"Одиссея авианосца «Энтерпрайз»" - читать интересную книгу автора (Блон Жорж)

IV. Гуадалканал

Согласно многочисленным свидетельствам, последние часы долгого перехода проходили в обстановке странного возбуждения, всеобщего бодрствования и любопытства. Вот уже несколько недель кряду дожди поливали вовсю: в Новой Зеландии — на улицах и набережных Веллингтона, во время нескончаемой погрузки и посадки на корабли; и на всем пути американской эскадры до островов Фиджи; и потом тоже. Словом — всю дорогу. Однако истребители прикрытия поднимались в небо почти каждое утро, невзирая ни на ливень, ни на промозглый туман и рассекая влажный воздух своими винтами, похожими на сверкающие зеркальные диски. Но этой ночью дождь наконец прекратился, и в просветах между кучевыми облаками на мало-помалу проясняющемся небосклоне снова засияли крупные звезды. Восстановилась чудесная погода, и на море был штиль. Все моряки, даже свободные от вахты, поднялись до рассвета, едва по кораблям объявили, что прямо по курсу, на северо-востоке показалась земля, — ее было очень хорошо видно в бледном свете угасающего полумесяца. И ни малейших признаков неприятельского присутствия. Вскоре моряки уже ясно различали живописные, поросшие буйной тропической растительностью склоны, спускающиеся к берегу океана. Занималась заря, и небо, прояснившись еще больше, скоро сделалось совсем белесым. Звезды погасли. Эскадра взяла влево — и теперь земля лежала по правому борту. Зеленые горы и холмы, прорезанные долинами, которые в предутренних редеющих сумерках казались фиолетовыми, являли собой величественное, впечатляющее зрелище. Вдоль подножий холмов тянулись широкие белопесчаные пляжи. Эскадра проходила так близко от берега, что было слышно, как шуршат, накатывая на песок, волны, поднятые форштевнями кораблей. Ни единого подозрительного шума, только рокот волн, шелест песка и мерный гул корабельных двигателей. У входа в узкую долину показалась туземная деревня — несколько соломенных хижин на деревянных сваях, а вокруг ни одной живой души. Туземцы, похоже, еще спали. И люди на кораблях спрашивали себя: неужели  война докатилась и до этого тихого, мирного берега? Таким вот безмятежным предстал Гуадалканал перед взорами американских моряков ранним утром 7 августа 1942 года.

Гуадалканал — остров в архипелаге Соломоновых островов, протянувшихся пятисотмильной цепочкой с северо-запада на юго-восток от восточной оконечности Новой Гвинеи до Новых Гебрид. Другими словами. Соломоновы острова лежат почти параллельно северо-восточному побережью Австралии, от которого их отделяет Коралловое море. Соломоновы острова справедливо называют жемчужинами Тихого океана. Открыл их в 1569 году испанский мореплаватель Менда-нья де Нейра; он же и дал им такое название — как поговаривали в свое время, с явным намеком на несметные сокровища великого царя Израильского. А позднее выяснилось, что Меланезия, в состав которой входят Соломоновы острова, была колыбелью одного из первобытных племен и что все члены его, под стать папуасам, отличались крайней жестокостью, занимались каннибализмом и промышляли охотой за человеческими головами. Потом большую часть туземцев обратили в христианскую веру — и они сделались либо пресвитерианцами, либо католиками, а иногда и теми и другими одновременно, хотя некоторые из них продолжают время от времени охотиться за головами и по сию пору. И головы эти принадлежат их же собратьям — таким же несчастным и, в сущности, ни в чем не повинным меланезийцам! Есть на Соломоновых островах и другие обитатели — рептилии и насекомые, а также диковинные птицы с ярким, красочным оперением.

Гуадалканал имеет 150 километров в длину и 50 — в ширину. Японцев вряд ли привлек бы этот остров, если бы не его исключительно удачное географическое положение. В северной части Гуадалканала пролегает самая прекрасная на всем архипелаге долина — чем не место для аэродрома. Помимо того, с северного берега Гуадалканала виден другой остров, размерами поменьше, — Флорида, на побережье которого, обращенном в сторону Гуадалканала, расположена глубокая гавань с удобным местом для рейда, защищенная к тому же со стороны моря крохотными островками: Тулаги, Гавуту и Танамбого. Аэродром, гавань — вот вам и авиационно-морская база. В первых числах апреля 1942 года японцы вторглись на Тулаги, а в начале июля высадили войска и рабочие бригады на Гуадалканале и принялись строить аэродром и возводить полевые укрепления.

Между тем высшее военно-морское командование Соединенных Штатов решило «превратить всю юго-западную часть Тихого океана в основной плацдарм наступательных действий». И нам, я полагаю, было бы небезынтересно проследить — хотя бы вкратце — за тем, как разворачивалась подготовка к последующим крупномасштабным наступательным операциям, предусмотренным этим решением.

К тому времени в Окленде, Новая Зеландия, был создан новый командный пункт американского Тихоокеанского флота, и возглавил его вице-адмирал Роберт Л. Гормли, снискавший себе славу не только как большой любитель крепкого словца — под стать Хэлси, но и, помимо того, как неплохой организатор. Он покинул Вашингтон 1 мая и 7-го числа прибыл на место своего назначения. Через пять дней, 12 мая, Гормли получил от адмирала Нимица приказ «занять островные позиции, с тем чтобы начать незамедлительную подготовку к дальнейшим боевым действиям в юго-западной и центральной частях Тихого океана, а также к проведению десантных операций на островах, захваченных японцами». После победы в битве за Мидуэй верховное командование Соединенных Штатов полагало, что «по всем законам военной стратегии по неприятелю следовало нанести новый молниеносный и сокрушительный удар». И уже 2 июля Гормли получил приказ в скорейшем порядке начать широкомасштабное наступление. В соответствии с этим приказом Гормли назначался командующим всеми наземными, морскими и воздушными силами, дислоцированными в юго-западной части Тихого океана. А генерал-майор Александр Вандегрифт, командир 1-й дивизии морской пехоты, был назначен непосредственным командующим оккупационными силами, которым предстояло захватить территории, занятые японцами. Первая половина личного состава дивизии уже прибыла из Соединенных Штатов и высадилась в Новой Зеландии, вторая пока еще была в пути. Дивизию предстояло усилить 2-м полком и 1-м диверсионно-штурмовым батальоном морской пехоты — так называемыми рейдерами. День «Д» был назначен на 1 августа. В течение же трех оставшихся недель надлежало сделать следующее: организовать высадку второй половины личного состава 1-й дивизии морской пехоты, расквартировать ее на берегу для полноценного отдыха, переформировать в боевые подразделения и произвести посадку на борт транспортов; выгрузить и снова погрузить боевую технику и снаряжение (дальше мы увидим зачем), подготовить тактический план проведения десантной операции и отработать высадку заблаговременно; прибыть к месту проведения операции. Вся подготовка (указывалось в приказе) должна проходить в обстановке повышенной секретности.

Однако из-за штормовой погоды прибытие транспортных кораблей задержалось — и приступить к осуществлению намеченной программы пришлось только через несколько дней. К тому же прибывшие из Соединенных Штатов транспорты следовало разгрузить, а затем заново загрузить, с тем чтобы все располагалось в порядке первоочередности: сначала — личное оружие, десантная техника, канистры с бензином, боеприпасы; потом — провизия, медикаменты и дополнительные запасы топлива. Предполагалось, что транспорты снимутся из Веллингтона. Все они должны были стоять вдоль одной причальной  стенки, рассчитанной одновременно на пять швартовочных мест. А погода между тем стояла просто отвратительная: холод, дождь, шквальный ветер, дувший со стороны Антарктики. Под дождем размокли картонные коробки, горой сложенные прямо на причале; ответственные сотрудники интендантской службы никак не могли взять в толк, как загрузить все эти банки да склянки — с зеленым горошком и грейпфрутовым соком, а их было не меньше полсотни тысяч штук. И «полноценный» отдых доблестных морских пехотинцев после долгого и утомительного перехода из Соединенных Штатов в Новую Зеландию заключался в том, что они по шестнадцать часов на дню ворочали ящики. «Ну да ладно, выйдут в море, там и отдохнут», — решило за ним заботливое командованием. Один заново загруженный транспорт, однако, пришлось снова перезагрузить — так сказать, в показательном порядке, дабы удостовериться, что каждый груз действительно находится строго на отведенном ему месте. На борту каждого корабля должно было разместиться отдельное боевое подразделение со всем вооружением и запасами из расчета на один месяц непрерывного ведения боевых действий. А еще один транспорт загрузили продовольствием и боеприпасами, рассчитанными на три боевых подразделения и три дополнительных месяца. Все лишнее было изъято — по всей строгости (американских) законов военного времени. Так, например, на каждый батальон полагалось только по две пишущих машинки, а леденцы, любимое лакомство морпехов, были заменены на мыло, спички, бритвенные лезвия и сигареты. 7 июля Гормли вылетел в Австралию, где в течение двух дней совещался с генералом Дугласом Макартуром, главнокомандующим союзными войсками в юго-западной части Тихого океана. И к 16 июля он уже подготовил окончательный вариант боевого приказа. Приказ этот был «закодирован» под схему тактических учений. Для его исполнения были задействованы следующие силы:

Три крупных оперативных соединения ВМС, два из которых возглавил вице-адмирал Фрэнк Флетчер. (Флетчер: старый морской волк с благопристойными манерами, эмоционален, игрок в бридж и гольф, поклонник слабого пола, предпочитающий коротать вечера за разговорами в женском обществе, энергичен — иногда сверх меры, искусный командир.) Первое соединение — «Нэн» [15] (силы воздушной поддержки) включало: группу I, куда вошли авианосец «Саратога», 2 крейсера и 5 эсминцев; группу II, куда вошли авианосец «Энтерпрайз» (под флагом контр-адмирала Томаса Кинкейда, назначенного командующим группой, в то время как непосредственным командиром флагмана стал капитан Артур Дэвис), линкор «Северная Каролина», 2 крейсера  и 5 эсминцев; группу III, куда вошли авианосец «Уосп», 2 крейсера, 6 эсминцев и 5 танкеров. Второе соединение — «Тэр»[16], под непосредственным командованием контр-адмирала Ричарда Тернера, включало: 22 транспортных корабля, группу артиллерийской поддержки, в которую вошли крейсер и эсминец, 5 минных тральщиков, группа прикрытия, вверенная командованию контр-адмирала Крэтчли (из британских ВМС) и состоявшая из 3 австралийских и 1 американского крейсеров, вместе с приданной авиагруппой, а также 8 эсминцев. Третье соединение включало самолеты и гидросамолеты, базировавшиеся на суше (в Нумеа[17], на Эфате[18], Тонгатапу[19], Самоа[20] и Фиджи[21]). Другими словами, в предстоящей широкомасштабной операции всего было задействовано 3 авианосца, 1 линкор, 14 крейсеров, 30 эсминцев, с десяток вспомогательных кораблей, 22 транспорта и авиация.

Первые корабли, самые тихоходные, вышли в море 22 июля. Рандеву всех трех соединений должно было состояться в открытом океане — в точке с координатами 23 градуса 15 минут южной широты и 180 градусов восточной долготы. Туда же должен был подойти из Сан-Диего конвой из 7 грузовых и войсковых транспортов в сопровождении кораблей прикрытия. Когда все суда были в сборе, эскадра двинулась к острову Коро (в архипелаге Фиджи), где было решено провести генеральную репетицию предполагаемых боевых действий.

К острову Коро эскадра подошла 28 июля. Не успели корабли отдать якоря, как с берега к ним на пирогах устремились туземцы и тут же завязали с моряками бойкую торговлю: тертые-перетертые кальсоны, затупившиеся бритвенные лезвия, теннисные туфли и тельняшки охотно меняли на циновки-плетенки из копры, бусы и ожерелья из ракушек и кокосовые орехи. Однако очень скоро спрос на диковинный «белый» товар значительно превысил предложение, и через какой-нибудь час за один кокосовый орех уже платили чистой монетой — по доллару за штуку. Когда товарообмен наконец закончился, докучливых  фиджийцев спровадили восвояси, чтобы они не крутились под ногами и не мешали высадке десанта. Вслед за этим самолет принялись бомбить прибрежные коралловые рифы, пулеметы — перепахивать очередями песчаный берег, а корабельные пушки — выкорчевывать снарядами пальмы. Потом на воду спустили десантно-высадочные средства, и к берегу под проливным тропическим дождем с оглушительными воинственными криками ринулись морские пехотинцы. Туземцы, в ужасе сбившись в кучу, издали наблюдали за тем. как разворачивалось это более чем странное, по их разумению, ритуальное представление. Но пуще остального изумило их то, что белые пришельцы сражались с пустотой — тенями... А после вдруг взяли и убрались прочь.

