"Песах Амнуэль. Завещание" - читать интересную книгу автора

неизменно что-то ему отвечала, этот немой диалог продолжался все время, пока
собирались остальные.
Михаэль, вообще-то, был неплохим человеком, хотя в свои двадцать пять
мог бы достичь большего, если бы не слушал мать. Он мог удачно жениться на
девушке, которую любил, но Селия разрушила эти планы, потому что Кэт (так,
кажется, звали невесту) ей не понравилась. Он мог стать архитектором, как
хотел в школьные годы, но мать решила, что в Штатах выгоднее быть врачом, и
Михаэль поступил в медицинский. Адвокат не знал, чего еще хотел в жизни
Михаэль и чему наверняка помешала Селия, но смотреть на этого с виду
преуспевающего мужчину, так и не женившегося, так и не построившего ни
одного дома, ему было неприятно.
Сара и Ребекка вошли вместе, рука об руку, и на какое-то мгновение
адвокату показалось, что они физически составляют одно существо: что-то
вроде сиамских близнецов, сросшихся боками. Сара придвинула свой стул ближе
к столу, чтобы лучше слышать, а Ребекка отодвинула стул к книжным полкам,
чтобы быть подальше как от Селии, так и от ее сына. Она, правда, бросила на
Михаэля взгляд, смысл которого Качински в тот момент не смог оценить -
впрочем, и не пытался, его больше интересовали лежавшие перед ним бумаги.
- Печальный день, - произнес он стандартную фразу, которую говорил
всегда, когда доводилось зачитывать родственникам текст завещания; сколько
уже раз за свою карьеру он проводил эту процедуру, и всякий раз что-нибудь
ее нарушало: однажды упала в обморок жена покойного, другой раз куда-то
запропастился первый лист, как-то на одного из присутствовавших упала
вешалка... - Печальный день для всех нас, - повторил Качински, с опаской
ожидая, что и сегодня оглашение начнется с какого-нибудь нелепого инцидента.
Нет, все сидели спокойно, смотрели в разные стороны, только Ребекка бросила
на адвоката настороженный взгляд, но тут же принялась рассматривать картину,
висевшую над камином - будто не видела ее каждый день и не помогала матери
вешать ее лет пять назад. Нарисовал картину Стивен во время странного
приступа вдохновения - однажды он потребовал красок, холст, подрамник,
мольберт, что-то еще, и в течение трех дней изобразил нечто, названное им
"Горечью забвения". Описать нарисованное на холсте буйство линий, пятен и
точек было невозможно - типичное произведение абстракциониста, но почему-то
на каждого, кто рассматривал картину больше минуты, она производила
одинаковое впечатление - а именно такое, какое раскрывалось в названии:
горечь забвения, и Качински не мог сказать по этому поводу ничего больше,
потому что действие картины нужно было ощутить самому.
- Стивен написал это завещание собственноручно, - продолжал адвокат,
поднеся лист к глазам не для того, чтобы лучше видеть, а скорее для того,
чтобы за листом бумаги не видеть, как насторожилась Сара, помнившая, что
известное ей завещание писал Качински при ней под диктовку мужа три с
половиной года назад.
- Стив изменил завещание? - не удержалась от реплики Сара.
- Третьего ноября две тысячи пятого, - повторил адвокат. - Да, Сара,
прежнее завещание, при подписании которого вы присутствовали, утратило силу,
так что я...
- Странно, - заявила Сара, и Качински сделал паузу, чтобы дать ей
высказаться, но она не произнесла больше ни слова, а потому, выждав
несколько секунд, он начал чтение документа.
- "Я, Стивен Арчибальд Пейтон, рождения одна тысяча девятьсот пятьдесят