и окруженные местными и европейскими красавицами в парижских туалетах и туземных нарядах, не менее дорогих и изысканных. Во дворце губернатора Бомбея, на Малабарском холме, цесаревича удивило множество слуг, подобных безмолвным, хорошо смазанным механическим манекенам, и смешение экзотического Востока и рационального Запада, начиная от блюд и напитков и кончая интерьерами зал и комнат. На официальном приеме было более 600 приглашенных, но ни одного индийца среди них не было. Путешествие по Индии заняло 50 дней – с 11 декабря 1890 до 30 января 1891 года. Князь Ухтомский подсчитал, что и началось оно на пятидесятый день после отъезда из Гатчины. Николай и его свита пробыли в Бомбее четыре дня, а затем уехали к Эллорским пещерным храмам, где Николай и увидел настоящую Индию – оборванных, одетых в одну полуистлевшую набедренную повязку и даже совершенно голых людей, худых и изможденных, но улыбчивых и добрых, без страха подходивших к экипажам; увидел стариков-аскетов с дико всклокоченными волосами и бородами до пояса; увидел сонмы крестьян-землепашцев – «безобиднейший, безответнейший, крайне воздержанный, терпеливый, трудящийся и невежественный элемент края», как писал Ухтомский, которые «обликом, цветом одежды, вообще всякими неуловимейшими подробностями… напоминают русских крестьян». Он отметил также, что они, «несмотря на любовь к земле, плохо ее возделывают, небрежно пашут и не противодействуют появлению плевелов». Осмотрев множество храмов и дворцов в Гуджарате, побывав в доисторическом Джодкуре – городе Рамаяны и Махабхараты, путешественники в ночь под новый, 1891-й год прибыли в Дели, а оттуда по железной дороге уехали в Лахор, напомнивший «родной Север», как записал князь Ухтомский. 5 января они осмотрели «жемчужину Индии» – мавзолей Тадж-Махал. После этого были еще дворцы и города, залы приемов, шпалеры почетных караулов, пестрая форма различных полков британских и «туземных» войск, а еще – охоты и пляски баядерок, выступления фокусников и магов и… все чаще подступающая к сердцу тоска по России… Особенно сильной она стала, когда путешественники прибыли в Бенарес – «Рим индусов, самый священный их город и средоточие браминской учености», как называли его в то время европейцы. А князь Ухтомский удостоил Бенарес еще более пышной и торжественной тирады: «Бенарес! Имя, благоговейно повторяемое и чтимое сердцами сотен миллионов! Окаменелый прообраз страны, рядом с которым Дели – один день бытия обитающих над Гималаями богов!». Но еще интереснее то, что именно в Бенаресе Николай и его спутники сошлись на том, что прошлое России и Индии сходно и родственно, и это служит надежным залогом того, что их ждет и одинаковое будущее. И все же не дворцы и кумирни поразили их воображение в Бенаресе, а священная река Ганг, избавляющая от болезней и бесплодия, хранительница пепла тех, кому посчастливилось сгореть при погребальной церемонии на ее берегах. Следующим после Бенареса городом была Калькутта – центр колониальной администрации Индии, крупнейший торговый и промышленный город и порт Индостана, второй после Лондона в Британской империи. Ухтомский, склонный к обнаружению исторических параллелей между Индией и Россией, считал Калькутту индийским Петербургом. «Сама судьба обеих столиц отчасти сходна, – писал он. – Основанные приблизительно в одно время и в разгар борьбы великих народов за преобладание в мире, они параллельно возникли на болотно-миазмической почве, около устья двух исторически важных рек, являясь очагами бодрой мысли и стремления вперед в национальном смысле слова». Отыскалась в Калькутте и приятная русскому сердцу сюжетная ниточка, связанная с единственным в городе православным храмом Преображения Господня: его создал в 1780 году генерал-губернатор Уоррен Гастингс, женатый на уроженке Архангельска и ставший первым пожертвователем на храм весьма изрядной суммы – 2000 рублей. Посетив затем Цейлон, Сингапур, остров Яву и королевство Сиам (ныне Таиланд) и остановившись в Бангкоке (столице Сиама), корабли взяли курс на Китай и вскоре бросили якоря в Гонконге – «Восточном Гибралтаре». Отсюда было рукой подать до Поднебесной империи, ибо китайский порт Кантон лежал в 85 милях от Гонконга. 25 марта 1891 года цесаревича принял вице-король Кантона Ли Хан Чжан – пожилой человек, покоривший Николая умом, предусмотрительностью, вежливостью и необычайным достоинством, в котором не чувствовалось и тени гордыни. 3 апреля эскадра бросила якоря в устье реки Янцзы, а отсюда на маленьком русском пароходе «Владивосток» путешественники отправились к городу Ханькоу, где разместилась русская чаеторговая компания, вывозящая около трети всего китайского чая – на 10-12 млн золотых рублей в год. Отсюда этот чай перевозили в Россию через Северный Китай, Монголию и первый русский город Кяхта, русские называли его «Кяхтинским». 6 апреля «Владивосток» дошел до Ханькоу, и здесь после встречи с местным губернатором путешественники отправились в небольшую православную церковь Александра Невского, построенную на средства русских купцов-чаеторговцев. Особенно много денег дали на строительство храма православные купцы-буряты Старцев и Малыгин, которых представили Николаю после богослужения. Из церкви русские гости пошли к своим землякам, и там встречены были хлебом-солью по обычаям их родины. А потом Николаю показали выставку 200 сортов чая и чаепрессовочную фабрику. Ежегодно в мае и июне сюда доставлялось до 150 сортов чая, но закупались лишь те, которые проходили дегустационную экспертизу и были признаны лучшими. Тем же вечером Николай устроил прощальный ужин на 40 персон, а 8 апреля нанес визит губернатору Ханькоу. 9 апреля Николай распрощался с гостеприимной русской колонией, и на следующее утро «Владивосток» отправился обратно, к устью Янцзы, где цесаревича ожидала эскадра, чтобы идти к берегам Японии. 13 апреля путешественники взошли на борт фрегата «Память Азова» и 15 апреля увидели берега Японии. «Розовые вершины вереницей встают перед нами над окутанным светлой мглою горизонтом, – писал Ухтомский. – Скалы и густая зелень по сторонам. Узкий, длинный залив, открывающий доступ в Нагасаки, до такой степени оригинален и декоративно красив под нависающею над ним грядою тенистых возвышенностей, что на первых порах он даже кажется искусственным: точно не воочию видишь все это, а на привезенном с Дальнего Востока рисунке, на изящно лакированном шкапчике или подносе, вообще на каком-нибудь тамошнем предмете роскоши, передающем характерный японский пейзаж». В Нагасаки Николай провел 9 дней – с 15 по 23 апреля. Первые 7 дней шел Великий пост, и глубоко верующий Николай, который постоянно был на виду у сотен матросов, свято выполнял все правила, стоял все церковные службы на батарейной палубе и, как и все, благоговейно внимал текстам Евангелия и проповедям судового священника. В один из дней Великого поста он съездил в близкую от Нагасаки деревню Инаси, где находилось кладбище русских моряков, похороненных вскоре после Крымской войны. Тогда парусный русский фрегат «Аскольд» попал в жестокий шторм и нашел пристанище в этой деревне, где долго простоял на ремонте. За это время умерло несколько десятков матросов и офицеров, и их похоронили в земле Японии. Русские моряки очень сдружились с местными жителями, и некоторые из них даже научились говорить по-русски. Когда Николай приехал в Инаси, он увидел там ресторацию под вывеской «Кабак Кронштадт», где его угостили крымскими винами, поповской водкой, щами и кашей. Он нашел русское кладбище в полном порядке и щедро одарил местного буддийского монаха Окамуру, который ухаживал за ним. Николай