"Песах Амнуэль. Назовите его Моше" - читать интересную книгу автора

чтобы успеть спуститься на равнину до наступления местной ночи с бурым
солнцем в зените.
По дороге, впрочем, меня разобрало любопытство, и я сделал
пятиминутный привал. Достав из мешка металлические полосы, я разложил их в
порядке нумерации и узнал, что:
- первой заповедью в этом мире, как и в нашем, было почитание Творца,
а второй стало указание не творить себе кумира (логично: если верить в
единого Бога, кумиры ни к чему);
- третьей и четвертой заповедями оказались требования убивать только
по приказу Творца, а прелюбодействовать только по обоюдному согласию с
тем, кому собираешься наставить рога (тоже логично, хотя в нашем,
например, мире, трудно осуществимо);
- пятая и прочие заповеди, до десятой включительно, в нашем мире были
бы совершенно неприменимы - что, например, мы могли бы делать с
настоятельным требованием не снимать голову с плечевой тарелки по
требованию врага и должника?
Конечно, компьютерам института виднее, какие заповеди нужны местным
евреям, но мне показалось, честно говоря, что требование любить ближнего
не могло бы помешать. Погрузив пластины в мешок, я продолжил спуск, на
ходу обдумывая свои возражения в будущем споре с господами теоретиками.
Народ ждал меня, но я не могу сказать, что мой рассказ о встрече с
Создателем, явившимся из горящего камня, привел аборигенов в трепетный
восторг. Пришлось применить силу и тумаками доказать, что Творец
избрал-таки себе народ, и что он-таки дал именно нам, местным евреям,
заповеди, и не для того кормил он нас манной небесной и выводил из
рабства, чтобы мы тут прохлаждались, когда нас ждут подвиги в земле,
текущей чем-то вкусным и тягучим.
Первую заповедь народ начал исполнять сразу, устроив большой молебен.
В ту же ночь я исполнил и четвертую заповедь, показав народу пример того,
как нужно совершать прелюбодеяния, чтобы не оскорбить нежной души Творца.
А когда народ, утомленный первым в истории этой планеты исполнением
заповедей, уснул крепким сном, я решил, что моя миссия здесь выполнена, и
пора возвращаться в институт.
Что я и сделал, бросив свой народ на произвол судьбы.


Несколько часов я приходил в себя - мне все время хотелось перекинуть
голову на другой край шейной тарелки и дернуть третьей ногой, что, как вы
понимаете, было затруднительно. Директор Рувинский, а также господа
Шехтель, Моцкин, Фрайман и Бельский смотрели на мои конвульсии с
сочувствием. Их бы на мое место!
Но, скажу честно, я был преисполнен гордости: по сути, никто иной,
как я, подарил народу, живущему черт знает в какой галактической дали,
заповеди, создав тем самым новую цивилизацию.
Отдохнув, я, естественно, немедленно предъявил свои претензии.
- Послушай, Рон, - сказал я испытателю Шехтелю, - ты никак не мог без
фокусов? Я был на вершине один, зачем тебе понадобилось устраивать
спектакль и портить хороший камень? А вы, господа, - сказал я молодым
гениям Фрайману и Бельскому, - могли бы лучше продумать текст заповедей,
особенно насчет прелюбодеяния...