В ходе маневров выяснилось, что ни флот, ни авиация, ни пехотинцы не были должным образом готовы к проведению крупномасштабных десантных операций. А тут еще ливень, помешавший довести учения до конца. Больше того: необходимость соблюдать режим радиомолчания, когда исключено использование любых средств связи, привела к тому, что операция сделалась вообще неуправляемой. Но командование эскадрой тем не менее посчитало, что маневры все равно не прошли даром — хотя бы потому, что они помогли извлечь полезные уроки на будущее. И с наступлением ночи эскадра снова вышла в море. 3 августа она миновала южную оконечность архипелага Новые Гебриды и взяла курс норд-вест. А спустя четыре дня, 7 августа, американские корабли подошли к Гуадалканалу.

В 5 часов 30 минут с трех авианосцев начали подниматься в воздух самолеты. В 6 часов 13 минут все корабли эскадры открыли огонь по берегу, в то время как бомбардировщики, сбросив бомбы в глубь острова, отправились бомбить Флориду и соседние островки. В 6 часов 47 минут к Гуадалканалу подошли транспорты, и уже в 6 часов 50 минут морским пехотинцам был дан приказ приготовиться к высадке. В спокойное море начали спускать десантные плавсредства. Погода стояла просто идеальная. Противника нигде не было видно — он точно в воду канул. Но вскоре японцы дали-таки о себе знать: в воздухе показался одинокий неприятельский самолет, который, впрочем, тут же сбили, а вслед за тем послышались редкие залпы береговых зенитных орудий, но и они скоро смолкли. И больше ни звука. В 8 часов морские пехотинцы в общем благополучно высадились на пологий песчаный берег Гуадалканала двумя десантными группами, не встретив на своем пути практически никакого сопротивления (во время этой операции шальная пуля, выпущенная из прибрежных зарослей японским стрелком-одиночкой, сразила только одного десантника). С кораблей в бинокли было отлично видно, как тяжело нагруженные солдаты в касках, увязая ногами в песке,  продвигались к лесу, а у них над головами проносились на бреющем полете американские самолеты. Вступив в густые заросли, пехотинцы двинулись туда, где, по всем расчетам, должен был находиться японский аэродром.

Они продвигались колонной по одному, с интервалом тридцать шагов друг от друга, держа оружие наперевес, готовые в любое мгновение открыть огонь, и вслушивались в безмолвие джунглей, нарушаемое лишь пением птиц. Людей окружали густые влажные сумерки. Почва под ногами была мягкая и топкая, точно пышный ковер. Кругом — ни души. В просветах между раскидистыми кронами высоченных деревьев проглядывало голубое небо. Они шли в полной тишине, не оставляя позади себя ни пяди не обследованной земли, — как их и учили во время долгих изнурительных тренировок. Мало-помалу глаза привыкли к беспросветному полумраку, но во время чересчур медлительного продвижения через влажные джунгли обострялись все чувства, что для белого человека было испытанием не из легких. Малейший шум: хруст или шорох — и палец невольно ложился на спусковой крючок. И вдруг все, кто шли в авангарде колонны, замерли как вкопанные: их насторожил какой-то непривычный — подозрительный звук. Это был плеск воды. Вскоре джунгли малость поредели, и впереди показалась река: она была довольно широкая, прозрачная и неглубокая. В лучах солнечного света, пробивавшегося сквозь макушки теперь уже редких деревьев, быстрый и говорливый водный поток, обрамленный живописными, сплошь в густых низких зарослях берегами, играл яркими разноцветными бликами. Вот из прибрежных зарослей вспорхнула диковинная птица, вспыхнув всеми красками своего роскошного оперения. Однако люди любовались всей этой первозданной красотой настороженно — с опаской. Авангард колонны вошел в воду — остальные залегли в зарослях, приготовившись в случае чего прикрыть его своим огнем. Потом, перебравшись на другой берег, уже авангард колонны рассредоточился в зарослях, чтобы прикрыть переход через реку всей остальной колонны. Но ничего непредвиденного во время переправы не случилось. Вслед за тем, перестроившись в несколько небольших колонн, отряд двинулся дальше.

Некоторое время спустя джунгли снова поредели. На сей раз причиной редколесья стали последствия недавнего налета американских бомбардировщиков: впереди всюду, куда ни кинь взор, зияли широкие воронки и валялись вповалку выкорчеванные бомбами деревья. Отряд остановился. Метрах в ста за уцелевшими деревьями, в не поредевшем тем не менее полумраке, показалась небольшая прогалина с соломенными хижинами. Многие из них были разрушены, да и те, что уцелели, — выглядели довольно убого. Странно было видеть эти жалкие следы человеческого присутствия среди нетронутого царства буйной тропической растительности. Дальше пехотинцы продвигались  ползком, извиваясь по-змеиному. При ближайшем рассмотрении в хижинах, представлявших собой некое подобие бараков, не оказалось ни одной души; пусто было и вокруг. А между тем это был обитаемый лагерь — японский. Посреди самой большой постройки стояли покинутые в спешке обеденные столы с остатками трапезы — рисом и вяленой рыбой в железных мисках и какой-то жидкостью желтого цвета в маленьких бутылочках. В лагере стоял странный запах. Несколько бараков, судя по всему, были приспособлены под кузницы. В других, столь же убогих, размешались столовые. А один, вероятно, использовался как гараж: он был завален плохонькими черными велосипедами. Для охраны лагеря было решено оставить одну боевую группу.

Около полудня углубившиеся в джунгли Гуадалканала пехотинцы услыхали отдаленный гул самолетов — но это уже были японские высотные бомбардировщики. Через несколько мгновений небо вокруг них усеялось темными облачками, вслед за тем до людей в джунглях долетел приглушенный грохот зенитных орудий американских кораблей. Пехотинцам показалось, что те остались где-то далеко-далеко позади — за сплошной стеной непролазных джунглей. Немного спустя канонада прекратилась, а через полтора часа пополудни возобновилась вновь, сопровождаемая воем моторов пикирующих бомбардировщиков. Но пехотинцы, скрытые за плотной зеленой завесой, не могли видеть того, что происходит в воздухе и на море, — об этом им оставалось лишь догадываться.

Немного спустя пехотинцы наткнулись на другой лагерь — крупнее первого, но и больше пострадавший от бомбардировки. В округе не осталось ни одного целого дерева, а в самом лагере — ни одной целой постройки. Посреди этого хаоса были разбросаны белые офицерские мундиры, каски и шпаги. Как видно, это был японский штаб. Чуть поодаль торчали остовы бараков, в которых размещались казармы, кухня и столовые. Один из них был защит дымящимися мешками с рисом; среди руин другого — вероятно, продовольственного склада, — валялись наполовину перебитые бутылки японского пива и саке, а также пачки сигарет и жестянки с леденцами. И в этом лагере не оказалось ни одного человека — ни живого, ни мертвого. Как ни странно, следы былого человеческого присутствия навевали не менее тягостное впечатление, чем таинственный полумрак диких джунглей. Пехотинцы даже вздохнули с облегчением, когда дозорные доложили, что неприятель, похоже, где-то совсем неподалеку. Развернувшись в цепь, американцы было двинулись дальше — и вдруг, не успев сделать и нескольких шагов, они наткнулись на сбившихся в кучу насмерть перепуганных, полуголых, истощенных донельзя безоружных людей. Неужели это и есть хваленый «неприятель»? Несчастные, не собиравшиеся оказывать пехотинцам ни малейшего сопротивления, оправились  наконец от страха и объяснили, где словами, где жестами, что все они — корейские рабочие, что сюда их согнали японцы, которые обращаются с ними, как с рабами. Корейцы сказали, что утром японцы покинули оба лагеря и отошли к холмам. Вот, стало быть, почему пехотинцы, продиравшиеся целый день напролет сквозь джунгли Гуадалканала, не встретили на своем пути ни одного японского солдата. А между тем на берегу полным ходом шла разгрузка транспортов. И вскоре песчаные пляжи были завалены ящиками и коробками с боеприпасами и продовольствием.

1-му диверсионно-штурмовому батальону морской пехоты (рейдерам) надлежало захватить островок Тулаги. Батальон благополучно высадился на северной оконечности острова, не встретив на своем пути никакого сопротивления неприятеля. На берегу рейдеры разделились на два отряда: они решили проникнуть в глубь острова, обогнув возвышавшийся перед ними высокий холм с двух сторон. Однако на Тулаги джунгли оказались куда более густыми, чем на Гуадалканале: сплошь переплетенные лианами, устланные плотным кустарником, они казались совершенно непроходимыми. Не мудрено, что за два часа рейдерам удалось преодолеть всего лишь 1400 метров, да и то с величайшим трудом. И тут вдруг джунгли встретили их яростным пушечным и пулеметным огнем. Но откуда конкретно были орудия, определить было невозможно. Лишь некоторое время спустя рейдеры догадались, что по ним стреляли из скрытых завесой зарослей небольших карстовых пещер, которыми были сплошь изрыты склоны холма. Эти естественные убежища оказались неуязвимыми и для снарядов американских корабельных орудий, и для авиационных бомб. Одним словом, эти потайные укрепления, сотворенные самой природой, надо было брать штурмом. Первые рейдеры скрытно подобрались поближе и забросали пещеры гранатами. Но японцы тут же их собрали и вышвырнули обратно. Впрочем, несколько гранат все же взорвались — однако серьезного урона осажденным они, похоже, не причинили, потому что неприятель продолжал вести огонь с не меньшей ожесточенностью. Когда же американцам ценой неимоверных усилий и потерь в личном составе удалось захватить ближайшую из пещер, они насчитали там только несколько трупов японских солдат. А где же остальные? И тут рейдеры обнаружили, что эта пещера соединялась с другими целым лабиринтом подземных ходов, — по нему-то оставшиеся в живых японцы, верно, и ушли. Вот оно как: значит, неприятель обосновался здесь, точно в крепости, использовав в качестве главного бастиона изрезанный разветвленной системой подземных пещер холм. Да и потом, сами джунгли — маскировка лучше некуда. Иначе говоря, к вечеру американцы едва продвинулись в глубь Тулаги и понесли при этом значительные потери, поэтому командир штурмового батальона приказал остановиться  и занять оборонительную позицию. Так что ночь рейдерам предстояло провести в джунглях, держа ухо востро.

На Гавуту точно такая же система пещер и подземных лабиринтов начиналась прямо у берега — сразу же за песчаным пляжем. Таким образом, вести скрытый прицельный огонь по десанту было очень удобно. В итоге каждый десятый американский десантник был убит, едва успел ступить на берег злополучного острова. Уцелевшие морские пехотинцы, преодолев пляж короткими перебежками, залегли у кромки джунглей. Дальше их подстерегали не меньшие трудности и опасности, чем рейдеров на Тулаги. Им тоже предстояло держать оборону всю ночь напролет.

То же самое было и на Танамбого. Этот островок соединялся с Гавуту чуть затопленной дамбой — ею и решили было воспользоваться американцы. Но не тут-то было: японцы накрыли переправу сплошным заградительным огнем — так, что даже не подступиться. Не помогли десантникам и два танка-амфибии, подоспевшие для подкрепления. Словом, было решено дождаться утра и бросить на штурм неприступных островов-крепостей куда более значительные силы.

Японские бомбардировщики, замеченные рейдерами в вечернем небе над джунглями Гуадалканала, прилетели с военно-морской авиабазы под Рабаулом, что на северной оконечности острова Новая Британия, расположенного примерно в тысяче километров к северо-западу от Гуадалканала. Они атаковали американские корабли в течение десяти минут, но безуспешно. Следом за ними на эскадру под прикрытием «зеро» устремились пикирующие бомбардировщики. С «Энтерпрайза» и «Саратоги» взлетели истребители — они тут же вступили в бой с самолетами противника. Одна из бомб, сброшенных японцами, попала в транспорт, в результате чего погибли 22 американских моряка. В том бою американцы сбили большую часть неприятельских самолетов, а сами потеряли только 11 истребителей.

Ночью крейсеры под командованием контр-адмирала Крэтчли отправились патрулировать северо-западные воды Гуадалканала, чтобы к легко уязвимым транспортам не могли подступиться ни подводные лодки, ни надводные корабли противника.

А тем временем из Рабаула в юго-восточном направлении выдвинулась флотилия, состоявшая из кораблей с весьма характерными надстройками, с виду очень похожими на крыши пагод. Все огни на кораблях были потушены.

Ночью джунгли будто ожили, следуя своим непреложным законам. И морские пехотинцы, застрявшие на Гуадалканале, Тулаги и Гавуту, лишний раз убедились, что им придется не смыкать глаз ни на минуту.