выпил у него в доме чаю и на прощание подарил монаху свой портрет. А в первые дни Пасхи цесаревич начал официальный визит в Японию, высадившись в Нагасаки. Отдав должное церемониалу, Николай осмотрел затем окрестные исторические достопримечательности и направился в древнюю столицу Японии – город Киото, а оттуда 29 апреля поехал в городок Оцу, лежащий так близко от Киото, что туда решено было ехать не поездом, а в колясках рикш. Там решили не задерживаться, а проехать дальше. Когда кортеж колясок проезжал по заполненной народом улице, из толпы вдруг выскочил человек, одетый в форму полицейского и ударил Николая саблей по голове. Цесаревич выскочил из коляски, принц Георгиос подоспел к нему на помощь и вместе с двумя рикшами свалил покушавшегося на землю. Им оказался самурай Тсуда Санцо – фанатик-националист, попытавшийся убить русского цесаревича. За его спиной никто не стоял, и этот дикий поступок был совершен им по его собственному замыслу без всякой подготовки. Николай отделался неглубокой раной и уже вскоре почувствовал себя вполне хорошо. На следующий вечер он записал о случившемся так: «В это время, во время проезда по улице Оцу, я получил слабый удар по правой стороне головы над ухом, повернулся и увидел мерзкую рожу полицейского, который второй раз на меня замахнулся саблей в обеих руках. Я только крикнул: „Что тебе?“ – и выпрыгнул через джен-рикшу на мостовую». Помощь Георгиоса (Джорджи) он высоко ценил всю жизнь. Даже через 5 лет, когда Николай готовился в 1896 году к коронации, он записал в дневнике: «29 апреля. Понедельник. Оцу. После прогулки пошли к молебну в красной гостиной; горячо благодарил Бога за спасение, ниспосланное Им рукою Джорджи в Японии!». В этот день Николай каждый год стоял на благодарственных молебнах. В то же время многие в России считали, что его неприязнь к Японии определилась инцидентом в Оцу, хотя сам микадо – земное божество для японцев – уже на следующий день приехал в Киото, чтобы выразить потерпевшему свое искреннее соболезнование, и назвал день 29 апреля «самым печальным в его жизни». Он встретился с Николаем и очень жалел, что цесаревичу велено прервать путешествие и возвращаться на родину. Император проводил Николая до фрегата, ожидавшего в Кобэ. А 6 мая, в день рождения Николая, сюда пришли 3 японских парохода, заваленных подарками – так Япония выражала ему сочувствие и приносила извинения в связи со случившимся. Путь на Запад: от Владивостока до Петербурга Утром 11 мая 1891 года Николай прибыл во Владивосток. Весь город вышел встречать его, но из-за плохой погоды официальную торжественную встречу отложили на следующий день. 12 мая Николай сошел на русский берег и от пристани до специально сооруженной триумфальной арки шел по коврам, осыпаемый цветами. Десять дней провел Николай во Владивостоке. Он заложил первый камень в фундамент памятника исследователю Дальнего Востока, адмиралу Г. И. Невельскому; осмотрел казармы, присутственные места, музей, эскадру и портовые сооружения, а 18 мая заложил сухой док, названный его именем. Но самое значительное событие произошло в 10 часов утра 19 мая. В это время в двух с половиной верстах от Владивостока, в специально построенном роскошном павильоне, Николай высыпал на полотно Великой Транссибирской магистрали символическую тачку земли. Она была именно символической, ибо от Владивостока до павильона уже был проложен железнодорожный путь длиной в 2,5 км, и по нему к павильону прибыл специальный поезд, в котором Николай, его свита и местное начальство отбыли в город. Здесь Николай заложил первый камень в фундамент здания Владивостокского вокзала, после чего был устроен банкет на 300 персон в честь закладки Уссурийской дороги. Была объявлена широкая амнистия осужденным, и 21 мая Николай выехал из Владивостока. Через 9 часов, проделав путь в 100 верст, он прибыл в село Никольское (ныне Уссурийск), а через 3 дня погрузился на пароход и двинулся на Амур. Прибыв в Хабаровск, Николай открыл там созданный по проекту академика Опекушина памятник графу Н. Н. Муравьеву-Амурскому. Из Хабаровска на пароходе «Муравьев-Амурский» он дошел до поселка Касаткинский, где произошла типичная для Сибири встреча. Когда Николай сошел на берег, чтобы немного размяться, его встретила небольшая шеренга конных амурских казаков и все жители поселка. Цесаревич велел дать казакам денег «на чарку», и Н. Д. Оболенский передал их поселковому атаману. А далее, как писал Ухтомский, «чарки эти оказались настолько больше обыкновенных, что провозгласить желанную здравицу хватило на все наличное население поселка! Песни и хоровод без кавалеров продолжались до извещения с парохода, что Его Высочество изволил лечь почивать. Дети так и уснули на берегу, у ног матерей, а взрослые все время поддерживали костры, пока пароход не отвалил от берега». Так же встречали и провожали цесаревича на всем его пути по Сибири. Миновали казачьи станицы Иннокентьевскую, Поярковую, Константиновскую и другие. В них Николаю демонстрировали свою удаль казаки, но особенно поразили его 10-летний казачок Влас Тюменцев, проскакавший на коне стоя на голове, и вахмистр Коренев, преодолевший на коне больше 100 верст и прибывший в Благовещенск раньше парохода. понравились цесаревичу и мальчики-инородцы, успешно учившиеся в гимназиях и семинариях, а более всего запомнил Николай, как с высоченного утеса на берегу Амура, видного за 50 верст, забравшиеся туда казаки, прощаясь с ним, бросили вниз сразу сотню белых фуражек, и это показалось Николаю и прекрасным, и трогательным. А потом на две тысячи верст протянулись берега, покрытые тайгой, и лишь незадолго до Нерчинска вновь пошли казачьи станицы, где его снова встречали мальчики-наездники, праздничные церковные службы и толпы парадных казаков и казачек, выходивших к нему с хлебом-солью и букетами полевых цветов… Забайкалье поразило Николая отремонтированными мостами и дорогами, чисто убранными станицами и селами, разукрашенными цветами и флагами, торжественными въездными арками. На каждой остановке его встречали атаманы станиц, наказные атаманы, воинские и гражданские начальники, духовенство и толпы празднично одетых людей. Николай награждал начальство собственными портретами, золотыми и серебряными часами и портсигарами, принимал строевые рапорты и маленькие парады пеших и конных казачьих частей. Остановившись 16 июня неподалеку от Ачинска у бурятского тайши, Николай был поражен смелостью и ловкостью бурят-наездников, ловивших диких лошадей и тут же ставивших их под седло. Цесаревич засиделся у тайши и даже не пошел спать в каюту, а остался ночевать в отведенной для него юрте. Утром он еще оставался среди бурят, сначала присутствуя на соревнованиях по национальной борьбе, потом на тое, а под конец сфотографировался с гостеприимными хозяевами, которые очень ему понравились. Впереди Николая ждала Чита. Она приукрасилась, как и предыдущие города, и церемония встречи была все той же: триумфальная арка, постланные на землю ковры, почетный конвой, войсковой парад, молебен, торжественный обед и торжественная церковная служба. Были и приветственные речи, и делегации, и объезд города с посещением важнейших государственных и общественных заведений и учреждений. В Чите каторжане, строившие в городе новый корпус тюрьмы, поднесли цесаревичу в дар икону с образом Спасителя. Затем Николай во главе конных казаков выехал из города на берег живописной реки Ингоды, где был построен большой шатер и накрыты столы. А на траве вокруг шатра разместились казаки и атаманы двенадцати забайкальских казачьих станиц. Далее, верхом и в экипажах, Николай со свитой