"Песах Амнуэль. Право на возвращение" - читать интересную книгу автора

- Приезжайте к нам в гости, Маша будет рада, она обожает гостей.
- С удовольствием!
- Завтра... Нет, завтра я работаю. Послезавтра, хорошо бы вечером. Мы
еще созвонимся, чтобы уточнить время?
- Конечно, - сказал Карпухин.

* * *

Во вторник Карпухиных повезли на Голаны. Не с экскурсией - в Кацрин
ехал сослуживец Мирона со странным именем Сапир, он собирался подписать там
какой-то договор и вечером вернуться в Нетанию. Карпухина это устраивало
вполне, он не любил шумных компаний туристов, возгласов "посмотрите направо,
посмотрите налево".
До Кацрина ехали долго, останавливались перекусить в арабском
придорожном ресторанчике, где им подали немыслимо вкусную шварму и
замечательный кофе в таких маленьких чашечках, что, как решил Карпухин, на
напиток этот лучше смотреть, потому что выпить его все равно не удастся -
все останется на губах.
Симе на Голанах не понравилось - какие же это высоты, говорят, отсюда
можно стрелять по Тель-Авиву, а где он, этот Тель-Авив, даже Тверии не
видать, одни холмы и равнина? Руфь весь день была почему-то задумчивой, на
вопросы мужа отвечала рассеянно и невпопад, и он в конце концов отстал,
смотрел по сторонам и делал выводы: воздух здесь был вкусным, люди
доброжелательными, а стрелять по Тель-Авиву, скорее всего, никому и никогда
больше не придется, потому что...
Не то чтобы Карпухин вдруг ощутил себя патриотом Израиля, и в мыслях не
было, он вообще не думал об этом, но точно знал: если над головами летают
орлы (два пролетели совсем низко, видна была даже похожая на растопыренные
пальцы бахрома на концах крыльев), то здесь не должно быть выстрелов. Здесь
должно быть так тихо, чтобы слышны были взмахи крыльев и шум рассекаемого в
полете воздуха.
По городку бродили пешком, пообедали в рыбном ресторане, где подавали
жареную форель, вкус которой навевал мысли о райском блаженстве, даже Сима
съела полторы порции, отобрав кусок у отца, объявившего, что отныне будет
сидеть не на стуле, а на диете. Вернулись в Нетанию почти в полночь,
Карпухин думал - не поздно ли звонить Гинзбургу, и пока он размышлял,
действительно стало поздно.
Ночь была душной, спали при открытых окнах, но все равно в воздухе
сгустилось что-то, мешавшее Карпухину погрузиться в нормальный сон, он
ворочался, почему-то думал, что нужно было позвонить, несмотря на позднее
время, и с этой мыслью проснулся утром - как-то вдруг: то была ночь, и часы
показывали половину третьего, а то вдруг стало совсем светло и почему-то
прохладно, в кухне слышны были голоса Руфи и Розы, что-то они там
возбужденно обсуждали, наверно, не сошлись во мнениях относительно последней
израильской моды.
Карпухин поплелся в ванную и вышел после прохладного душа совсем другим
человеком. В кухне он обнаружил одну только Руфочку, сидевшую за чашкой кофе
и встретившую мужа странным печальным взглядом, так что он спросил сразу,
понимая уже, что с утра успело случиться нечто... неужели теракт?
- Ах, - сказала Руфь, - живешь-живешь и не знаешь, что случится в