То была и правда странная, жуткая ночь. Сначала послышался какой-то свист. Потом откуда-то из мрака бабахнули винтовки. Следом затем громыхнули ответные выстрелы: рейдеры стреляли наугад — в одну сторону. А через мгновение-другое выстрелы раздались уже совсем в другой стороне. И снова этот зловещий свист. Судя по всему, свистели откуда-то сверху — свистевшие, должно быть, затаились в густых кронах деревьев. Пехотинцы дали залп — с одного дерева, с треском ломая ветки, что-то рухнуло и глухо ударилось оземь. Как позже выяснилось, свистели ночные обезьяны. Пули же посылали другие незримые обитатели джунглей — они, казалось, были повсюду. Не прошло и часа, как пехотинцы вообще перестали ориентироваться в этих проклятых джунглях, куда они, на свою беду, угодили, точно в огромную беспросветную западню.

На Гавуту и Тулаги японцы вели себя куда более дерзко: вооружившись ручными пулеметами, гранатами и ножами, они выбрались из пещер и с диким воинственным кличем набросились на американцев, надеясь застать их врасплох. Рейдеры, однако, не дрогнули: подпустив неприятеля поближе, они принялись расстреливать его почти в упор. Японцы валились один за другим как подкошенные, а те, кого не задела пуля или кто был ранен, отстреливались до последнего патрона, готовые, если понадобится, рвать незваных «гостей» зубами. Затем противники схлестнулись в рукопашную — не на жизнь, а на смерть. Согласно японским военным традициям, победа одержана лишь тогда, когда в живых не осталось ни одного врага. Японцы предприняли несколько вылазок — «тихих» и «шумных». Потом все разом стихло. Американцы пристально всматривались в непроницаемую мглу, силясь уловить хоть какое-то движение, и затаив дыхание, вслушивались в настораживающую тишину ночи. Малейший шорох — и нервы у всех натягивались, точно струны. И вдруг в нескольких шагах от того места, где затаились рейдеры, плотную завесу мрака вспороли яркие вспышки, высветив призрачные согбенные фигуры, которые безмолвно надвигались, словно в леденящем кровь кошмаре. И это безмолвие было хуже диких воплей. Грянули оружейные залпы, с грохотом рванули гранаты. А затем послышались уже совсем другие звуки — сиплое, прерывистое дыхание, приглушенные стоны и хруст ломающихся костей.

На борту малых противолодочных кораблей, патрулировавших прибрежные воды Гавуту и Тулаги, моряки слышали отзвуки перестрелки, взрывов и криков, эхом раскатившиеся по морю. Но американские моряки не решались накрыть остров огнем бортовых орудий, опасаясь перебить в непроглядной темени «своих».

Наконец занялся рассвет — джунгли погрузились в тишину. Японцы отступили и незаметно скрылись в своих пещерах-убежищах. Джунгли были усеяны телами убитых: рейдеры и потомки самураев лежали  вперемешку — там, где их настигла смерть. Американцы собрали тела погибших товарищей и сложили их в одном месте. Вслед за тем рейдеры перестроились в иной боевой порядок, восстановили прерванную радиосвязь между группами — и снова пошли на штурм. Капитану морской пехоты Торгерсону пришла в голову блестящая мысль — как можно уничтожить врага, или, во всяком случае, попытаться, в его же логове. Под прикрытием лучших снайперов батальона он подобрался поочередно к одной пещере, потом к другой, обследовал каждую снаружи и, обнаружив в стенах уязвимые места — бреши и проломы, забросал неприятеля связками тротиловых шашек с короткими фитилями, чтобы японцы не успели вышвырнуть их наружу. Способ сработал как нельзя лучше: в результате обрушилось с полсотни пещер — под завалами погибли все, кто в них находился. Сам же Торгерсон, хотя обмундирование его превратилось в лохмотья, остался жив.

Миноносец «Бушэнан» подошел к берегу Танамбого почти вплотную и дал несколько залпов по пещерам, в которых укрывался неприятель. И даже с берега было видно, как взрывами снарядов разметало в разные стороны деревья, скальные обломки и разорванные на части тела японских солдат. Следом за тем к берегу направились два больших десантных катера — на борту того и другого было по одному танку-амфибии. Первому катеру удалось доставить танк к самой кромке прибоя, и тот, быстро одолев узкую полосу пляжа, стал продираться сквозь плотную стену зарослей, руша на воем пути деревья и кустарники. Второе десантное судно уперлось носом в рифовый барьер, преградивший ему дорогу всего лишь в нескольких метрах от берега. Но не беда: с катера сбросили сходни, и танк двинулся к берегу вплавь. А под его прикрытием высадился десант из двенадцати дюжих морпехов. Японцы встретили их шквальным пулеметным огнем. В результате был убит командир танка — лейтенант. Японцы же, выскочив из убежищ, принялись разбрасывать на пути танка сваренные крест-накрест железные брусья — маленькие противотанковые ежи. На такой вот еж танк вскоре и напоролся одной гусеницей. Неуклюже развернувшись боком, он дернулся два-три раза и, уткнувшись в ствол пальмы, замер. Десантники открыли ответный огонь. Но японцы, невзирая на устремившийся им навстречу град свинца, подобрались к танку и забросали его гранатами через открытые люки. Танк загорелся изнутри — весь его экипаж сгорел заживо. Тогда «Бушэнан» дал еще несколько орудийных залпов, и японцы, не успевшие отойти от полыхающего танка в джунгли — все двадцать три человека, — разом взлетели на воздух. «Стойкость японских солдат потрясла нас до глубины души, — писал потом генерал-майор Вандегрифт. — Они все как один сражались до последнего вздоха, предпочитая скорее покончить с собой, нежели сдаться на милость наших солдат. Во время битвы за Соломоновы острова в плен попали всего лишь три японца». На захват  Танамбого пришлось бросить авиацию — американские самолеты нанесли по острову бомбовый удар с бреющего полета, — а кроме того, провести два штурма при мошной танковой поддержки. Одним словом, остров был захвачен не раньше, чем в джунглях не осталось в живых ни одного неприятельского солдата. Таким образом в тот же день, к 22 часам, все три острова-крепости: Танамбого, Тулаги и Гавуту — оказались в руках американских морских пехотинцев.

Тем временем на Гуадалканале рейдеры, отбив ночные вылазки японцев и разделившись на два батальона, стали продвигаться дальше — к равнине: один батальон двинулся вдоль берега реки, другой снова углубился в джунгли. Около полудня второй батальон вышел к аэродрому, который японцы уже почти достроили. В 16 часов оба батальона захватили его целиком. Рейдеры подсчитали, что начиная с 3 июля, когда японцы высадились на Гуадалканале, им удалось построить два больших лагеря и один поменьше, несколько причалов, складов и хранилищ, крупную ремонтную мастерскую, две большие радиостанции, морозильник, две электростанции, воздухонасосную станцию для подачи сжатого воздуха в торпедные установки, аэродром (практически полностью) с ангарами, ветроуказателями, зенитными батареями и пулеметными гнездами; помимо того, они проложили бетонную взлетно-посадочную полосу длиной 1200 метров. Американцы назвали аэродром Хендерсон-Филдом — в память о командире американской эскадрильи, погибшем в битве на Мидуэй.

8 августа, во второй половине дня, в небе над Гуадалканалом показались сорок японских двухмоторных бомбардировщиков в сопровождении группы истребителей. Они атаковали американскую эскадру с малой высоты. К тому времени транспортные корабли успели отойти подальше от берега и рассредоточиться, и теперь им приходилось маневрировать в открытом море, чтобы избежать бомбовой атаки японцев. Несмотря на то что в результате этого налета неприятель понес огромные потери, американцы лишались двух транспортов: один затонул, а другой, хоть и остался на плаву, был охвачен пожаром. Кроме того, бомба угодила в эсминец «Джэрвис», повредив его корпус, однако двигатели корабля не пострадали. Выведенный из строя эсминец было решено отправить на ремонт в Нумеа в сопровождении миноносца «Ховей». Некоторое время спустя «Джэрвис» беспрепятственно вошел в пролив Ленго к северу от Гуадалканала, обогнул мыс Эсперанс и скрылся из вида. «Ховей» следовал за ним в кильватере. После того как и он обогнул мыс, его экипаж застыл в изумлении: прямо по курсу простиралась пустынная морская гладь — «Джарвис» в считанные мгновения буквально в воду канул. Никто так и не узнал, что же с ним все-таки случилось.

В общей сложности десантная операция на Гуадалканале обошлась американцам ценой следующих потерь: 1 транспорт загорелся и затонул, 1 эсминец пошел ко дну, 22 самолета были сбиты. Ко всему прочему, американцы понесли потери в живой силе: так, во время высадки десанта на берега Гуадалканала и близлежащих островов, а также в боях в джунглях погибли 108 морских пехотинцев (из них 100 рядовых и 8 офицеров) и 140 человек, в том числе 7 офицеров, были тяжело ранены. В сущности, то были не самые большие потери, тем более если учесть, что ночные бои отличались крайней жестокостью. Не следует забывать и тот факт, что американцы значительно превосходили японцев как в живой силе, так и в технике: ведь противостояли им, по сути, разрозненные, плохо вооруженные партизанские отряды. Японцы же потеряли 1500 человек убитыми, 23 человека были захвачены в плен (из них 20 раненых), ну и, наконец, прибавьте к этому число сбитых летчиков.

«Хотя неприятель понес крупные потери, — писал впоследствии адмирал Кинг, — с его стороны можно было ожидать скорых ответных действий — как с помощью надводных кораблей, так и самолетов, взлетавших с авиабазы на острове Санта-Исабель[22]. И в этот критический момент. Нам пришлось отвести авианосцы на дозаправку подальше от Гуадалканала. Такое решение было принято и по двумя другим причинам: с одной стороны, японцы продемонстрировали огромную мощь в воздухе, а с другой, как мы догадывались, они направили в воды Гуадалканала свои подводные лодки, и у нас не было ни малейшего желания подставлять авианосцы под удар». Решение об отводе авианосцев принял вице-адмирал Флетчер. Он телеграфировал Гормли в Нумеа о том, что «в связи с непрерывным ростом численности неприятельских бомбардировщиков считаю целесообразным отвести силы воздушной поддержки с места боевых действий». Гормли ответил согласием. И Флетчер отдал срочный приказ авианосцам и кораблям прикрытия готовиться к отходу. Случись тогда японцам нанести новый бомбовый удар, он произвел бы на американских моряков куда меньшее впечатление, нежели приказ их командующего. В полночь контр-адмирал Тернер, командовавший соединением «Тэр» (десантных сил), провел на борту одного из транспортов совещание, на котором присутствовали английский контр-адмирал Крэтчли и генерал-майор Вандагрифт, командир дивизии морской пехоты. Нам известно, о чем говорилось на том совещании, знаем мы и то, что о Флетчере командующие отзывались не очень лестно. Тем временем авианосцы начали спешно готовиться к отходу, а вместе с ними — и корабли  конвоя: 1 линкор, 6 крейсеров и 16 эсминцев, — поскольку, по некоторым сведениям, японская флотилия, снявшаяся из Рабаула, была на подходе к Соломоновым островам. Тернер открыл заседание, заявив, что о причине отвода авианосцев соединение десантных сил подвергнется серьезной угрозе со стороны японских ВВС, а посему он вынужден отвести от Гуадалканала и всю транспортную флотилию. Тогда Вандегриф возмутился — понять его можно вполне: разгрузка транспортов еще не закончилась, а того количества техники и припасов, что успели выгрузить на берег Гуадалканала, было явно недостаточно для автономного ведения боевых действий. Так что мысль об отводе лишь наполовину разгруженных транспортов, с учетом всех расходов, включая доставку грузов и личного состава, показалась Вандегрифту чистым безрассудством. Крэтчли в недоумении молчал. Наконец Вандегрифт поднялся и сказал, что ему необходимо срочно отбыть на Тулаги и обсудить возникшую «серьезную проблему» со своим заместителем генералом Рапертусом. В действительности же все обстояло много серьезнее, чем Вандегрифт даже мог себе представить: покуда американские главнокомандующие совещались, японская эскадра беспрепятственно вошла в воды Гуадалканала — раньше намеченного срока.