двинулся по землям бурят и казаков, почти повсюду получая богатые подарки – серебряное кресло, серебряные блюда, дорогое оружие, соболиные шкурки, ковры. Отдаривался цесаревич золотыми и серебряными часами, золотыми булавками, медалями и прочим. Так он проехал Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ), Троицкий Селенгинский монастырь и богатое забайкальское село Кабанское. На станции Мысовая цесаревича встречали уже иркутский генерал-губернатор генерал-лейтенант А. Д. Горемыкин и все иркутское военное и чиновное начальство. Одарив на прощание сопровождавших его амурцев и забайкальцев, Николай с Горемыкиным и его свитой сели на пароход и через Байкал направились к Иркутску, где 23 июня цесаревич был встречен звоном всех колоколов 30 городских церквей и многотысячным крестным ходом. Отстояв в Кафедральном соборе молебен, Николай направился в дом генерал-губернатора, где его ожидали многочисленные депутации Иркутска и губернии, а также и депутации Якутска, буквально засыпавшие Николая мехами, золотом, изделиями из рога и кости, серебряными блюдами, кубками, иконами и книгами о Сибири. Самый оригинальный подарок цесаревичу поднесли священники: в честь его приезда 250 бурят-мужчин, до того исповедовавших шаманство и ламаизм, приняли православие и были наречены Николаями. Вечером гости отправились на пикник, устроенный на одном из островов Ангары, где вместе с ними были воспитанницы Девичьего дома Восточной Сибири. Пикник был настолько хорош, что гости вернулись в город только в 3 часа утра. 24 июня, объехав с утра Иркутск, Николай в 13 часов дня открыл движение по только что построенному мосту через Ангару, а вечером отправился в Енисейскую губернию. Вечером 28 июня его встречал енисейский губернатор Л. К. Теляковский, через Канск цесаревич направился в губернский город Красноярск. Здесь наибольшее впечатление на Николая произвела выставка промышленных, ремесленных и сельскохозяйственных изделий губернии и коллекция материалов по народной медицине, привезенная в Красноярск из Минусинского музея. Покинув гостеприимный город, Николай поехал в Томск, куда и прибыл 5 июля. Среди традиционных визитов цесаревич уже на следующий день посетил единственный во всей Сибири, да и в азиатской части Российской империи, Томский университет, открытый всего 3 года назад. Посещение началось с молебна в университетской церкви. На торжественном заседании Николаю вручили диплом почетного члена Томского университета; потом он говорил, что осмотр университета и впечатления, полученные в его стенах, особенно же университетская библиотека, были одними из лучших его воспоминаний о Сибири. Томичи особенно тепло приняли цесаревича, и многие из них, провожая его на пристань, искренне плакали. 6 июля Николай отбыл в Омск. Через 2 дня пароход причалил к пристани Сургут, где на высокой горе Белый Яр специально построили смотровую площадку и павильон, а к ним выстроили лестницу и арку, украшенную цветами. Вокруг павильона поставили остяцкие юрты со всей домашней и хозяйственной утварью. Но Николай на гору не поднялся, а встретил депутацию из Сургута на пароходе. Здесь дарили ему подарки (не чета прочим): семейную иконку, берестяной туесок с кедровыми орешками, соболиные шкурки и даже живую рыбу. В Сургуте находилась и депутация сибирских купцов-пароходовладельцев. Они поднесли Николаю большое серебряное блюдо с накладными якорями по краям с изображением парохода и солонку, сделанную из кости мамонта и представлявшую земной шар, на котором был обозначен маршрут путешествия цесаревича. Растроганный теплотой и безыскусностью сургутян, Николай всех их пригласил к столу, а после обеда щедро одарил деньгами и подарками. 10 июля пароход цесаревича подошел к Тобольску. Ухтомский отметил при этом одну особенность: «За отсутствием телеграфа в Тобольске надо было угадывать время прибытия парохода… В селе Бронникове, в 37 верстах от Тобольска, выставлены были верховые. Как только с колокольни Бронниковской церкви увидели флаг Его Высочества, развевавшийся на мачте, верховые пустились вскачь и с помощью нескольких подстав (т. е. перемены лошадей) успели дать знать в город о приближении нетерпеливо ожидаемого гостя. Известие пришло за час до парохода. По звону „тысячного“ (т. е. весившего более 1000 пудов) соборного колокола, как было заранее объявлено, горожане толпами повалили к берегу и на базарную площадь». В Тобольске более всего Николаю понравился музей, где одной из реликвий был «карноухий колокол», сосланный Борисом Годуновым из Углича за извещение 15 мая 1591 года о смерти царевича Дмитрия Ивановича. Колокол был знаменит еще и тем, что в 1837 году в него звонил цесаревич Александр Николаевич. Разумеется, и цесаревич Николай Александрович тоже ударил в колокол. Возле музея, в саду Ермака, Николаю показали катер, на котором его дед, цесаревич Александр, переезжал Иртыш. Возле катера стоял единственный из оставшихся в живых гребцов цесаревича 92-летний мещанин Колтин. А в садовом павильоне была представлена, как пишет Ухтомский, «престарелая девица Анна Григорьевна Серебрянникова, которая тогда еще имела счастье танцевать визави с Августейшим Дедом Государя Наследника на балу, который он принял от города Тобольска». И еще одну характерную деталь отметил Ухтомский: «Экипаж для Его Высочества был прислан из Тюмени статским советником Давыдовским с его кучером Николаем и лошадьми собственного завода. Кучер молодецки спустил экипаж с горы, несмотря на наступившую темноту и дождь и на то, что лошадей и экипаж окружала несметная толпа, все время кричавшая „ура!“. Когда пароход с Николаем отвалил от пристани, то гостеприимные тобольчане двинулись вверх по Иртышу на пароходе «Сибиряк» и всю ночь кричали «ура». Возвратившись на следующий день в Тобольск, они гуляли до ночи и бесплатно катали по реке всех желающих. Утром 3 июля пароходы подошли к пристани города Тары. Угостив на пароходе делегатов города и наградив их деньгами и подарками, цесаревич дал им еще денег и на гостинцы детям. Крестьянин Чинягин, подносивший блюдо от старообрядцев, получив часы, упал на колени и, плача от радости, стал целовать Николаю сапоги. Свитские попытались поднять его на ноги, но он, остолбенев, остался стоять на коленях, пока пароходы не пошли дальше. 14 июля подошли к Омску – главному городу Степного генерал-губернаторства. И здесь были и торжественный молебен, и парад казачьих войск, и очень пышный обед, устроенный в зале площадью 250 кв. м, для чего были снесены внутренние перегородки двух залов и разделявшего их коридора. Наказной атаман Сибирского казачьего войска барон Таубе и войсковой старшина проявили особое рвение в подготовке приема, и он прошел на славу. На следующий день Николай переправился на восточный берег Иртыша – в казахский аул, расположенный неподалеку от Омска. Как только он ступил на берег, ему на серебряном блюде поднес кумыс старейший из депутатов Акмолинской области полковник султан Чингис Валиханов – сын выдающегося казахского просветителя. Затем Николай прошел в парадный аул (кочевье) – своеобразную этнографическую выставку, где среди прочих экспонатов цесаревичу показали соболью шубу, парчовый пояс и саблю, усыпанную драгоценными камнями, которые казахскому султану Валию подарила Екатерина II 24 мая 1782 года, когда он был утвержден ханом Средней орды. Ознакомившись с работами искусных ремесленников (сыроваров, кожевенников, суконщиков, столяров, кузнецов, ювелиров, косторезов, слесарей и оружейников), продемонстрировавших свое мастерство в работе и одаривших цесаревича своими изделиями, Николай зашел и в юрту бедного казаха, быт которого был показан ему неприукрашенным. Осмотрев затем коллекции музея Семипалатинского областного статистического комитета (этнографическую, археологическую, зоологическую, энтомологическую и минералогическую) и получив множество подарков, Николай стал свидетелем инсценированного «коша», то есть перекочевки богатой и бедной семей. Завершился его визит к казахам демонстрацией охоты с беркутами на лисиц и спортивной игрой, когда всадники-казахи на скаку отнимали друг у друга волчью шкуру. Возвратившись в тот же день в Омск, Николай побывал на скачках на местном ипподроме и, посетив к вечеру лагерь Омского кадетского корпуса, отправился в дом генерал-губернатора Тройницкого. 