"Вахтанг Степанович Ананян. Месть" - читать интересную книгу автора

три тысячи лет питающий расположенные на склонах и по берегу озера
деревушки, луга и пашни. Когда солнце садилось на вершины гор, я пробуждался
от мечтаний, брал свое кремневое ружье и отправлялся бродить по скалам в
поисках медведя.
На этих скалах я убил много медведей. Часто случалось, что и медведь
подминал меня под себя, сбрасывал с обрыва, и я едва уходил из его когтей.
Медвежьи повадки я знаю так же хорошо, как и повадки своих овец и овчарок. И
знаю, что медведь - животное, умеющее сильно чувствовать. Медведица за
своего медвежонка в огонь бросится и под пулю пойдет. И, однако, я
встретился раз с безжалостной матерью, хотя, сказать по правде, безжалостным
скорее был я, выстреливший в спокойно спавшую на камнях медведицу. Она
вскочила, бешено взревела, начала плеваться и в гневе, не найдя ничего
другого, схватила своего детеныша и бросила его мне прямо в лицо.
Придя в себя, я выстрелил разъяренному зверю в лоб - успокоилась.
Медвежонок валялся в моих ногах, визжа от боли.
Я завернул его в полу своей бурки и принес домой. Дали ему молока - не
прикоснулся, хлеба - тоже. Тогда мы поручили его собаке. Была у нас одна
очень понятливая собака. Взяла она медвежонка на воспитание и выкормила его
вместе со своим щенком.
Радости ребят не было предела. Блаженные были тогда дни. С утра до
вечера во дворе медвежонок, дети, собака клубком катались. А то заберутся
ребята на ореховое дерево, и медвежонок за ними. Он был такой мохнатый, что
дети так и назвали его "Мохнатка".
В августе, когда созрели плоды, медвежонок почти не слезал с деревьев -
целые дни висел на ветках, как мартышка, и пожирал фрукты.
Раз, когда он уж очень увлекся, я рассердился и потряс дерево (руки бы
у меня отсохли!); упало бедное животное с верхушки этого громадного дерева и
сломало лапу. Какой плач в доме поднялся! Перевязал я ему лапу, выправил,
вылечил и, как свое дитя, полюбил медвежонка. Он, однако, остался хромым, и
домашние так и назвали его "хромая Мохнатка". К зиме Мохнатка была уже с
бычка. В веселые минуты она вскидывала себе на спину свою приемную
мать-собаку и, по-медвежьи с боку на бок переваливаясь, несла ее - шутила
по-своему.
С осени я каждый день брал с собой Мохнатку на охоту. Она оказалась для
меня сподручнее и собаки, и осла. Я наполнял хурджин съестными припасами,
укреплял его на спине у Мохнатки, и мы отправлялись. Ну, вы ведь, охотники,
знаете, до чего трудно нашему брату, намотавшись за день, доставлять добычу
домой. Мохнатка освобождала меня от этой работы. Горного барана, косулю,
серну - все я нагружал на Мохнатку, увязывал, и она умненько вперевалочку
шла за мною. На редкость понятливым животным была Мохнатка. Мы с нею до
самой весны ходили на охоту, и она так привыкла к охотничьей жизни, что
помогала мне прямо как человек. Видит, например, что я присел и, собрав
сухие листья и ветки, начинаю высекать из кремня огонь, - сейчас же идет
собирать валежник и несет его, прижав к себе, как человек. А когда огонь
разгорится, глядишь - Мохнатка идет, прихрамывая, поднимает с трудом
громадный пень и, сопя, тащит его в костер.
Говорил я с нею особым языком, и она понимала этот язык. Когда я
говорил "бох", это означало: "Отойди-ка в сторонку, стреляю". И она
отходила, садилась под деревом или за камнем и лапами затыкала уши. Когда я
говорил "геч", она шла вперед; говорил "оош" - останавливалась, говорил "ай,