С заходом солнца крейсеры из группы прикрытия Крэтчли (за исключением флагмана «Австралии», на котором контр-адмирал отбыл к восточному побережью Гуадалканала, где как раз должно было состояться вышеупомянутое совещание) патрулировали в прибрежных водах острова, прикрывая таким образом транспортные корабли. Крейсеры разделились на две подгруппы — северную и южную. Кроме того, неподалеку несли дозор два эсминца — из той же группы Крэтчли. В целом же эта группа охраняла огромное водное пространство, лежавшее между островами Гуадалканал и Флорида и простиравшееся дальше к северо-западу — до небольшого вулканического островка Саво. Небо затянуло облаками — на море опустилась кромешная мгла. О том, что последовало дальше, кратко, но точно поведал в своих воспоминаниях адмирал Кинг: «В 1 час 45 минут утра неприятельская эскадра в составе 6 крейсеров и нескольких эсминцев незаметно проникла в контролируемую нами зону и нанесла по нашим патрульным кораблям пушечный и торпедный удары. Он оказался настолько неожиданным и эффективным, что за считанные минуты наши корабли получили довольно серьезные повреждения и уже не могли дать противнику достойный отпор». А вот, к примеру, как тот короткий бой запечатлелся в памяти капитана I ранга японских ВМС Тошикасу Оамае, начальника штаба адмирала, командовавшего ударной крейсерской эскадрой, — своими воспоминаниями он позднее поделился с американцами: «Когда мы миновали траверз Саво, то тут же заметили  вашу южную крейсерскую группу. Через пару минут мы произвели запуск торпед и открыли огонь из бортовых орудий, а немного погодя слева по курсу показалась ваша северная группа. Взяв чуть влево, наша эскадра разделилась: первый дивизион крейсеров обошел ваши корабли с правого борта, другой — с левого. Закончив маневр, мы снова выпустили торпеды и открыли огонь из всех орудий».

В «Канберру» угодило зараз двадцать шесть пушечных снарядов и две торпеды — на австралийском крейсере даже еще не успели расчехлить орудия. На его верхней палубе, усеянной телами убитых, вспыхнул пожар; командир крейсера погиб одним из первых. Не прошло и двух минут, как положение корабля стало и вовсе безнадежным: окутанный клубами дыма и языками пламени, он пошел ко дну.

Находившийся неподалеку «Чикаго» приготовился было дать ответный огонь. Но тут наблюдатель на правом крыле капитанского мостика крикнул, что видит след приближающейся торпеды. Капитан тотчас скомандовал: «Руль право на борт — самый полный!» Однако не успел рулевой выполнить команду, как в левый борт крейсера ударили две торпеды, а через несколько секунд третья торпеда попала в носовую часть корабля. От страшной силы взрыва из-под искореженного форштевня взметнулся гигантский водяной столб, доставший аж высоты мачт. Вслед за тем на «Чикаго» сбило снарядом правую опору передней мачты — и она всей своей тяжестью обрушилась на носовую палубу. Прожекторы «Чикаго» шарили в ночи в поисках невидимого противника — но тщетно. Как бы там ни было, крейсер, невзирая на довольно серьезные повреждения, остался на плаву.

В «Асторию» прямым попаданием угодил первый же снаряд, выпущенный японцами с расстояния чуть меньше мили. В результате пострадала одна из орудийных башен крейсера, а на верхней палубе вспыхнул пожар. Другими снарядами у него перебило все водосборники. От высокой температуры рванул запасной зарядный погреб и силой взрыва разметало в разные стороны всех, кто в ту минуту находился поблизости. «Астория» стала медленно погружаться в воду, и экипажу пришлось спешно покинуть обреченный корабль. «Куинси», оказавшийся под перекрестными лучами японских прожекторов, представлял собой идеальную мишень для неприятельских орудий. И те не преминули открыть по нему прицельный огонь. «Вскоре он полыхал вовсю, от носа до кормы, — вспоминал потом командир крейсера «Венсенн». — Мы находились совсем рядом, и он был у нас как раз слева по борту. Я тут же скомандовал: «Право руля — самый полный!» — чтобы уклониться от пламени, ведь оно могло перекинуться на нас в любую секунду. В это самое время один из японских эсминцев выпустил по нам торпеду, она угодила во внешнюю переборку первого котельного отделения. Вторая торпеда вслед за тем  взорвалась в четвертом котельном отделении. Вокруг мостика рвались снаряды. Японцы обстреливали нас всю дорогу, пока мы маневрировали, ложась то на один галс, то на другой. У нас тут же вырубился весь свет. Потом нас стало заваливать на левый борт. И тогда я приказал всем покинуть судно. Матросы кинулись к спасательным плотам и стали живо спускать их на воду». Между тем один из японских крейсеров продолжал добивать полыхающий «Куинси» из всех своих орудий. Из дымовой трубы потерявшего управление крейсера вырвалась струя пара, и «Куинси» начал медленно заваливаться на левый борт. В ярком свете пламени на поверхности моря показалась развороченная торпедами нижняя часть его корпуса: она вздымалась прямо над головами моряков, бултыхавшихся в черной воде и отчаянно хватавшихся за все что попало — плавающие повсюду обломки и спасательные плотики.

В итоге короткого боя близ острова Саво четыре американских крейсера были потоплены и два эсминца получили значительные повреждения. «Необходимо посмотреть правде в глаза, — заявил позже контр-адмирал Крэтчли, — и признать очевидное. Мы располагали силами, вполне достаточными для того, чтобы отразить любое нападение надводных кораблей, однако внезапный удар противника сковал эти силы, вследствие чего большая их часть была уничтожена». Как же такое могло случиться? Причиной тому была чудовищная халатность: эсминцы, которым надлежало вести радиолокационное наблюдение в водах острова Саво, вовремя не забили тревогу. Из отчетов, составленных по поводу происшедшего, явствует, что «японцам удалось проскользнуть в непосредственной близости от берега Саво и незаметно для радаров, постольку поскольку радиолокационные изображения неприятельских кораблей слились с очертаниями острова — в силу того, что радиолокаторы с технической точки зрения были весьма далеки от совершенства». Однако в одном из последующих отчетов адмирал Нимиц списал все не на недостатки технического обеспечения, а на огрехи в профессиональной подготовке наблюдателей, равно как и на их физическую усталость. Выходит, никто ничего не видел, хотя все знали, что японцы того и гляди нагрянут. Но неужели американские моряки не слышали рокота двигателей самолетов, прикрывавших неприятельскую эскадру с воздуха, тем более что гул стоял на протяжении целого часа? «Внезапность — вот первопричина того, что мы оказались застигнутыми врасплох, и вытекала она из неблагоприятного для нас стечения обстоятельств, — к такому заключению пришел в свою очередь адмирал Кинг. — Нам хотелось поскорее и любой ценой захватить Гуадалканал, на все же остальное мы как будто закрыли глаза. А неполадки и сбои в системе связи только усугубили наше и без того критическое положение. Прибавьте к этому физическую и моральную усталость, вследствие чего у нас притупилась бдительность.

Хотя главная причина того, что неприятель застал нас врасплох, все же заключается в недостатке опыта и неподготовленности ко всякого рода неожиданностям».

К счастью, японцы убрались восвояси, решив не атаковать американские транспорты. Как они сами потом признавались, к утру их эскадра осталась бы без воздушного прикрытия и попала в радиус действия американских самолетов. Японцы не знали, что американцы к тому времени отвели свои авианосцы от Гуадалканала. Кроме того, одним из снарядов, выпущенных из орудий «Венсенна», разворотило штурманскую рубку на японском флагманском крейсере, а вести корабли в малоизученные воды без карт, да еще ночью, было крайне опасно.

Итак, поздно вечером 8 августа авианосная группа Флетчера вместе с кораблями сопровождения покинула воды Гуадалканала, а 9 августа, пополудни, подальше от острова отошли крейсеры, уцелевшие в бою при Саво, и недоразгруженные транспорты. Иначе говоря, у берегов Гуадалканала не осталось ни одного американского корабля. Эскадра отступила, потеряв четыре крейсера и бросив плохо вооруженных морских пехотинцев (при поддержке всего лишь нескольких танков и зенитных орудий) на произвол судьбы в малярийных джунглях Гуадалканала, где все еще таился недобитый неприятель; в довершение ко всему у рейдеров были на исходе и боеприпасы, и запасы провизии. Как впоследствии заметил кто-то из американских военных историков, «мысль о том, что по каким-то там тактическим соображениям возникла необходимость отвести флот от берегов Гуадалканала, не укладывалась в голове ни у одного морского пехотинца». Но такова участь рядового солдата: зачастую ему бывает не понять суть того или иного стратегического хода, разработанного в высших командных сферах, который, по его скромному разумению, лишен всякого здравого смысла. И тут уж ничего не попишешь: таков непреложный закон войны. Что же касается главнокомандующих, посчитавших более безопасным подставить под удар людей, которых высадили на остров явно преждевременно, нежели авианосцы, то они ничуть не удивились, узнав, что их подчиненные, все как один, восприняли решение об отводе эскадры как чистое предательство. Командование же посчитало, что время сделает свое дело — и морские пехотинцы в конце концов забудут все обиды. И они действительно их забыли. Только не так скоро, как рассчитывало командование.

В первые дни блужданий по джунглям острова морским пехотинцам казалось, что выданного довольствия им хватит на год вперед: ведь поначалу они практически ничего не ели. В результате непрерывных стычек с противником нервы у них были на пределе, что аппетита никому, понятно, не прибавляло; потом им всякий раз казалось, что  даже содержимое пайка насквозь пропитано тлетворным запахом джунглей. А посему неудивительно, что с каждым днем силы у них все убавлялись. Офицерам то и дело приходилось упрашивать солдат, чтобы они поели. Спустя время люди привыкли к новой обстановке, немного расслабились и у них снова появился аппетит. Тогда-то они и заметили, насколько скудны их запасы. И вскоре главной их пищей стал трофейный рис — благо его было в избытке. В ход пошло и содержимое странных маленьких желтых бутылочек: это был яблочный лимонад «Митсуби» — что-то вроде газированного сидра.

Между тем остававшиеся на острове японцы отступили к западному побережью Гуадалканала и перегруппировались. Они продолжали свои ночные вылазки — хотя и меньшим числом, зато с не меньшей яростью. К тому же каждую ночь к западному берегу Гуадалканала подходили японские крейсеры и эсминцы и снабжали своих солдат всем необходимым — боеприпасами и провизией. Следом за тем неприятельские корабли принимались обстреливать из пушек сектор, захваченный морскими пехотинцами. И тогда американцам ничего не оставалось, как падать ничком наземь и укрываться где попало от рвущихся шальных снарядов. Рейдеры лежали неподвижно, уткнувшись лицом в землю, а у них над головами шатались, точно от ураганного ветра, трещали и ломались высоченные пальмы и другие диковинные деревья; да и земля вокруг ходила ходуном и гудела как громадный гонг. Небо во время ночных артобстрелов было сплошь иссечено огненными шлейфами снарядов — все это напоминало смертоносный звездопад. А японцы, затаившись за деревьями и совершенно не страшась погибнуть от «своих» же снарядов, пересвистывались и вели пальбу наудачу. И так — ночи напролет. Однажды пехотинцы попытались было захватить прибрежную туземную деревушку Матаникау — из рейда вернулись только трое. Следующая неделя прошла, впрочем, как обычно — ночные стычки и перестрелки под громовой аккомпанемент рвущихся повсюду артиллерийских снарядов. 18 августа от генерал-майора Вандегрифта поступил приказ выдвигаться вперед и во что бы то ни стало захватить Матаникау. По странному стечению обстоятельств, возможному, пожалуй, только на войне, жалкая туземная деревушка — всего-то с десяток убогих соломенных хижин — в один прекрасный день стала важным тактическим объектом. Штурм и оборона Матаникау носили уже привычный ожесточенный характер. За время боев в джунглях Гуадалканала американцы возненавидели японцев до крайности. Если рейдерам удавалось захватить в плен японского солдата — а такое случалось редко, — их товарищи, потрясая винтовками, кричали: «Расстрелять гада, и все тут! Но сперва надо дать ему крепких пинков под зад!..» Японцы как будто сами хотели, чтобы их ненавидели лютой ненавистью, и делали для этого все возможное. Даже раненые, они из последних сил вырывали зубами чеку из гранаты,  предпочитая погибнуть самим, а заодно унести с собой жизни тех, кто намеревался их пленить.

В ночь на 19 августа к Гуадалканалу подошли несколько малых транспортов и высадили войска, которым предстояло взять в осаду аэродром, а следующей ночью десантный корпус, высаженный на восточной оконечности острова, двинулся в контрнаступление вдоль берега реки Тенару. Однако путь японцам преградила колючая проволока, которую натянули накануне. Рейдеры тут же открыли по неприятелю шквальный пулеметный и ружейный огонь — и уничтожили его почти подчистую. Тех же японцев, которые уцелели благодаря тому, что вовремя успели окопаться прямо на месте, наутро добили с помощью трех танков и бомбометов. Хотя позднее выяснилось, что стычка произошла не у Тенару, а у другой реки — Илу, в историю тот ночной бой тем не менее вошел под названием сражения при Тенару. Впрочем, какая разница — уж если по большому счету?