17 июля, в день отъезда, цесаревич дал прощальный обед всем, кому обязан был гостеприимством, а также судовладельцу Гадалову, на чьих пароходах он шел от Томска до Омска, и капитанам этих пароходов; а всех матросов, механиков и корабельную обслугу щедро одарил деньгами и сувенирами. Из Омска пароходы пошли обратно, а Николай двинулся по почтовому тракту в земли Оренбургского казачьего войска. Через 3 дня экипажи Николая и свиты прибыли на границу Оренбургской губернии, где стояла белая кирпичная пирамида, на восточной грани которой была надпись: «Земля Азиатской России», а на западной – «Земля Европейской России». Здесь же были сооружены и триумфальные ворота, перед которыми в парадном строю стояли оренбургские казаки. Приняв рапорты, парад и насладившись джигитовкой 8-9-летних ка-зачат, цесаревич въехал в Европу. Через редкие казачьи станицы и небольшие города – Троицк, Верхнеуральск, Орск – 26 июля цесаревич въехал в Оренбург, где все прошло по заведенному ранее протоколу: молебен, парад и т. д. А вот ночлег отличался от бывших прежде: Николаю приготовили резиденцию в Караван-Сарае (крепости и мечети одновременно), стоявшем в середине большого сада, окруженного каменным забором. Здесь и принимал Николай многочисленные депутации от разных сословий и из разных мест, включая Хиву. В Оренбурге цесаревич, очень уставший от последнего переезда, пробыл почти неделю, осмотрев все заведения, отстояв несколько церковных служб, и после этого выехал в Уральск. Здесь центральным событием оказалось празднование 300-летней годовщины со дня учреждения Уральского казачьего войска, а так как Николай был Атаманом всех казачьих войск России, то этим и определялись все церемонии этого празднества: народные гуляния, крестный ход, торжественный молебн с освящением новых полковых знамен и закладкой нового храма Христа Спасителя. Николай вместе со всеми уральцами участвовал в этих торжествах, держась скромно и непринужденно, но вместе с тем достойно. В завершение празднества в прекрасной Ханской роще, расположенной на полуострове между реками Урал и Чаган, был устроен завтрак, оплаченный цесаревичем. Как только Николай прибыл в Ханскую рощу и поднялся на самую высокую ее точку, в специально приготовленный для него павильон, раздался пушечный выстрел. По этому сигналу тысяча уральских лодок-будар пошла вниз по течению к павильону, каждая ведя за собою небольшую сетку. Ухтомский писал: «И на сей раз река Урал – „золотое донышко“ – не посрамил себя: не прошло и нескольких минут, как казаки стали вытаскивать из воды огромных осетров». Поймав первого осетра, каждый рыбак тут же бросался к павильону и выкидывал живую добычу на берег. Когда первые 30 осетров были брошены к подножью павильона, Николай попросил вытащить сети из воды и прекратить ловлю, потому что «разохотившиеся казаки-ловцы, несомненно завалили бы вскоре рыбой весь помост». Да и особой нужды в том не было, ибо осетрина и без того входила в меню царского угощения; кроме того, сообщает Ухтомский, подавались всем без исключения «соус тартар, филе говяжье жардиньер, жареная дичь, салат, бисквитные рыбы (рыба, запеченная в тесте) и мороженое». Утром 1 августа Николай выехал из города, провожаемый всеми жителями Уральска и специально приехавших из окрестностей, чтобы увидеть будущего российского императора. От Владивостока до Уральска Николай проехал 8486 верст. В Петербург он и его свита двинулись в поезде, ждавшем на недавно пущенной Оренбургской железной дороге, и 4 августа 1891 года прибыли в столицу. Любовь и долг Прямо с вокзала Николай сразу же поехал в Красное Село, где проводили лето его мать и отец. Ему было о чем рассказать, но все же в тот же вечер он отправился в театр, где выступала Кшесинская. Однако осенью 1891 года они не встретились, потому что он вместе с родителями вскоре уехал в Данию и возвратился лишь в конце года. За время его отсутствия в семье произошел один из редких скандалов, возникший из-за несогласия Александра III пойти навстречу своему двоюродному брату – великому князю Михаилу Михайловичу, просившему разрешения жениться на английской графине Софии Торби – внучке А. С. Пушкина. Император считал брак своего кузена с графиней Торби недопустимым для царской семьи мезальянсом. Михаил Михайлович пренебрег запретом императора и уехал в Англию, где и прожил с Софией Торби до конца своих дней. Николай возвратился из Дании, сохраняя свой прежний статус все еще неженатого и даже не помолвленного ни с кем принца, и потому Александр III по отношению к своему старшему сыну не мог быть столь строг, как был строг к своему двоюродному брату. А Николай, возвратившись в Петербург и несколько раз побывав в театре, вдруг понял, что его прежнее влечение к Матильде Кшесинской уже успело перерасти в нечто большее. И в январе 1892 года, Николай неожиданно пришел в дом Кшесинских, объяснился, хотя и робко, но вполне определенно о своих чувствах к Матильде и попросил разрешения бывать у нее. С этих пор он стал часто проводить у Матильды вечера (а потом вместе с Николаем) а порой и без него, гостями Кшесинских стали и сыновья великого князя Михаила Николаевича – великие князья Георгий, Александр и Сергей. «Михайловичи», хотя и доводились Николаю двоюродными дядьями, но были почти одного с ним возраста, а Сергей был даже на год младше своего племянника, и это делало вечера у Кшесинских равно интересными для них всех. Однажды Николай задержался у Матильды почти до утра. В эту ночь он сказал, что вскоре должен будет уехать в Германию для сватовства. Он назвал и имя невесты – Алиса Гессенская, которая была дочерью Великого герцога Гессенского и внучкой английской королевы Виктории. И Николай, и Матильда понимали, что их любви придет конец, как только будет сыграна свадьба цесаревича с Гессенской принцессой, ибо и Николай был строгих правил, и отец-император никогда не позволил бы своему старшему сыну пуститься в распутство, имея жену. Николай был честен и прямодушен: он ничего не скрывал от Матильды и даже привозил с собой дневники, позволяя ей читать все, что писал он о ней и об Алисе. «Мною он был очень увлечен, ему нравилась обстановка наших встреч, и меня он безусловно любил, – писала Кшесинская. – Вначале он относился к принцессе как-то безразлично, к помолвке и браку – как к неизбежной необходимости. Но он от меня не скрыл затем, что из всех тех, кого ему прочили в невесты, он ее считал наиболее подходящей и что к ней его влекло все больше и больше, что она будет его избранницей, если на то последует родительское разрешение… Известие о его сватовстве было для меня первым настоящим горем. После его ухода я долго сидела убитая и не могла потом сомкнуть глаз до утра. Следующие дни были ужасны. Я не знала, что дальше будет, а неведение ужасно. Я мучилась безумно». Когда Николай вернулся, он сказал, что его сватовство кончилось ничем: Алиса отказалась перейти в православие, а