"Сергей Андреев-Кривич. Крестьянский сын Михайло Ломоносов (повесть) " - читать интересную книгу автора

сидеть. Дай, думаю, похожу, ноги затекли. Пошёл я, а на столе книга большая
раскрытая лежит, исповедная книга по холмогорскому соборному приходу.
Взглянул я по любопытству; переложил один лист, другой. И вот вижу -
Ломоносовы. И там значится, что Василий Дорофеевич Ломоносов и законная его
жена Ирина Семёновна были у исповеди. И тут же проставлено, что Михайло
Ломоносов в сём году, тысяча семьсот двадцать восьмом, у исповеди не был. И
написано, почему не был. По нерадению. Прямо так и написано. Запись та не
для всех глаз, вроде тайная. И думаю так, дело о Михайле пошло куда повыше.
Там ему решение и будет. Коготок увяз - всей птице пропасть. Видел я ту
запись два дня назад. Ты мне ничего не сказывал. Стало быть, ничего о ней не
знаешь?
Сабельников молчал.
- Ты что же? - спросил его Шубный.
- За такие дела наказание немалое.
- Вот и я так думаю. И по-всякому дело повернуть можно. А как ты да я -
мы учителя его, которые грамоте ещё наставляли и потом наукам обучали, то
нам его и остеречь. Вот и давай совет держать. Потому к тебе и пришёл.
- По этому делу?
- Мало ли?
- Нет.
Ни к кому не обращаясь, Сабельников сказал:
- Человеку в жизни к настоящему его месту приставать следует.
И, сказав это, он задумался. Вот он дьячок местной церкви. И столько уж
лет. Ему теперь пятьдесят шесть. Так, значит, всю жизнь на том и провековал.
А ведь когда в подьяческой и певческой школе при Холмогорском архиерейском
доме учился, первым учеником был. Ему эти мысли в голову часто и раньше
приходили. И, когда сам себе говорил он: сыт, мол, обут, одет, жена и дети
не по миру ходят, - будто успокаивался. Но, однако, ненадолго: червь начинал
точить ему сердце, и понимал он, что не только такая, как его, жизнь и
бывает...
Шубный же будто ещё нарочно разбередил рану:
- И по книгам ты умудрён, читал много книг, и умом суть проницать
любишь.
- Что ж, помалу мудрствуем. Не грех.
В голосе Сабельникова слышалась скрытая досада. Посмотрев искоса на
Шубного, он спросил его:
- Исповедуешь меня, что ли?
- А не только на исповеди правду говорить.
- О какой правде думаешь?
- О той, Семен Никитич, в которой человек, не боясь, сам себе
признается. Самая большая правда.
- Ага! Ну-ка, прямо по ней, Иван Афанасьевич, теперь сам и признайся.
Ты сам на своём месте ли? Достиг?
Шубный рассмеялся. Он смеялся долго и невесело.
- Эх, Семён, Семён. То ли ты, значит, больше преуспел, то ли я. И не
разберёшь. Не тягаться нам промеж себя, стало быть, - чья удача боле и чья
пересилит. В Михайле-то крепкая хватка. Многое может осилить. Но что?..
Однако стороною мы пошли. Давай про дело, с которым к тебе пришел. Беду-то
от Михайлы не отвратить ли как?
- А беды Михайле не будет.