"Светлана Аллилуева. Только один год " - читать интересную книгу автора

президента Кеннеди. Индийцы были потрясены этой новостью. В санатории никто
не знал как реагировать до тех пор, пока в центральных газетах не появилась
телеграмма советского правительства с выражением соболезнования.
Иностранным коммунистам "показывали" страну. Индийцев повезли к
главному архитектору города Сочи и там они прослушали доклад о перспективном
плане развития это курорта на ближайшие 20 лет. Доклад переводила
переводчица, это было мероприятие по плану. Улыбнувшись, индийцы
поблагодарили, заметив, что через 20 лет их уже не будет в живых. Потом их
повезли в чайный совхоз, полагая, что им будет интересно: все в СССР пьют
импортный индийский чай. Но индийцы признались друг другу по дороге, что
никогда не видели, как растет чай. В их провинциях его не возделывают.
В совхозе их повели на поля и рассказали об урожаях потом в детский
сад, где дети повязали им красные пионерские галстуки, затем, в изнеможении,
они прослушали доклад о развитии чайного дела в этом районе. Переводчица
переводила. Они терпеливо ждали, что наконец им дадут поговорить с
крестьянами - им так хотелось узнать о советской сельской жизни. Но этого
программа не предусматривала и их повезли обратно в Сочи. Сомнат Лахри спал
всю дорогу, а Сингх держал в руках веточки цветущего чая и привез их мне.
Когда они мне рассказывали все это, я закипала от негодования, от
стыда, от бессилия что-либо изменить и сдвинуть с места в бюрократических
порядках. Они соглашались со мной, но смеясь, беззлобно. Они не умели
злобствовать, у них в мозгу не было злобной извилины. Их спокойствие и
невозмутимость были величественными. Они все понимали и замечали, но их
ничто не выводило из себя.
Они смеялись над нашим бездушным формализмом, они были сильнее него.
Я тоже показывала им Сочи, но иначе. Мы ходили в приморский ресторан
днем, когда никого нет, и подолгу сидели на его балконе, глядя на море.
Сингх хотел видеть православную службу и я водила его в церковь. Он
удивленно заметил, что служба в православной церкви напоминает ему индусский
храм, чего он не ощущал на Западе.
Мы ходили на рынок, где расспрашивали о ценах на виноград, айву, груши,
свежую рыбу. Мы гуляли по набережной и, в отличие от Сингха, Сомнат Лахри,
член парламента Бенгалии, мучил меня расспросами о моем отце и о политике.
Им обоим так хотелось непринужденного разговора с советскими людьми, но они
чувствовали, что люди к этому не привычны, а партийные - просто боятся. Это
удручало их. Они видели Чехословакию, Польшу, - там атмосфера была иной. Я
объясняла им, что они попали в наихудшую среду: партийцы в СССР, как
правило, самые косные и консервативные люди; что в среде интеллигенции они
чувствовали бы себя совсем иначе. Такое объяснение удручало их еще больше:
ведь в Индии так идеализировали советских коммунистов.
В нашем доме отдыха многие пытались "отвлечь" меня от иностранцев.
Несколько человек прямо сказали мне, что "некрасиво получается, вам надо бы
больше со своими быть". Одна пожилая пара любезно предложила:
"Присоединяйтесь к нашим, ростовским, нас тут много, пойдем вечером
погуляем". Отказываться было неудобно, я пошла, и весь вечер слушала пошлые,
старые анекдоты из партийной жизни.
Ко мне нередко подходили и, отведя в сторону, озираясь, вполголоса
говорили: - "Ваш отец был великий человек! Подождите, придет время, его еще
вспомнят!" И неизменно добавляли: - "Бросьте вы этих индусов!"
Иногда незнакомые подходили, пожимали руку, просили сфотографироваться