это было непременным условием брака, и помолвка не состоялась. По возвращении в Петербург все вернулось на круги своя, их любовь вспыхнула с новой силой, и оба они старались не думать о неизбежной разлуке. Так наступило лето 1892 года. Кшесинские имели небольшую усадьбу Красницы в 63 верстах от Петербурга и лето обычно проводили там. Но в этом году Матильда приезжала в столицу гораздо чаще, чем раньше: к этому вынуждали ее репетиции, а кроме того, в городской квартире ее ждали письма от Николая. Все письма и записочки от Николая она хранила и много раз перечитывала. Тем же летом Николай уехал в Данию, а когда возвратился, то узнал, что Матильда вместе с одной из своих сестер – 27-летней Юлией, за которой решительно ухаживал барон Зедделер, – сняли на Английской набережной двухэтажный особняк, в котором до них жил великий князь Константин Николаевич с балериной Кузнецовой. Дом был прекрасно отделан, а мебель оставалась той же, что и при прежнем его хозяине. Как только Николай вернулся из Дании, сестры Кшесинские устроили новоселье, пригласив множество гостей и получив массу подарков. Николай подарил Матильде 8 золотых чарок для водки, украшенных драгоценными камнями. Но летом 1893 года их роман стал затухать. Николаю все больше и больше нравилась Алиса, и он не мог разделить себя на две части. Алиса Гессенская Пришла пора познакомиться и с невестой цесаревича. Младшая дочь Великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV и герцогини Алисы родилась 25 мая 1872 года. По обычаям лютеранской религии, в которой она была крещена, девочке дали имя Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса, в семейном же обиходе ограничивались лишь первым именем из пяти – Алиса. Когда ей исполнилось 9 лет, умерла ее мать, и девочку забрала к себе бабушка – английская королева Виктория. Английский двор и английская культура оставили глубочайший след в ее душе. Когда ей было 12 лет, Алиса впервые увидела Петербург, где на свадьбе своей старшей сестры Эллы с великим князем Сергеем Александровичем (братом императора и дядей цесаревича) познакомилась со старшим сыном императора – Николаем. Ему было тогда 16 лет, и Алиса воспринимала его как человека более зрелого, чем она, о котором можно было лишь мечтать. 2 января 1916 года, вспоминая об этом, она написала Николаю: «32 года тому назад еще детское сердце уже стремилось к тебе с глубокой любовью». Но в 1894 году, когда Николай поехал в Дармштадт свататься, дела для него обстояли не столь благоприятно. Объяснялось это тем, что принцесса с детства отличалась серьезностью, скромностью, застенчивостью, а также глубокой религиозностью с весьма заметным уклоном в мистицизм. Кроме того, она была по-прусски традиционно консервативна и не хотела изменять своей конфессии, выпавшей ей на долю при рождении. К тому же, находясь в Вестминстере, при дворе королевы Виктории, Алиса углубилась в теологию и теософию и получила столь основательную богословскую подготовку, что позднее удостоилась степени доктора философии Кембриджского университета. Такое серьезное отношение к вопросам религии сильно мешало Гессенской принцессе изменить вероисповедание, переменив протестантизм на православие. Это обстоятельство и было главным камнем преткновения при ее первых шагах к императорской короне России. И хотя Николай ей очень нравился, и Алиса могла сознаться себе, что даже любит его, вопрос перемены вероисповедания едва не погубил всего дела. Вскоре Алиса вновь появилась в качестве первой претендентки на руку и сердце цесаревича. Тому немало способствовала жена Сергея Александровича – Элла, сам великий князь, германский император Вильгельм. В результате их стараний было решено отправить 25-летнего цесаревича в Кобург, надеясь на то, что он сам лучше всяких ходатаев сумеет добиться успеха, потому что и ему Алиса очень нравилась, как он говорил, еще с 1889 года. Сватовство Николая было приурочено к свадьбе герцога Гессен-Дармштадтского Эрнста (брата Эллы и Алисы) и герцогини Саксен-Кобург-Готской Виктории, носившей в семье прозвище «Дукки» – «герцогинюшка». 2 апреля 1894 года цесаревич с духовником своих родителей, протопресвитером И. Л. Янышевым, двумя дядьями (великими князьями Сергеем и Владимиром) и их женами, а также с немалой свитой выехал из Петербурга. Среди августейших гостей была и жена Сергея Александровича – Элла, которая при православном крещении получила имя Елизавета Федоровна. 4 апреля они добрались до места назначения, были прекрасно встречены и размещены в богатых и уютных апартаментах Кобургского замка. На следующее утро, после кофе, в апартаменты великой княжны Елизаветы Федоровны пришла ее младшая родная сестра Аликс. Николай в тот вечер записал в своем дневнике: «Она замечательно похорошела, но выглядела чрезвычайно грустно. Нас оставили вдвоем, и тогда начался между нами тот разговор, которого я давно сильно желал и вместе очень боялся. Говорили до 12 часов, но безуспешно, она все противится перемене религии. Она, бедная, много плакала. Расстались более спокойно». 7 апреля состоялась свадьба Эрнста и «Дукки». Николай записал в дневнике: «Пастор сказал отличную проповедь, содержание которой удивительно подходило к существу переживаемого мною вопроса. Мне в эту минуту страшно захотелось посмотреть в душу Аликс». И кажется, если бы его желание осуществилось, он прочитал бы в ее душе то, чего ему более всего хотелось: Аликс была готова сказать ему «Да». Во всяком случае, на следующий день это случилось. «8 апреля. Пятница. Чудный, незабвенный день в моей жизни, день моей помолвки с дорогой, ненаглядной моей Аликс, – записал счастливый жених у себя в дневнике. – После 10 часов она пришла к тете Михен1 и после разговора с ней мы объяснились между собой. Боже, какая гора свалилась с плеч! Какою радостью удалось обрадовать дорогих Мама и Папа! Я целый день ходил, как в тумане, не вполне сознавая, что со мной приключилось! Вильгельм сидел в соседней комнате и ожидал окончания нашего разговора с дядями и тетями. Сейчас же пошел с Аликс к королеве2 и затем к тете Мари3, где все семейство долго на радостях лизалось. После завтрака пошли в церковь тети Мари и отслужили благодарственный молебен… даже не верится, что у меня невеста. Вернулись домой… Уже лежала куча телеграмм». Среди них было и поздравление от отца и матери Николая. А вслед за тем пришло и письмо от отца: «Мой милый, дорогой Ники! Ты можешь себе представить, с каким чувством радости и с какой благодарностью к Господу, мы узнали о твоей помолвке! Признаюсь, что я не верил возможности такого исхода и был уверен в полной неудаче твоей поездки, но Господь наставил тебя, подкрепил и благословил. Великая Ему благодарность за Его милость, теперь я уверен, ты вдвойне наслаждаешься, и все пройденное, хотя и забыто, но, уверен, принесло тебе пользу, доказавши, что не все достается так легко и даром, а в особенности такой великий шаг, который решает всю твою будущность и всю последующую семейную жизнь!.. Передай твоей милейшей невесте от меня, как я благодарю ее, что она наконец согласилась, и как я желал бы ее расцеловать за эту радость, утешение и спокойствие, которое она нам дала, решившись согласиться быть твоею женой! Обнимаю и поздравляю тебя, милый, дорогой Ники, мы счастливы твоим счастьем, и да благословит Господь вашу будущую жизнь, как благословил ее начало. Твой счастливый и крепко тебя любящий, Папа». Александр III очень любил своего первенца и не хотел хотя бы немного огорчать его малейшей тенью сомнений в правильности сделанного выбора. А сомнения, и очень серьезные, были. Дело в том, что весь Гессенский