"Михаил Анчаров. Как птица Гаруда" - читать интересную книгу автора

Витька Громобоев демобилизовался, но мы его провожали невесть куда, и
теперь опять он уезжал надолго, никого не жалея, кроме Тани, матери своей
приемной, бабушки нашей, тишайшей и непонятной Миноги, которая в Москву еще
не вернулась, а жила, по слухам, в том же партизанском городке.
Мир опять раскалывался, поскольку объединяться "против" всегда было
легче, чем "за".
В 49-м возникла НАТО, но возник и Всемирный Совет Мира.
Земля отдалась ливню живой воды, и каждый комочек ее получил свою
каплю, и грозу унесло, и хлынул живой воздух.
Была темная ночка. И до рассвета еще далеко. Помойки зверели
удивительными запахами, а подворотни - глухими голосами. Я, видимо, задремал
под шум споров о космогонии.
Общались два одинаковых голоса:
- Можно ли убивать с верой в бога?
- Да только так и происходит... Перекрестясь режут, помолясь пытают,
отслужив молебен - лютуют и насилуют.
- Неужели никто не замечает?
- Замечают. Однако и здесь есть лазейка... Если смерть - это второе
рожденье, то убивать можно. Бог послал меня убить, чтобы убитый родился на
тот свет. Логично?
- Сердце с этим не примиряется.
- Вот сердцу и верь.
И я начал смотреть глазами и слушать ушами, но поверил бухающему в
груди сердцу, которое то замирало тоской, то трепетало неведомой радостью. И
все чувства были во мне - и те, что мы называем гнусными, и те, что называем
прекрасными. Но чувства эти приходили ко мне извне, и сердце выбирало
назвать их прекрасными или гнусными. И я угасающим сознанием еще удивился, -
а я думал, что чувства приходят не извне, а зарождаются во мне.
- Нет, - услышал я свой собственный голос. - В тебе зарождаешься только
ты.
- А кто же я?! - возопил я беззвучно. - Кто я?!
- Все, - ответил голос.
- Как может часть равняться целому?
- Смотри... - сказал голос. - Смотри!
И я увидел строчки неведомых письмен, которые дрожали, как надписи в
беззвучном кино. Потому что на буквы этих строк все время накладывались
буквы других письмен. Количество букв в строке все время было одно и то же,
но прочесть их было нельзя, потому что письмена все время менялись,
превращаясь одни в другие, становясь шифром мифа неведомого кода.
Строки извивались, как змеи, дрожали и, пружинисто сплетаясь,
вспыхивали беззвучными искрами, и искры превращались в звезды. И я увидел
дрожащие звезды, к которым со всех сторон сбегались лучи света, сгоняя
звезды в кучи и вихри. А не так, как всегда, когда лучи разлетались от
звезд.
И я, Зотов, вижу природный катаклизм, рождение любви.
Наверно, такое было на виноградниках, когда родился Дионис, но
казалось, что это было, когда и Дионис еще не родился.
Клонило и трепало ветром кусты, луна скакала по облакам как козочка,
беззвучный хруст стоял в лесу, и листья лепили беззвучные пощечины. Помойки
и нужники пустырей переворачивались могучей невидимой рукой, из них сыпалась