20 августа американские разведывательные самолеты обнаружили, что в водах близ Рабаула японцы собрали большую эскадру, куда входили 3 или 4 авианосца, 2 линкора, 12 крейсеров, 20 эсминцев, 15 крупнотоннажных транспортов и несколько танкеров, и что на авиабазе под Рабаулом сосредоточено 160 наземных бомбардировщиков и истребителей. 23 августа вице-адмиралу Флетчеру, командующему американской эскадрой, которая крейсировала с юго-востоку от Гуадалканала, сообщили, что южнее островов Трук (архипелаг Каролинские острова) замечены 3 японских авианосца и корабли сопровождения, следующие курсом зюйд-ост. Получив это сообщение, Флетчер приказал эскадре срочно выдвинуться навстречу неприятелю. Американская эскадра состояла из двух ударных групп, ядро которых составляли авианосцы: «Саратога» (флагман) шла в сопровождении 2 тяжелых крейсеров и 5 эсминцев, а «Энтерпрайз» эскортировали 1 линкор («Северная Каролина»), 1 тяжелый крейсер, 1 легкий крейсер ПВО и 6 эсминцев.

24 августа, в 6 часов 30 минут, с «Энтерпрайза» взлетело первое звено истребителей-разведчиков — однако впереди по курсу эскадры летчики ничего не обнаружили. Между тем утром было получено сообщение от командующего ВВС в южной части Тихого океана, подтверждавшее разведдонесение летчиков от 20 августа. Тогда Флетчер распорядился поднять с «Энтерпрайза» второе звено разведчиков. Эти истребители вернулись на авианосец поздно вечером, и летчики доложили, что примерно в двухстах милях к северо-западу движется целая эскадра: 3 авианосца, 8 тяжелых и 6 легких крейсеров, 16 эсминцев и несколько крупных транспортов. Армада шла в сильно рассредоточенном дугообразном порядке, растянувшись в ширину на 60–80 миль. Другими словами, японцы держали курс на Гуадалканал с целью отбить его у американцев.

Высланные вперед американские самолеты-разведчики сбросили на японские авианосцы несколько бомб — но мимо цели. Во время этой первой короткой атаки был сбит один американский самолет. Пилот погиб, а хвостовому стрелку, Делмару Уили, хотя его и ранило, удалось выбраться из самолета, когда тот упал в море, и надуть спасательный плот. Уили провел в океане две недели, прежде чем его наконец прибило к небольшому островку, названия которого он даже не знал. Туземцы радушно встретили несчастного летчика, долго ухаживали за ним, кормили и поили, а потом дали лодку, чтобы он смог доплыть до острова Флорида. Уили добрался туда лишь 11 апреля 1943 года — через 218 дней после того, как его самолет рухнул в море.

Вслед за истребителями-разведчиками с обоих авианосцев поднялись в воздух пикирующие бомбардировщики и торпедоносцы. Первыми на цель вышли самолеты «Саратоги». Это был легкий авианосец «Риуджу», водоизмещением 7500 тонн. Выпустив по нему торпеды, американцы потом забросали его бомбами. В результате полетная палуба авианосца превратилась в груду обломков, а сам корабль, охваченный пламенем, остался дрейфовать с сильным креном на один борт.

Но японцы тоже не сидели сложа руки — успели поднять в воздух свою авиацию. Самолеты с «Энтерпрайза» и «Саратоги» едва успели взлететь, как их засекла система радиолокационного наблюдения японской эскадры.

(Начиная с этого времени, американцы стали широко использовать радиолокационные станции — РЛС, — и польза от них, как оказалось впоследствии, была огромная. Мы не станем здесь подробно описывать принцип действия корабельной РЛС — на то есть специальная литература, притом в избытке. Скажем только, что на борту крупных кораблей устанавливали не по одному, а сразу по несколько функциональных радиолокаторов: РЛС ближнего и дальнего обнаружения воздушных целей; РЛС управления артиллерийским огнем; РЛС опознавания самолетов («свой» — «чужой») и другие... С 1942 года на линкорах и авианосцах начали монтировать целые радиолокационные комплексы, состоявшие из 12 или 15 различных РЛС, которые, соответственно, обслуживали команды по 100–150 человек. Все данные, полученные с помощью РЛС и прочих сигнальных систем, поступали потом на корабельный центральный информационный пост.)

В атакующий эшелон неприятельских самолетов входили 36 пикирующих бомбардировщиков, 12 торпедоносцев и 24 истребителя. На перехват японцам вылетело звено истребителей прикрытия американской эскадры, однако 30 бомбардировщикам и многим истребителям противника все же удалось уйти от американских перехватчиков, и они снова двинулись грозным строем вперед, но их тут же засекла РЛС наблюдения «Энтерпрайза». Моряки, находившиеся на верхней палубе авианосца, впились глазами в горизонт, откуда вот-вот должны  были появиться японцы. Через некоторое время кто-то из моряков воскликнул: «А вот и они, гады!» И действительно, на синем, озаренном солнцем горизонте показались сверкающие точки.

Вскоре послышались громовые залпы зенитных орудий — это открыли огонь корабли прикрытия. В синее небо полетели сотни трассирующих снарядов, оставлявших за собой ослепительно яркие шлейфы. Линкор «Северная Каролина», следовавший на некотором удалении от «Энтерпрайза», палил из пушек так неистово, что со стороны казалось, будто на его борту вспыхнул пожар. Первые японские самолеты, оказавшиеся в пределах досягаемости корабельных орудий американской эскадры, разнесло буквально на куски, но истребители и бомбардировщики, летевшие следом, продолжали прорываться вперед, ни на метр не уклоняясь от курса. Пробившись один за другим через огненный щит, бомбардировщики вошли в крутое пикирование и, снизившись под углом 70 градусов до менее чем пятисотметровой высоты, начали бомбометание. Многие из них были сбиты из орудий «Северной Каролины», остальные же ринулись на главную цель — «Энтерпрайз», который начал маневрировать, стараясь уклониться от удара. Но вот рев пикирующего бомбардировщика уже послышался прямо над авианосцем. И в следующий миг моряки увидели, как на верхнюю палубу под небольшим углом упала сверкающая бомба. Судя по всему, это была бомба замедленного действия: она пробила верхнюю и вторую палубы и разорвалась только на третьей. В результате погибли 35 моряков и вспыхнул пожар. На место взрыва тотчас же прибыли спасательная команда и группа живучести. Спасателям открылась ужасная картина: потемневшие от копоти переборки отсеков твиндека разорвало в клочья, точно сделаны они были не из металла, а их картона; кругом было черным-черно от дыма, а там, где бушевал пожар, языки пламени жадно пожирали разбросанные по палубе тела убитых взрывом матросов. Но корабль, содрогаясь всем корпусом, продолжал, однако, маневрировать, ничуть не убавив скорости. А наверху меж тем слышался грохот зенитных орудий и пронзительный вой заходящих в пикирование бомбардировщиков. Спасатели принялись тушить огонь, и вода, вырывавшаяся из брандспойтов мощными струями, попадая на раскаленную палубу, тут же вскипала и превращалась в пар.

Через минуту в «Энтерпрайз» угодила еще одна бомба — она разорвалась в каком-нибудь десятке метров от кормового бомбового подъемника, расположенного по правому борту, где как раз находилось человек шестьдесят моряков. По всей корме авианосца разлетелись снопы ослепительных ярко-оранжевых искр. Взрывом убило 38 человек сразу.

Взрывом третьей бомбы сорвало огромную лючину на полетной палубе авианосца, а под нею, в межпалубном пространстве, вспыхнул  пожар. Четвертая бомба, едва не зацепив «Энтерпрайз», упала в море, взметнув в воздух гигантский столб воды, который, обрушившись на полетную палубу как раз в том месте, где зияла полыхающая пробоина, почти сбил пламя. Но тут матросы, кинувшиеся было тушить огонь, заметили, что зенитные орудия вдруг разом смолкли и в небе уже не видно из одного самолета.

Налет японских бомбардировщиков длился не больше четырех минут, но за это короткое время на «Энтерпрайзе» погибли 74 моряка, 95 человек были ранены, и четверо из них смертельно. Через час после атаки японцев пожар на авианосце был потушен и корабль мог следовать дальше со скоростью 24 узла. Вице-адмирал Флетчер приказал командиру «Энтерпрайза» идти на ремонт в Перл-Харбор, куда тот вскоре и отбыл в сопровождении крейсера и четырех эсминцев.

О других воздушно-морских боях, произошедших тогда же — 24 августа, сохранились лишь обрывочные и довольно неточные сведения. Единственное, о чем тут, пожалуй, следует упомянуть, так это о том, что бомбардировщики, взлетевшие с авианосца «Риуджу», едва успели атаковать аэродром Хендерсон-Филд, как их отбросили, а следом за тем уничтожили прямо в воздухе американские истребители, которые к тому времени частично перебазировались на Гуадалканал. В тот же день японскую эскадру атаковали американские бомбардировщики, поднявшиеся с Хендерсон-Филда, а утром 25 августа они же нанесли по ней повторный удар. В этом налете также участвовали армейские бомбардировщики Б-17, прилетевшие с Эспириту-Санто[23].

Короче говоря, в результате двух бомбовых ударов японцы потеряли, кроме «Риуджу», один или два транспорта, а два или три японских крейсера получили разной степени повреждения. Неприятель не отважился высадиться на Гуадалканале и повернул обратно — в точности как при Мидуэе. Воздушно-морские бои 24 и 25 августа 1942 года вошли в историю под названием «Битва за Восточные Соломоновы острова».

Второй атакующий эшелон самолетов «Энтерпрайза», вылетевших навстречу японской эскадре во второй половине дня 24 августа, состоял из одиннадцати пикирующих бомбардировщиков под командованием лейтенанта Тернера Колдуэлла. С трудом построившись в боевой порядок — организованному взлету помешала воздушная атака японцев, — эта группа прибыла в квадрат, где, предположительно, находилась неприятельская эскадра, с опозданием и, ничего не обнаружив,  была вынуждена повернуть обратно. Однако ночь застала эскадрилью на полпути к авианосцу и горючее у самолетов было на исходе. Тогда Колдуэлл принял решение садиться на Гуадалканал. Он тут же связался по радио с аэродромом Хендерсон-Филд и предупредил, что на подлете «свои». На аэродроме зажгли несколько посадочных огней. Подлетая к земле, летчики с «Энтерпрайза» наблюдали печальную картину: по обе стороны посадочной полосы стояли самолеты, развернутые как попало; некоторые из них были полностью разрушены, да и сама полоса в отдельных местах больше напоминала наспех залатанную шоссейную дорогу. На аэродроме новоприбывших летчиков встречали их товарищи — лица у всех были изможденные, осунувшиеся.

— Будьте как дома, — обратились они к летчикам с «Энтерпрайза». — Сколько у вас машин — одиннадцать? Стало быть, нашего полку прибыло. Здорово! Вот только к ужину вы, к сожалению, опоздали. Ну да не беда, сейчас что-нибудь сообразим. Следуйте за нами.

Лагерь Хендерсон-Филд был совсем маленький и убогий. Столовая размещалась в низком деревянном бараке. Гостей усадили за стол и принялись потчевать скудной снедью — наполовину американской — наполовину японской. Но гости и этому были несказанно рады и сердечно благодарили хозяев за оказанный теплый прием.

После ужина они рассказали защитникам Хендерсон-Филда, отрезанным здесь — на Гуадалканале от остального мира, о том, что происходило в море и воздухе неподалеку от острова, хотя на самом деле они мало что видели и знали.

— Вы, наверное, смертельно устали. Вам надо бы поспать. Свободные койки — там. Идемте.

Спальней защитникам Хендерсон-Филда служил соседний барак — соломенный. А койками — санитарные носилки, сплошь в бурых пятнах: то была кровь их товарищей.

— Надо бы вам еще показать наше убежище. Это самая обыкновенная траншея, зато совсем рядом — в двух шагах.

Уставшие летчики молча улеглись на носилках, и тут же заснули как убитые. Однако спать им пришлось недолго. Вскоре начался очередной артобстрел — стреляли корабельные пушки японской флотилии.