род, с 1866 года ставший родом Великих герцогов, нес на себе проклятье тяжелой наследственной болезни – гемофилии. Больные гемофилией страдают повышенным кровотечением, которое передается по женской линии, но касается только мужского потомства. Рожденные гессенскими герцогинями сыновья страдали несвертываемостью крови, особенно остро переносимой в детстве и молодости – до 15-20 лет. У больного гемофилией даже легкие ушибы вызывают подкожные и мышечные кровоизлияния, причем любой ушиб, удаление зуба и даже легкая царапина могли вызвать неостановимое кровотечение, грозящее смертью. В роду гессенских герцогов насчитывали несколько таких случаев и прекрасно понимали, какую страшную ответственность берут они на себя, соглашаясь на брак принцессы Алисы с наследником российского престола. Но, твердо веря в Бога и надеясь на промысел Божий, и родители Николая, и он сам уповали на то, что их минет чаша сия. И потому все последующие дни до самого отъезда Николай купался в счастье. Он переехал из замка в маленький домик, стоявший в саду виллы, где жила его невеста, что позволяло ему видеться с Аликс гораздо чаще и намного дольше, чем раньше. Единственно, что несколько омрачало будни счастливого жениха – это Страстная неделя. Приближалась Пасха, и он не мог нарушить Великий пост, зато восполнял эти неудобства другими радостями – катался с невестой в шарабане, собирал с ней в лесу грибы и цветы, не пропускал ни одного визита к своей новой бабушке – королеве Виктории. 20 апреля Аликс уехала в Англию, а Николай на следующий день направился в Россию, поставив на стол в своем купе фотографию невесты и окружив портрет цветами… Болезнь и смерть Александра III Первое, о чем Николай очень хотел узнать, приехав на Варшавский вокзал, – каково здоровье отца. Сначала он испугался, не увидев его среди встречавших, и подумал, что отец лежит в постели, потому что до Дармштадта доходили известия, что Александр III нездоров. Но оказалось, что император уехал на утиную охоту и не успел вернуться к поезду. Однако вскоре Александру III стало настолько нехорошо, что из Москвы приехал на консультацию профессор Г. А. Захарьин – один из лучших терапевтов-диагностов России, возглавлявший клинику медицинского факультета Московского университета. Но на сей раз старик Захарьин оказался не на высоте: он сказал, что ничего серьезного нет, а болезни поможет сухой климат Крыма. Успокоенный император, к тому же никогда не придававший значения советам врачей, решил вместо Крыма отправиться в любимые свои охотничьи места – Беловежье и Спаду. Нетрудно догадаться, что царские охоты отличались от санаторного режима Ливадии: и загонщики, и егеря, и свита, и августейшие охотники вставали ни свет ни заря и в любую погоду выходили в лес или в поле. Охота на зайцев сменялась охотой на оленей, а гон на кабанов и косуль перемежался с засадами на куропаток, уток, фазанов и гусей. Обеды у костров, купание коней, многочасовые походы под солнцем и дождем требовали крепкого здоровья, а его на сей раз не было. Мало того, что император почувствовал себя плохо, занедужил еще и 23-летний великий князь Георгий. Он был болен туберкулезом, но, несмотря на это, отец вызвал сына из Абас-Тумана – его крымского имения. 15 сентября по настоянию родных в район охоты приехал знаменитый берлинский профессор Лейден и тотчас же констатировал у императора острое воспаление почек (нефрит). Лейден категорически настоял на перемене климата, и вся семья (а на охоте были и женщины) отправилась в Крым. В Севастополь они приехали 21 сентября и, перейдя на яхту «Орел», в тот же день высадились в Ялте. А как только достигли Ливадии, император сразу же занялся интенсивным лечением. Однако уже через неделю у него опухли ноги, днем он подолгу спал, часто принимал соленые ванны, а когда процедуры прерывались, у его постели появлялись все новые и новые доктора. В начале октября царь уже не всегда выходил к завтраку, его все чаще одолевала сонливость, и он поручал чтение бумаг цесаревичу. А Николай, окунувшись в государственные дела, больше чем о них думал о своей Аликс, с нетерпением ждал от нее писем и, хотя получал их почти каждый день (а то и по 2-3 в сутки), разрывался между жалостью к больному отцу и страстным желанием видеть невесту. 8 октября в Ливадию прибыл отец Иоанн Кронштадтский – известнейший в России «молитвенник за больных», слывший чудотворцем-исцелителем. Приезд его означал, что дела Александра обстояли плохо и уповать на медицину уже нельзя: требуется вмешательство не земных сил, а небесных. Вместе с отцом Иоанном приехали братья царя – Сергей и Павел, великие княгини Александра Иосифовна и Мария Георгиевна, сын Ольги Константиновны – греческий принц Христофор. На следующий день протоиерей Янышев причастил больного, и тогда же в Ливадию пожаловали брат царя Владимир и великая княгиня Мария Павловна-младшая (жена шведского принца Вильгельма). Гости ни у кого из обитателей Ливадии не вызвали никакой радости: не на праздник они ехали – на поминки. И хотя Александр был еще жив, тень смерти уже витала над Ливадией. Утром 10 октября Николай прибыл в Алушту, куда вскоре из Симферополя приехали его любимая тетка Элла и Аликс. Их приезд внес оживление и радость в печальную атмосферу Ливадии, Николай почувствовал, что рядом появился человек, который готов разделить с ним надвигавшееся страшное горе. 15 октября Аликс написала ему в дневник: «Дорогое дитя! Молись Богу! Он поможет тебе не падать духом, Он утешит тебя в твоем горе. Твое Солнышко молится за тебя и за любимого больного». А между тем императору становилось все хуже и хуже. 17 октября он повторно причастился, на сей раз у отца Иоанна Кронштадтского, получив отпущение грехов. В этот печальный день Аликс записала в дневник Николая: «Говори мне обо всем, душка. Ты можешь мне вполне верить, смотри на меня, как на частицу тебя самого. Пусть твои радости и печали будут моими, и это нас еще более сблизит. Мой единственный любимый, как я люблю тебя, дорогое сокровище, единственный мой! Душка, когда ты чувствуешь себя упавшим духом и печальным, приходи к Солнышку, она постарается тебя утешить и согреть своими лучами. Да поможет Бог!». Они все еще надеялись, хотя Александр был уже совсем плох. Иоанн Кронштадтский рассказывал потом, как увиделся он с императором в его последние дни жизни. Царь встретил его, стоя в накинутой на плечи шинели, и сердечно поблагодарил за то, что отец Иоанн приехал к нему. Потом они вместе пошли в соседнюю комнату и встали на молитву. Царь молился с необычайно глубоким чувством. Столь же искренним был он и при причащении и в последние часы жизни. Когда 20 октября Иоанн пришел к умиравшему, сидевшему в глубоком кресле, поднялась буря, море стонало от волн, и Александру от всего этого было очень скверно. Он попросил отца Иоанна положить руки ему на голову, и когда священник сделал это, больному вроде бы полегчало, и он сказал: «Мне очень легко, когда вы их держите, – а потом произнес: – Вас любит русский народ, любит, потому что знает, кто вы и что вы». Вскоре после этих слов он откинул голову на спинку кресла и тихо, без агонии умер. Смерть наступила в четверть третьего дня 20 октября 1894 года. Императрица, наследник с невестой и все остальные стояли возле него на коленях и тихо плакали. Тем же вечером Николай записал: «Боже мой, Боже мой, что за день. Господь отозвал к Себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого Папа. Голова кругом идет, верить не хочется – кажется до того неправдоподобной ужасная действительность. Все утро мы провели около него. Дыхание его было затруднено, требовалось все время давать ему вдыхать кислород. Около половины 3-го он причастился Святых тайн, вскоре начались легкие судороги… и конец быстро настал. Отец Иоанн больше часа стоял у его изголовья и держал за голову. Это была смерть святого! Господи, помоги нам в эти тяжелые дни! Бедная, дорогая Мама! Вечером… была панихида в той же спальне! Чувствовал себя, как убитый. У дорогой Аликс опять заболели ноги». Даже в день смерти отца последняя фраза – о «дорогой Аликс», у которой опять «заболели ноги… Однако более многозначительный факт наследник престола не записал в свой дневник. Когда Александр умер, то Николай, рыдая, обратился к другу детства и юности великому князю Александру Михайловичу: „Сандро, что я буду делать? Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей и даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!“. Пять дней Александр III лежал в Ливадийском дворце. 25 октября его тело перенесли в Большую Ливадийскую церковь, а через двое суток гроб императора перенесли на борт крейсера «Память Меркурия», который после полудня доставил его в Севастополь, где уже стоял траурный поезд. 30 октября поезд подошел к Москве, и гроб с телом Александра III под звон колоколов, мимо десятков тысяч стоявших на коленях москвичей привезли в Архангельский собор Кремля, а на следующий день после непрерывных богослужений снова повезли на вокзал, а оттуда – в Петербург. Здесь, 1 ноября 1894 года, в 10 часов утра от Николаевского вокзала к Петропавловской крепости двинулась необычайно пышная погребальная процессия. В официальном отчете указывалось, что она была разбита на 12 отделений, в каждом из которых было по 13 разрядов. Всего, таким образом, этих разрядов было 156. Впереди процессии несли 52 знамени и 12 гербов, а между знаменами и гербами двигались два латника. Один из них, светлый, в золотых латах, ехал на коне, опустив обнаженный меч; другой – в черных латах, в черном плаще, с черным тюльпаном – шел пешком, символизируя бесконечную скорбь. За ними шли депутаты земель и городов, сановники и министры, за которыми несли государственные мечи, 57 иностранных, 13 русских орденов и 12 императорских регалий. А следом шла духовная процессия – в светлых облачениях, с хоругвями, крестами и иконами. И лишь потом ехала погребальная колесница, за которой шли безмерно опечаленные жена, сын и его невеста. За ними следовали, строго по субординации, другие члены императорской фамилии. И конечно же, взоры всех собравшихся, были направлены прежде всего на нового императора и его невесту. Алиса шла бледная, с опущенными глазами, а черное траурное платье и черная косынка еще более подчеркивали ее бледность. Люди, глядя на свою будущую повелительницу-императрицу, которая в первый раз шла по улицам Петербурга, оказавшись сразу же у гроба, шептали друг другу, что это не к добру и невеста в черном принесет им всем несчастье. Процессия останавливалась для совершения коротких служб у Знаменской церкви, Аничкова дворца, Казанского собора, Немецкой и Голландской церквей и у Исаакиевского собора. Наконец в 2 часа дня гроб внесли в Петропавловский собор. Оставив гроб в Петропавловском соборе, царская семья отправилась в Аничков дворец, где еще 6 дней провела в панихидах по умершему и подготовке к погребению. Задержка объяснялась тем, что в Петербург приехали еще не все заграничные родственники, а когда все наконец собрались, 7 ноября состоялась архиерейская служба, закончившаяся отпеванием и погребением. ВЫДАЮЩИЕСЯ ПИСАТЕЛИ КОНЦА XIX – НАЧАЛА XX ВЕКОВ Лев Николаевич Толстой Л. Н. Толстой родился 28 августа 1828 года в имении Ясная Поляна Тульской губернии, в богатой аристократической семье. Его отцом был граф Николай Ильич Толстой, матерью – урожденная княгиня Мария Николаевна Волконская. Мальчик воспитывался в атмосфере нежной любви, получил прекрасное домашнее образование и в 1844 году поступил в Казанский университет, но, не окончив курса, ушел из него. В 1851 году он отправился на Кавказ, где шла война с Чечней и Дагестаном. Здесь написал повесть «Детство» (1852), затем продолжил этот автобиографический сюжет в повестях «Отрочество» и «Юность». В 1851-1853 годах он участвовал в военных действиях на Кавказе сначала волонтером, потом артиллерийским офицером, а в 1854 году отправляется в Дунайскую армию. После начала Крымской войны он попросил о переводе в Севастополь, где и служил на знаменитом 4-м бастионе. В 1855 году, Толстой приехал в Санкт-Петербург и в журнале «Современник» опубликовал «Севастопольские рассказы», о пережитом им во время войны, заставив говорить о себе как об исключительно талантливом писателе. В 1857 году Толстой совершил поездку в Европу, принесшую ему разочарование в буржуазном укладе жизни. В 1853-1863 годах он, прерываясь, писал повесть «Казаки», навеянную службой на Кавказе и воспевающую слияние человека с природой. В эти годы Толстой решил оставить литературу и отдаться труду помещика-земледельца и просветителя в деревне. Он уехал в Ясную Поляну, отдавая много сил хозяйствованию и обучению крестьянских детей в созданной им школе, положив в основу обучения и воспитания собственную систему педагогики. В 1863-1896 годах Толстой создает 4-томный роман-эпопею «Война и мир» – уникальное явление не только в русской, но и в мировой литературе. В 1873-1877 годах он работает над романом «Анна Каренина», раскрывшем жизнь петербургского света (столь далекого от жизни народа). В эти же годы писатель вырабатывает новое мировоззрение, получившее название «толстовство», основы которого были изложены им в ряде произведений («Исповедь», «В чем моя вера?», «Крейцерова соната») и сводились к поискам Бога, отрицанию казенной церкви, пропаганде добра и человеколюбия, просвещению народа. Свое учение писатель обосновывал теоретическими философско-религиозными трудами: «Исследование догматического богословия» (1879-1880) и «Соединение и перевод четырех Евангелий» (1880-1881). Путь к грядущему обновлению человечества он видел в нравственном совершенствовании каждого человека, в обличении зла, пассивном неповиновении властям и непротивлении злу насилием. Толстой прекращает работу над художественными произведениями, отдавая много сил пропаганде своего учения и призывая людей к нравственно-религиозному самовоспитанию. В это же время Толстой обращается к новому для себя жанру – драматургии – и создает драму «Власть тьмы» и комедию «Плоды просвещения», в которых противопоставляет городскую цивилизацию и нравы барского дома здоровой, но очень тяжелой крестьянской жизни. В 1880-х годах он создает серию народных рассказов, написанных в жанре притчи простым, доступным языком и повествующих о важнейших сторонах человеческого бытия. В 1890-х годах Ясная Поляна становится местом паломничества людей из всех уголков России и мира, почитавших Толстого как своего учителя и светоча истины. В 1889-1899 годах он пишет роман «Воскресение», в основу которого легло подлинное судебное дело. Толстой создал новый тип романа – социальную панораму, в которой читатель увидел все сословия России – от аристократов до каторжан, объединенных общей возможностью нравственного воскрешения независимо от происхождения и прошлых грехов. В последних произведениях Толстого – «Живой труп» (1900), «Отец Сергий» (1898), «После бала» (1903), «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» (1905), описываются коллизии ухода героя от своей среды. Такой уход ждал и самого Толстого, сильно страдавшего из-за несоответствия окружающей действительности его нравственным устремлениям. 