Поскольку «Энтерпрайз» получил повреждения, Колдуэллу и летчикам из его группы было приказано оставаться на Хендерсон-Филде — их временно приписали к 223-й эскадрилье поддержки морской пехоты. И летчикам с «Энтерпрайза» пришлось несколько недель кряду делить участь брошенных на произвол судьбы защитников Хендерсон-Филда. Вот как этот период позднее описывал в свойственной ему сдержанной манере адмирал Кинг: «Одним из последствий битвы за Восточные Соломоновы острова стало то, что в юго-западной части  Тихого океана примерно в течение полутора месяцев не было предпринято ни одного широкомасштабного боевого действия. Вместе с тем, однако, в этом районе по-прежнему довольно активно действовали японские подводные лодки и авиация и кое-где завязывались бои местного значения, в результате чего мы потеряли авианосец «Уосп» и 5 эскадренных миноносцев. Японские корабли почти еженощно вели артиллерийский огонь по Гуадалканалу. И наши подразделения, оборонявшие остров, даже придумали этим кораблям оригинальное название — «Токийский экспресс». Кроме того, неприятельские бомбардировщики денно и нощно бомбили позиции, которые удерживали наши морские пехотинцы». Ко всему прочему «Токийский экспресс» доставлял на Гуадалканал десантные части и боевую технику. С наступлением дня он рассредоточивался: все корабли, выстраиваясь в одну линию, прижимались к берегу — под прикрытие мангровых джунглей, дабы не быть замеченными с воздуха; ночью они шли к мысу Эсперанс, северной оконечности острова, и разгружались. Они подходили к берегу почти вплотную и, оказавшись в непосредственной близости от аэродрома, принимались обстреливать его из орудий, а отстрелявшись, спешно снимались в открытое море.

«Мы повскакивали с носилок и как угорелые кинулись в укрытие, — рассказывал потом один из летчиков «Энтерпрайза». — К тому времени кого-то из наших уже ранило. И так постоянно — каждую ночь мы теряли по пять человек как минимум. Но хуже всего было то, что никому из нас не удавалось сомкнуть глаз. Да уж, на Гуадалканале нам пришлось раз в десять хуже, чем в воздухе». Сразу же после артобстрела трое летчиков с «Энтерпрайза», имевшие опыт ночных полетов, вызвались нанести ответный удар по японским кораблям. Благополучно поднявшись в воздух, они забросали неприятельскую флотилию бомбами и обстреляли из пулеметов. Из полета не вернулся только один летчик — по имени Браун. Однако следующей ночью «Токийский экспресс» снова был тут как тут, как ни в чем не бывало. А еще через два дня один из пилотов разглядел подбитый американский самолет: тот лежал на песчаном берегу соседнего островка. Летчик шел на малой высоте, и ему не составило труда узнать самолет своего товарища Брауна. Вокруг обломков самолета толпились туземцы — человек пятьдесят, — один из них, напялив на себя летный костюм погибшего пилота, важно рассиживал в его кресле и покачивался из стороны в сторону.

Каждое утро летчики собственными силами обслуживали свои самолеты — устраняли неисправности и заправляли горючим перед предстоящим вылетом. Все это время почти беспрестанно поливали дожди. Бочки с горючим были сложены либо прямо на берегу, где высадились морские пехотинцы, либо в небольших хранилищах, сооруженных на скорую руку в разных местах — прямо в джунглях. На  аэродром бочки свозили в грузовиках, брошенных японцами. Затем их разливали (вручную) по канистрам, а потом горючее закачивали (опять-таки вручную) в топливные баки самолетов. В каждой бочке было по 260 литров горючего — таким образом, весили они по 185 килограммов каждая. Вслед затем летчики собственноручно же загружали бомбовые отсеки самолетов. Погрузочные тележки и тягачи, на которых обычно подвозили авиационные бомбы, выгрузить с транспортов не успели, так что в ход пошли самодельные тележки, сколоченные из подручных материалов. Как же теперь летчикам не хватало дорогих друзей-механиков и техников, которые перед каждым полетом чуть ли не языком вылизывали каждую машину.

Днем аэродром атаковали японские высотные бомбардировщики, прилетавшие под прикрытием «зеро». Как только наблюдатели замечали их на горизонте и подавали сигнал тревоги, «донтлесам» приходилось тут же подниматься в воздух и отлетать от острова подальше — километров эдак на тридцать-пятьдесят, предоставляя единственную возможность отражать налет на аэродром истребителям морской авиации. Во время первого такого налета экипажи двух «донтлесов» не сумели взлететь — и бомбовый удар застиг их на земле. Летчики едва успели покинуть машины и прыгнуть в первую попавшуюся канаву, как на аэродром горохом посыпались бомбы. Летчиков с головой засыпало вздыбленной взрывами землей, но ни один из них, к счастью, даже не был ранен, хотя в каких-нибудь десяти метрах от них осколками бомб убило пятерых морских пехотинцев. Не было дня, чтобы на воздух не взлетел хотя бы один склад боеприпасов или горючего, не был сожжен дотла какой-нибудь барак либо не разворотило взлетно-посадочную полосу. Японские бомбардировщики всегда атаковали малым числом и накрыть аэродром одним ударом им никак не удавалось. Но какая разница: главное для японцев было бомбить, бомбить и бомбить — без устали. Редкими ночами, когда «Токийскому экспрессу» случалось не выйти на огневую позицию, вместо него там же на поверхность всплывала одиночная подводная лодка, — обстреляв «американский» сектор, она снова погружалась и уходила прочь. Иногда в небе появлялся ночной бомбардировщик — покружив недолго над лагерем, он сбрасывал зажигательные бомбы и вслед за тем также убирался восвояси. Порой сразу же за бомбардировкой следовал артобстрел с моря. Но чаще все заканчивалось только «фейерверком». Словом, японцы были совершенно непредсказуемы и действовали лишь по им одним ведомому тактическому плану. Защитники Хендерсон-Филда в шутку прозвали ночную гостью — подводную лодку «Клопом Оскаром», а поднебесного одинокого странника — «Чарли», или «Прачкой». Прозвища, согласитесь, вполне безобидные, хотя их носители уж больно докучали американцам, заставляя бодрствовать ночи напролет. Когда же в игру вступал «Токийский экспресс» (состав его  обычно был один и тот же: несколько эсминцев да два-три легких крейсера), защитники Хендерсон-Филда сначала подсчитывали количество произведенных им залпов, а после сверяли его с числом прогрохотавших взрывов: выстрел — а секунд через двадцать пять взрыв. Американцы уже узнавали калибр того или иного орудия и без труда угадывали направление, куда летел выпущенный из него снаряд. К примеру, снаряд крупного калибра летел, издавая гул, очень похожий на шум ветра в разлапистых кронах пальм: если же этот звук походил на пронзительный свист вырывающегося из лопнувшей шины воздуха, значит, жди — рванет где-то поблизости. Впоследствии защитники Хендерсон-Филда не стеснялись признаваться, что большего ужаса, чем во время тех ночных бомбардировок и артобстрелов, они не испытывали никогда в жизни: «Хотя кошмар продолжался каждую ночь, привыкнуть к этому было невозможно». И не удивительно, что после двухмесячных мытарств на Гуадалканале нервы у них были взвинчены до предела.

Я держу в руках фотографию, которую снял на Гуадалканале кто-то из морских пехотинцев. На ней запечатлена в общем-то самая обыкновенная, повседневная картина: в лагерь возвращается разведывательный дозор. На фотографии отчетливо видны высокие пальмы с крепкими стволами, и стоят они не прямо, а под разным наклоном; их массивные, развесистые кроны, переплетаясь в вышине, образуют как бы сплошной волнообразный свод. Меж пальмовых стволов вьется некое подобие тропы — по ней-то и возвращаются разведчики. Хотя на самом деле это речушка или ручей, потому как ноги у солдат по колено в воде. Они идут в колонну по одному — друг за другом, и явно не торопятся. На снимке четко различимы всплески воды, поднятые ногами, которые, как нетрудно догадаться, ступают по вязкому, илистому дну ручья. Одеты разведчики кто во что горазд: на ком-то куртки, на других рубахи с закатанными до локтей рукавами, а кто-то и вовсе идет с обнаженным торсом. Все глядят в одну сторону — на своего товарища, который их как раз фотографирует. Но никто не улыбается; лица у всех осунувшиеся, заросшие бородой; глаза глубоко ввалились. Берега ручья заболочены. По обоим берегам, сразу же за болотом, стоят низенькие бараки и палатки — под дождем они как будто поблескивают, сливаясь с окружающим пейзажем. У входа в лагерь разведчиков встречают их товарищи — они просто стоят и молча глядят в их сторону. По всему лагерю, насколько можно разглядеть, разбросаны пустые бочки и канистры — наверное, из-под горючего. А на переднем плане высится мощный, слегка конусообразный пальмовый ствол — он вздымается как бы из воды и, изгибаясь дугой, тянется вверх. Словом — место дикое, неприютное и нездоровое.

И вряд ли можно удивляться, что самой частой гостьей в лагере была тропическая лихорадка, или малярия. От нее страдали все без  исключения. Но больше всех остальных — летчики. Одного из них приступ малярии застал даже в воздухе — летчик потерял сознание, и самолет разбился. (Кстати, скоро выяснилось, что Браун, тот самый пилот с «Энтерпрайза», которого, как думали его товарищи, съели туземцы-людоеды, на самом деле остался жив. Жизнь ему, оказывается, спасли туземцы. И в знак благодарности летчик с радостью отдал им свою амуницию.) Впрочем, одной лишь лихорадкой тогда не обошлось — на смену ей пришла дизентерия. Больных надо было срочно эвакуировать. Но как? И американцы придумали некое подобие «Токийского экспресса», приспособив под санитарные транспорты старенькие эсминцы, брошенные у берегов Гуадалканала еще во времена первой мировой войны. И эти ветхие на первый взгляд посудины с лихвой оправдали свое новое предназначение: они стали своеобразными «челноками» и связывали Гуадалканал с Нумеа и Эспириту-Санто.

Однако, невзирая на болезни, летчики продолжали регулярно подниматься в воздух и бомбить неуязвимый, вернее, пополнявшийся время от времени «Токийский экспресс». Однажды они подбили крупный японский почтово-пассажирский пароход, водоизмещением 20 000 тонн, переоборудованный в войсковой транспорт. На судне, битком набитом солдатами, вспыхнул пожар. А корабли сопровождения вместо того, чтобы спасать людей с горящего транспорта, бросили их на верную смерть у берегов Гуадалканала. Но не всем кораблям прикрытия удалось уйти из-под удара американских бомбардировщиков — два или три эсминца пошли ко дну, а один или два крейсера получили повреждения. В то время, надо заметить, подсчеты потерь в стане неприятеля велись весьма приблизительно — на глаз: атакующих было мало, и пилоты просто не успевали с точностью оценить результаты налета, тем более что после нанесения удара им приходилось улетать прочь, чтобы не угодить под артобстрел неприятельских корабельных орудий. Тем не менее совершенно точно известно, что в последующие дни пикирующие бомбардировщики с «Энтерпрайза» отправили на дно несколько крупных десантных барж, заполненных целыми войсковыми подразделениями, — японцы подогнали их к острову ночью, под прикрытие пальм, подступавших к самому берегу. Американцы же за это время потеряли, как уже было сказано, 5 эсминцев и авианосец «Уосп», водоизмещением 17 000 тонн, который только недавно сошел со стапелей. Это случилось 15 сентября. «Уосп» шел на выручку конвою, но по пути его торпедировала японская подводная лодка.

Вечером 12 сентября начался очередной артобстрел Хендерсон-Филда, и длился он всю ночь напролет, не прерываясь ни на минуту. Японские орудия смолкли лишь под утро. Только тогда защитники Хендерсон-Филда наконец оторвали головы от земли и огляделись по сторонам и друг на друга. Выпачканные грязью с ног до головы, они стали осторожно, один за другим, выбираться из укрытий. А некоторое  время спустя земля снова сотряслась от взрывов. Японцы, оказывается, выпустили по лагерю несколько десятков снарядов замедленного действия — они взрывались лишь через одиннадцать часов. И так продолжалось весь следующий день 13 сентября. То был сущий кошмар среди бела дня. Американцы пребывали в ужасе и смятении: снаряды рвались совершенно внезапно, застигая людей врасплох. Вечером последовал новый артобстрел с моря, а в полночь японцы высадили на остров крупный десант, и тот атаковал Хандерсон-Филд под покровом ночи, взяв аэродром и лагерь в кольцо. Но американцы отбросили атакующих с обоих флангов, и тем пришлось отступить к хребту Лунга. Тем не менее небольшому отряду японских десантников удалось проникнуть на командный пункт генерал-майора Вандегрифта и убить сержанта, прикорнувшего в палатке. Лазутчиков, несмотря на кромешную тьму, все же обнаружили — завязался бой. В ход пошло все — начиная от гранат и заканчивая ножами. Когда же японцы предприняли вторую массированную атаку, американцы прибегли к помощи полевой артиллерии. И неприятель снова был отброшен — на земле остались лежать 500 японских солдат.

После боя у хребта Лунга наступило затишье. Однако в результате летчики с «Энтерпрайза» лишились всех самолетов — по ним-то японцы и нацелили главный удар. Так что пилотам ничего не оставалось, как помогать морским пехотинцам, тем более что и на земле было дел невпроворот. Самые крепкие из них выполняли различные работы по лагерю, ходили в дозоры и наряды, а когда не было дождя, отправлялись на реку стирать изрядно потрепанную амуницию — река протекала в полутора километрах от аэродрома. Со своего берега они видели японцев: те плескались на другом берегу и как будто нарочно натирались душистым мылом — крепкий его аромат доносился даже через реку и кружил голову. Иногда японцы заводили фонографы и крутили одну и ту же американскую песенку: «О дом, родной дом!». А иной раз, набравшись дерзости, они окликали американцев по именам — наугад. Между тем в небе над Гуадалканалом господствовали только японские высотные бомбардировщики. Теперь они прилетали уже не так часто и заодно с бомбами сбрасывали прокламационные листовки с фотографиями обнаженных пышнотелых красавиц на одной стороне. Однако американцев роскошные женские тела, что называется, не грели: лихорадка с дизентерией давно притупили все их чувства. И эти никчемные картинки так и остались лежать там, куда упали, словно пришпиленные к земле каплями дождя. А через несколько дней джунгли сделали свое дело, и от них осталась одна труха — тела на картинках, запечатленные навеки, оказались менее стойкими, чем настоящие — из плоти и крови. Наконец некоторое время спустя к Гуадалканалу подошел долгожданный американский конвой — тот самый, что должен был сопровождать авианосец «Уосп», который перед тем  торпедировала японская подлодка. А вместе с конвоем прибыли продовольствие, лекарства, оружие, боеприпасы и пополнение — тысячи свеженьких морских пехотинцев, и все как один одеты с иголочки. Летчиков «Энтерпрайза» эвакуировали с острова вместе со всеми остальными защитниками Хендерсон-Филда. Напоследок они окинули прощальным взглядом свой убогий, полуразрушенный лагерь: низенькие, прохудившиеся соломенные бараки и брезентовые палатки посреди заболоченных джунглей и опрокинутые бочки из-под горючего. Как же долго мечтали они убраться подальше от этого проклятого, гиблого места! И вот теперь, когда их мечта наконец осуществилась, они покидали лагерь с тяжелым сердцем и даже стыдом. Ведь так оно всегда бывает: мы тяжело расстаемся с местами, где нам случилось испытать сильные переживания — будь то горе или счастье.

В конце сентября, несмотря на отчаянные усилия американцев, японцам удалось высадить на Гуадалканале одну дивизию. И хотя американцы не располагали силами, достаточными для эффективного контрнаступления (большинство кораблей эскадры находились тогда на ремонте), вице-адмирал Гормли, тем не менее, задумал нанести по «Токийскому экспрессу» решительный удар, чтобы покончить с ним раз и навсегда. С этой целью по его приказу патрулировать воды близ южной оконечности Гуадалканала отправились три тяжелых и два легких крейсера в сопровождении пяти эсминцев под командованием контр-адмирала Скотта. «Экспресс» заметили 11 октября ближе к вечеру. На сей раз он представлял собой внушительную эскадру: в авангарде шли эсминцы, за ними следовало 4 или 5 крейсеров, а замыкали колонну 7 или 8 транспортов. Ночью американские корабли обогнули Гуадалканал с северо-запада и на траверзе мыса Эсперанс перестроились в кильватерную колонну. А чуть погодя они в том же порядке повернули на другой галс и со скоростью 25 узлов устремились курсом вест — наперерез «Экспрессу». Иными словами, американские корабли заняли так называемую классическую Т-образную позицию, позволявшую накрыть прицельным артиллерийским огнем кильватерную колонну противника всю целиком — от носа до хвоста. Японцы, разумеется, ничего не подозревали и, соответственно, ничего не заметили. Таким образом американцы застигли их врасплох — в точности как это было при Саво, когда японцы объявились в виду американских патрульных кораблей буквально откуда ни возьмись. Первым на прицел был взят японский тяжелый крейсер, расцвеченный яркими огнями, точно рождественская елка. Как ни странно, японцы не могли открыть ответный огонь в течение минут десяти. И за каких-нибудь пять минут американцы сумели отправить на дно четыре неприятельских корабля. Наконец послышались ответные залпы. В результате японцам удалось потопить один американский эсминец и серьезно  повредить один легкий крейсер. Но как бы там ни было, понесшему серьезные потери «Экспрессу»: 3 или 4 крейсера, 4 эсминца и 1 транспорт — пришлось поспешно ретироваться. Той же ночью в Окленд прибыл оправившийся после болезни виие-адмирал Хэлси — ему предстояло сменить Гормли, который к тому времени тоже заболел. Так что в Новой Зеландии Хэлси ждала добрая весть — о победе в бою при мысе Эсперанс.

12 сентября на Гуадалканале высадились 6000 американских солдат, а у Тулаги бросили якорь четыре торпедных катера — на случай, если «Токийский экспресс» посмеет пожаловать вновь. И морские пехотинцы уже было вздохнули с облегчением, однако расслабляться было преждевременно. Японцы не заставили себя долго ждать — похоже, им не терпелось взять реванш за поражение у мыса Эсперанс, которое они, должно быть, расценили как обыкновенный тактический просчет. Так что уже на другой день вечером «Токийский экспресс» был тут как тут. Теперь он состоял из двух линкоров, одного крейсера и 8 эсминцев. Не успев подойти к Гуадалканалу, он принялся обстреливать Хендерсон-Филд из всех своих орудий, которые не умолкали на протяжении полутора часов. Думаю, едва ли стоит говорить, что в результате столь интенсивного артобстрела были уничтожены почти все самолеты, дислоцированные на аэродроме. Следующей ночью за дело взялись японские крейсеры и эсминцы. После этого на авиабазе Хендер-сон-Филд остался один-единственный боеспособный самолет. «Токийский экспресс» возвращался с неизменным постоянством — словно по расписанию, и действовал по стандартному плану: высаживал на берег войска, выгружал артиллерию, а после, ночью, открывал пальбу по американскому сектору — с той лишь разницей, что с каждым разом огонь его орудий становился все более ожесточенным. И американцам казалось, что теперь его уже ничем не остановить. К тому же, несмотря на то что американское командование в срочном порядке направило на подмогу защитникам Хендерсон-Филда авиаэскадрильи с Эспириту-Санто и других близлежащих островов, в воздушном пространстве над Гуадалканалом по-прежнему господствовали превосходящие по численности японские ВВС. От неприятельских самолетов-торпедоносцев и пикирующих бомбардировщиков не было никакого спасения: они атаковали каждый божий день. А еще через несколько дней у берегов Гуадалканала объявилась японская подводная лодка — она торпедировала тяжелый крейсер «Честер», патрулировавший в прибрежных водах острова. 20 октября перешли в наступление неприятельские наземные войска — те, что высадились несколько дней назад. Они сильно потеснили оборонительные рубежи американцев, и остановить их удалось только благодаря сплошному заградительному огню артиллерийской батареи, установленной на вершине горы Кайо. А 23-го числа, ночью, «Токийский экспресс» начал самый яростный обстрел американских  позиций за все время осады Гуадалканала. Было ясно, что это уже не просто стрельба на изнурение, а целенаправленная «артподготовка», потому как без одной минуты полночь, едва смолкли корабельные орудия, в наступление вновь двинулись наземные силы противника. Батарея на горе Кайо встретила их мощным заградительным огнем — но остановила только танки. Войска же пошли дальше. Японцы предприняли четыре атаки, но американцам всякий раз удавалось отбросить их назад. На рассвете, воспользовавшись дымовой завесой, окутавшей подбитые танки и стелющейся по джунглям, они снова ринулись в атаку. Вандегрифту пришлось бросить в бой все силы — не только морскую, но и наземную пехоту, высадившуюся 12 октября, а также весь технический и обслуживающий состав, который обычно приписывается к любому боевому подразделению: механиков, водителей, пекарей, кашеваров, — словом, всех разом. Лишь таким образом — ценой неимоверных усилий американцы не просто выстояли, но и при поддержке своих бомбардировщиков, нанесших удар по японским транспортам, отбросили неприятеля к самому побережью.

Утром 25-го числа «Экспресс» пожаловал опять, только теперь к мысу Эсперанс. Высадив под вечер войска и выгрузив вооружение, он открыл пальбу не менее ожесточенную, чем накануне. Пехотинцы из нового пополнения в отчаянии причитали чуть ли не навзрыд: «Господи, Боже, неужто это никогда не кончится!» Стрельба не прекращалась до тех пор, покуда в наступление не перешли наземные войска противника. Единственно, сильный и систематический обстрел перешел теперь в сплошной заградительный огонь — под его прикрытием в атаку устремились японские танки. «В ночь с 25 на 26 октября наступление наземных сил противника достигло своего апогея», — гласили отчеты того времени. Даже бывалые рейдеры, которым уже сам черт был не брат, и те дрогнули, поскольку прежде им не случалось пережить ничего подобного. В конце концов японцы прорвали передний край обороны защитников Хендерсон-Филда и захватили часть территории аэродрома. На рассвете наступление приостановилось и перешло в стычки малыми отрядами на отдельных участках боевых действий. Некоторые защитники Хендерсон-Филда действительно пребывали в состоянии, близком к отчаянию, тем более что японцы ничуть не ослабили натиск. Как потом вспоминал один из участников обороны Гуадалканала, «несметные полчища коротышек, разбившись на мелкие отряды, короткими перебежками кидались в атаку снова и снова, невзирая на то что мы нещадно косили их из пулеметов». Днем Вандергриф перестроил боевые порядки вверенных его командованию подразделений и, поставив во главе полк морских пехотинцев, предпринял контрнаступление, с тем чтобы отбить у неприятеля аэродром и отбросить его назад, в джунгли. Однако японцы не отступили ни на  дюйм. В итоге американцы их просто смяли, вследствие чего на аэродромном поле остались лежать 2200 неприятельских солдат. Тем не менее положение американского контингента под командованием генерал-майора Вадегрифта было почти безнадежным: накануне японцы высадили на остров несколько свежих пехотных подразделений, которым еще не довелось участвовать в боевых действиях, а кроме того, как раз тогда к Гуадалканалу приближалась крупная неприятельская эскадра, состоявшая из 4 линкоров, 3 авианосцев, нескольких тяжелых и легких крейсеров, эсминцев и войсковых транспортов.

К тому времени, заметим, американцы научились довольно быстро ремонтировать поврежденные корабли и накопили в этом деле немалый опыт. Еще до того, как пострадавший корабль заходил в док, у судоремонтников, заблаговременно узнававших о наиболее серьезных повреждениях на борту, уже был составлен общий план ремонтных работ. Так, не успел «Энтерпрайз», изрядно потрепанный в бою за Восточные Соломоновы острова, прийти в Перл-Харбор, как на его борту уже вовсю трудились ремонтные бригады, — в точности как некогда на «Йорктауне» после битвы в Коралловом море. Так что 16 октября «Энтерпрайз» уже был готов снова выйти в море. На этот раз он отправился в плавание под командованием капитана! ранга Осборна Хардисона и под флагом контр-адмирала Кинкейда, а сопровождали его линкор «Южная Дакота», 2 крейсера и 8 эсминцев. Авианосец получил приказ идти полным ходом в южную часть Тихого океана, где его поджидал «Хорнет» в сопровождении 4 крейсеров и 6 эсминцев. Авианосцы встретились в полдень 24 октября в точке к северо-востоку от Новых Гебрид. Таким образом сформировалась ударная авианосная группа «КИНГ» и командование ею принял на себя контр-адмирал Кинкейд. Согласно боевому заданию, группе «Энтерпрайз» — «Хорнет» предстояло обогнуть с севера архипелаг Санта-Крус[24] и идти прямым курсом к острову Сан-Кристобаль, самому южному в архипелаге Соломоновы острова.