28 октября 1910 года писатель Толстой ушел из Ясной Поляны, в дороге заболел и 7 ноября 1910 года умер на станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги. Первое сочинение Левушки Когда Левушке Толстому было 6 лет, его старшие братья Николай, Сергей и Дмитрий около 1834 года завели рукописный журнал «Детские забавы». Сначала писал в журнал старший брат Сергей, а с 1835 года, и 7-летний Левушка. Вот его первое произведение из тех, что дошли до нас. «Орел царь птиц. Говорят о нем, что один мальчик стал дразнить его, он рассердился на него и заклевал его… Петух есть красивая птица. Его пестрый хвост загнут вниз, горло у него красное, синее и всех цветов, а борода красная. Когда индейский петух (т. е. индюк – В. Б.) поет, то распускает хвост и надувается. У него горло красное, черное и всех цветов. У него борода красная, так же, как и у петуха. У индейского петуха хвост другой, как у петуха (в то время «как» означало и «чем». – В. Б.), у индейского петуха хвост распущен». Обратите внимание: живого орла маленький Левушка едва ли видел, и потому об орле он ничего не пишет, а лишь сообщает о том, что слышал. Зато как подробно и красочно он описывает петуха и индюка, которых, конечно же, не раз видел на птичьем дворе. «Фортуна и нищий» – первое нравоучительное сочинение Левушка Толстой написал этот рассказ, когда ему было 12 лет. «Один нищий, таскаясь по городам, роптал на свою участь и говорил: «Я не понимаю, отчего богатые люди никогда не довольны своими богатствами и, желая приобретать много, теряют последнее. Я знаю купца, который очень обогател торговлею, но ему этого не было довольно; ему захотелось больше, он нагрузил корабли и отправил их в море, но они потонули вместе с его богатством. И он остался беднее прежнего. Другой пустился в откупы (откупы, откупа – исключительное право на сбор каких-нибудь налогов или продажу товаров. – В. Б.), нажил себе миллион, потом хотел забрать много и вовсе разорился. Тут Фортуна вдруг предстала и говорит ему: «Давай твою суму, я ее наполню червонцами, только я тебя должна предупредить, что если червонец упадет на пол, то превратится в прах. Нищий от радости чуть дышит; расправил свою суму – и в нее посыпались червонцы. «Сума-то тяжеленька». – «Нет, еще немножко». – «Не треснула б?» – «От чего? Прибавь еще немножко!» Но вдруг кошель прорвался, червонцы обратились в прах». И в конце жизни Лев Толстой часто писал короткие нравоучительные рассказы и истории, напоминавшие это его сочинение, ибо любовь к этому жанру он сохранил на всю жизнь. Избранные мысли, афоризмы и «крылатые» слова Л. Н. Толстого • Афоризмы – едва ли не лучшая форма для изложения философских суждений. • Бессмертие, разумеется, неполное, осуществляется несомненно в потомстве. • Большая часть мужчин требует от своих жен достоинств, которых они сами не стоят. • Больше всех говорит тот, кому нечего сказать. • Брак истинный только тот, который освещает любовь. • В детях все величайшие возможности. • Великие предметы искусства только потому и велики, что они доступны и понятны всем. • Величайшие истины – самые простые. • Вера есть понимание смысла жизни и признание вытекающих из этого понимания обязанностей • Война есть убийство. И сколько бы людей ни собрались вместе, чтобы совершить убийство, и как бы они себя ни называли, убийство все же самый худший грех в мире. • Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. • Всякая клевета получает только больше значения от возражения на нее. • Если тебе мешают люди, то тебе жить незачем. • Есть два желания, исполнение которых может составить истинное счастье человека, – быть полезным и иметь спокойную совесть. • Знание только тогда знание, когда оно приобретено усилиями своей мысли, а не памятью. • Имей цель для всей жизни, цель для известного времени, цель для года, цель для месяца, для недели, для дня и для часа, и для минуты, жертвуя низшие цели высшим. • И то, что мы называем счастьем, и то, что называем несчастьем, одинаково полезно нам, если мы смотрим и на то и на другое, как на испытание. • Ищи в других людях всегда хорошую сторону, а не дурную. • Кратчайшее выражение смысла жизни может быть таким: мир движется и совершенствуется. Главная задача – внести вклад в это движение, подчиниться ему и сотрудничать с ним. • Свойство мудрого человека состоит в трех вещах: первое – делать самому то, что он советует делать другим; второе – никогда не поступать против справедливости, и третье – терпеливо переносить слабости людей, окружающих его. • Сила в разуме. Голова без ума, что фонарь без свечи. • Спасать можно человека, который не хочет погибать. • Старайся исполнить свой долг, и ты тотчас узнаешь, чего ты стоишь. • Человек подобен дроби, числитель есть то, что он есть, а знаменатель – то, что он о себе думает. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь. • Чем больше человек дает людям и меньше требует себе, тем он лучше; чем меньше дает другим и больше себе требует, тем он хуже. • Чем больше человек доволен собой, тем меньше в нем того, чем можно быть довольным. Антон Павлович Чехов А. П. Чехов родился 17 января 1860 года в городе Таганроге, в семье хозяина бакалейной лавки. В 1868 году он поступил в Таганрогскую гимназию. В 1876 году отец его разорился и уехал с семьей в Москву, оставив сына одного. Чехов занялся репетиторством и, окончив гимназию, уехал в Москву. Там он поступил на медицинский факультет Московского университета, одновременно начав сотрудничать в юмористических журналах. В 1884 году Чехов окончил университет, получив звание уездного врача, и занялся частной практикой. Тогда же выпустил первый сборник рассказов «Сказки Мельпомены». Затем появились повести «Степь», «Именины», «Скучная история», «В сумерках», «Хмурые люди» (1888-1890). В 1890 году Чехов уехал на Сахалин, результатом поездки стали книга очерков «Остров Сахалин» (1893-1894) и навеянные путешествием трагические рассказы («В ссылке», «Убийство»), а также повесть «Палата № 6». В конце 1880-х годов Чехов написал пьесы «Иванов», «Свадьба», «Дядя Ваня», а также водевили «Медведь», «Предложение», «Юбилей». В это же время он несколько раз выезжал за границу. В 1890 году он купил имение Мелихово в Серпуховском уезде Московской губернии, где лечил крестьян, построил несколько школ, помогал голодающим. В конце 1980 – начале 1900-х годов писатель создает рассказы и повести «Мужики», «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», «Невеста», «Дама с собачкой», «Ионыч», в которых противопоставляет духовный застой в обществе благородным порывам героев к лучшей жизни. В 1898-1904 годах на сцене нового Московского Художественного театра были поставлены пьесы Чехова – «Чайка», «Три сестры» и «Вишневый сад». Но в эти же годы здоровье Чехова из-за обострения туберкулеза сильно ухудшилось, и он переехал в Ялту, бывая в Москве лишь по необходимости. В Ялте он встречался с Л. Н. Толстым, А. М. Горьким и другими корифеями русской культуры. Из Ялты Чехов уехал на лечение в Германию и умер на курорте Баденвейлер 2 июля 1904 года. Избранные мысли, афоризмы и «крылатые» слова Чехова • В каждом из нас слишком много винтов, колес и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам. • Во все времена богатство языка и ораторское искусство шли рядом. • Водка белая, но красит нос и чернит репутацию. • Все знают и все понимают только дураки и шарлатаны. • В семейной жизни самый важный винт – это любовь. • В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. • Злость – это малодушие своего рода. • Равнодушие – это паралич души, преждевременная смерть. • Сюжет для небольшого рассказа. • Тля ест траву, ржа – железо, а лжа – душу. |
||
|