26 октября пополудни на борт «Энтерпрайза» по телетайпу поступило секретное сообщение от главнокомандующего вооруженными силами на Тихом океане. Оно было составлено на основании донесений, полученных от экипажей разведывательных самолетов и гласило следующее: «В 600 милях к северо-западу от того квадрата, где находится ударная группа «КИНГ», замечены 2 неприятельских линкора и 4 тяжелых крейсера». Через час воздушная разведка уточнила предыдущее сообщение: «Обнаружены 2 японских авианосца и корабли сопровождения;  координаты — 08 градусов 51 минута южной широты, 164 градуса 30 минут восточной долготы; курс — 145; скорость — 25 узлов». Иными словами, японцы находились менее чем в 360 милях от ударной группы. Кинкейд тотчас приказал поднять в воздух первую поисково-истребительную авиагруппу. Однако в указанной точке координат она ничего не обнаружила, как ни старалась. Причем летчики настолько увлеклись поисками, что шесть истребителей, превысивших свой радиус действия на 80 миль, на обратном пути упали в море, так и не дотянув до «Энтерпрайза». Чуть позже летчиков сняли прямо с воды, а самолеты затонули. Неудача постигла эту группу потому, что японские авианосцы попросту изменили курс. Между тем самолеты-разведчики наземного базирования продолжали постоянно следить за их продвижением. И вскоре выяснилось, что неприятельские корабли, отклонившись вправо, взяли курс на Гуадалканал. Так что теперь, какой бы маневр ни замыслили японцы, было ясно, что ударная группа «КИНГ» выйдет на неприятеля не позднее завтрашнего утра. На борту американских авианосцев за всю ночь никто не сомкнул глаз. Капитан 2 ранга Кроммлин, командующий авиационным соединением «Энтерпрайза», собрал всех летчиков в кают-компании и ввел их в курс дела. Сначала он в нескольких словах обрисовал положение на Гуадалканале, потом сообщил численный состав японской эскадры, которая оказалась раза в три мощнее американской ударной группы. «Зато теперь, — прибавил он как бы в утешение, — вы летаете на самых лучших в мире самолетах, способных выдержать любой удар, не то что раньше. Кроме того, за плечами у вас большой опыт и вы в совершенстве владеете тактикой современного воздушного боя». Затем, обсудив с подчиненными кое-какие технические детали, Кроммлин отпустил летчиков немного отдохнуть перед завтрашним нелегким днем.

Бой, как и ожидалось, произошел утром 26 октября. А за тем, как он проходил, мы проследим — в буквальном смысле по часам — глазами непосредственных участников нижеописываемых событий — моряков и летчиков «Энтерпрайза».

Итак:

4 часа 30 минут. Летчики завтракают в кают-компании. В воздухе стоит запах кофе, яичницы и ароматного американского табака. Черная доска, закрепленная на переборке, испещрена цифрами и пометками, которые во время ночного совещания сделал Кроммлин. Разговор заходит о затонувших вчера самолетах-разведчиках (у них не хватило горючего и они упали в море). Однако беседа не клеится: летчикам, похоже, смертельно хочется спать. В кают-компанию заходит корабельный капеллан и говорит, что с «Южной Дакоты» только что просигналили прожектором — сообщили имена летчиков, которых выловили  из моря матросы с кораблей сопровождения; хвала Господу, все они целы и невредимы. Пилоты слушают капеллана внимательно, с большим почтением. Многие из них уже исповедовались ему накануне. Во время короткой проповеди капеллан напомнил летчикам сцену из Евангелия о том, как однажды Иисус с учениками переправлялся в лодке на другой берег Тивериадского озера и как на полпути их застигла страшная буря. Иисус спал на корме. И когда ученики в страхе разбудили его, он сказал им: «Что вы так боязливы, маловерные?»

5 часов 5 минут. Полетная палуба. Темно как в полночь. На корме, теснясь друг к другу, стоят самолеты-разведчики, которым предстоит взлететь первыми, — они и правда очень похожи на сбившихся в стаю перепуганных птиц. Из палубных громкоговорителей раздается хорошо знакомый четкий голос командира авиационной боевой части: «Всем от винта!.. Двигатели к запуску!..» Между командой и запуском непременно проходит несколько секунд. Авиационный стартер сильно отличается от автомобильного — включается он не сразу. Пусковой механизм самолета расположен под двигателем, в нем имеется специальный пороховой патрон, который воспламеняется от электрического заряда. Прежде чем включиться, двигатель как будто чихает — раз, другой, третий... Наконец из выхлопных сопел самолета вырываются острые языки пламени небесно-голубого цвета. И вот в воздух уже взмывают первые самолеты.

А еще через какое-то время начинает светать. На фоне постепенно бледнеющего небосвода мало-помалу вырисовываются очертания островка и других палубных надстроек, а вслед за тем — и силуэты кораблей сопровождения. Идущая неподалеку, слева по борту, «Северная Дакота» похожа на огромную черную щуку. Все иллюминаторы по обоим бортам линкора наглухо задраены. Надстройки надежно замаскированы. Вскоре занимается заря. (Мы находимся на 10 градусе южной широты.) С палубы «Энтерпрайза» продолжают один за другим взлетать самолеты. На адмиральском мостике, в рубашке цвета хаки, без фуражки, стоит контр-адмирал Кинкейд. Он окидывает взглядом море, перекрасившееся в зеленый цвет. Высоко в небе, с восточной стороны, маленькие пушистые кучевые облака снизу окрашиваются золотом. По правому борту из воды вдруг взмывает стайка летучих рыб. Небо проясняется с каждой минутой. А вот и первый луч солнца. Через мгновение-другое над горизонтом величественно поднимается дневное светило. Все происходит так быстро — просто диву можно даться! В восьми милях к югу видна группа «Хорнета» — она следует параллельным курсом. Но вот палубу «Энтерпрайза» покидают последние самолеты — и воцаряется тишина.

7 часов 30 минут. Первое сообщение от летчиков (докладывает лейтенант Вивьен Уэлч): «Вижу два неприятельских линкора, один тяжелый крейсер и семь эсминцев. Авианосцев с ними нет».

9 часов. Второе сообщение от летчиков (докладывает капитан-лейтенант Джеймс Ли): «Вижу два японских авианосца и корабли прикрытия. На полетных палубах обоих авианосцев пусто... Нас атакуют «зеро».

8 часов 2 минуты. Кинкейд отдает приказ поднять в воздух 10 пикирующих бомбардировщиков, 10 торпедоносцев и 10 истребителей.

8 часов 12 минут. Из палубных громкоговорителей доносится резкий голос — он даже перекрывает рев моторов взлетающих самолетов. Экипаж «Энтерпрайза» слышит сообщение от летчиков. Лейтенанты Стоктон Стронг и Чарлз Ирвин нанесли удар по японскому авианосцу «Схокаку», поразив цель дважды; следом за тем их атаковали «зеро», но четверо из них тут же были сбиты. Моряки на «Энтерпрайзе» прокричали громкое «ура!». (Позднее, правда, было установлено, что подбитый авианосец назывался «Зуихо».)

9 часов. Возвращается большая часть «донтлесов». Дует слабый ветерок, и «Энтерпрайз» принимает их, не меняя курса. Все бомбардировщики садятся благополучно и быстро.

9 часов 30 минут. На «Энтерпрайз» возвращается одиночный истребитель. Перед заходом на посадку он делает круг над авианосцем на слишком малой высоте, описывая при этом странный вираж и заваливаясь то на одно крыло, то на другое. Однако ему удается сесть с первого захода, хотя посадка получается довольно жесткой. Летчик сидит в кабине не шелохнувшись. К нему подбегают механики. Летчик ранен. Придя в себя, он сообщает безрадостные новости о самолетах, покинувших «Энтерпрайз» в 8 часов 12 минут: их атаковала дюжина «зеро», возникших с солнечной стороны; японцы сбили четыре американских истребителя, а сами потеряли только два. Что было дальше, раненый летчик не знает.

9 часов 40 минут. Голос из громкоговорителей: «Группе живучести и пожарной команде надеть спецодежду и приготовиться! В пятидесяти милях — японские самолеты».

9 часов 42 минуты. Снова раздается рев моторов — в воздух поднимается звено из одиннадцати истребителей.

9 часов 45 минут. Погода резко портится. Начинается дождь, переходящий в ливень. Но самолеты продолжают взлетать.

10 часов. Ливневый фронт остается позади. На синем небе вновь сияет солнце. Горизонт чист. Орудийные башни «Южной Дакоты», сверкавшие под дождем, снова сделались матовыми. А вскоре и весь корпус линкора обрел прежний цвет — густо-серый, почти черный. На фоне успокоившегося моря линкор кажется еще более мощным: его внушительный, грозный вид потрясает моряков на «Энтерпрайзе» и вместе с тем вселяет в каждого из них уверенность. На адмиральском мостике авианосца Кинкейд и сопровождающие его офицеры всматриваются в бинокли в южном направлении. Может, у них возникло тревожное предчувствие?..

10 часов 6 минут. На «Энтерпрайз» возвращаются лейтенанты Стронг и Ирвин, атаковавшие два часа назад японский авианосец. Стронг говорит, что у него осталось только двадцать литров горючего. а у Ирвина — двенадцать.

10 часов 11 минут. Зенитные орудия группы «Хорнет», по-прежнему идущей в восьми милях южнее, открывают огонь. Вслед за тем на светло-голубом фоне неба появляются крохотные облачка от разрывающихся в воздухе снарядов; облачка постепенно разрастаются подобно распускающимся цветам. Зрелище кажется довольно странным, поскольку пока оно разворачивается в полной тишине. Около минуты черные розы распускаются совершенно беззвучно, и глядя на это, сердце сжимается от боли. И вдруг вдалеке слышится глухой раскатистый грохот корабельных зенитных орудий. Небо над группой «Хорнета» сплошь покрывается черными облачками разрывов.

10 часов 13 минут. В «Хорнет», похоже, попала бомба. В самом деле, в бинокль хорошо видно, как из носовой части авианосца вырывается пламя. Пламя вперемешку с дымом. А вокруг авианосца в море падают самолеты, оставляя за собой в воздухе огненно-дымовые шлейфы. И никто не знает, то ли это японцы, то ли свои. Моряки на «Энтерпрайзе» не в силах проронить ни звука. От «Хорнета» тянется в небо огненный султан черного дыма. А группа «Энтерпрайза» продолжает идти своим курсом по спокойному морю.

10 часов 25 минут. Никаких кораблей поблизости не видно — только группа «Хориста» во главе с дымящимся флагманом. Вскоре на «Энтерпрайз» поступают новые сообщения от летчиков — в общей сложности ими уничтожено двадцать пять «зеро». Но есть опасения, что сбиты и все американские торпедоносцы. Пикирующие бомбардировщики заметили сначала два неприятельских тяжелых крейсера и несколько эсминцев, о чем их пилоты тотчас доложили на «Энтерпрайз». Потом «донтлесы» отправились дальше — на поиски японских авианосцев; пролетев миль двадцать, они увидели два линкора, которые открыли по ним огонь, а чуть погодя наконец обнаружили два авианосца с кораблями сопровождения и под охраной воздушного прикрытия. Два «донтлеса» были сбиты, другие два получили повреждения, остальные атаковали самый крупный из авианосцев — в него угодили сразу четыре бомбы полтонны весом каждая. (На сей раз это был точно «Схокаку».)

11 часов 13 минут. А вот и японцы! «Энтерпрайз» и корабли сопровождения открыли огонь. Несколько японских самолетов почти сразу же падают в море, но остальные приближаются как ни в чем не бывало. Огромная полетная палуба «Энтерпрайза» сильно накреняется: авианосец, не сбавляя хода, начинает маневрировать. Моряки на верхней палубе, не в силах удержаться на ногах, падают; многие обхватывают голову руками. На адмиральском мостике стоит Кинкейд, а рядом  с ним — Хардисон, новый командир «Энтерпрайза». Японских самолетов в небе тьма-тьмущая: это — пикирующие бомбардировщики. С пронзительным воем, похожим скорее на душераздирающий, полный угрозы вой, они один за другим заходят в пикирование. Палуба «Энтерпрайза» резко накреняется в другую сторону. Моряки на секунду-другую вскидывают головы и недоуменно глядят то на море, то на небо, силясь понять, что же в конце концов происходит, но из-за резких рывков авианосца и кораблей сопровождения, повторяющих маневры флагмана, ничего понять не могут. Единственное, что они различают совершенно четко, так это неисчислимый рой японских бомбардировщиков. Господи, неужели их так много!

11 часов 25 минут. Раздается глухой удар, как будто по кораблю шарахнули огромным тараном, — «Энтерпрайз» содрогается всем корпусом, от носа до кормы. Из палубы, сразу же за носовым самолето-подъемником, вырываются клубы серого дыма вперемешку с ослепительными искрами. Но корабль продолжает двигаться вперед полным ходом. Ветер гонит дым по палубе. Второй толчок. Слева по борту поднимается гигантский фонтан и тут же накрывает штурманский мостик. Один из самолетов, стоящих в кормовой части, срывается с крепления и, кружась волчком по полетной палубе, валится за борт. Грохот зенитных орудий и вой пикирующих бомбардировщиков сливаются в один ужасающий, нескончаемый рев. Еще один толчок, а может, сразу два. Корабль вздрагивает от взрывов бомб, падающих в море совсем рядом, и от ударов, приходящихся прямо в него. Но «Энтерпрайз» не сбавляет хода. Как ни странно, на верхней палубе авианосца не видно ни одного убитого.

11 часов 27 минут. Налет заканчивается. Зенитные орудия умолкают.

(После осмотра выясняется, что «Энтерпрайз» поразили три бомбы. Одна из них пробила полетную палубу и разорвалась где-то в межпалубном пространстве, в результате чего погибло несколько человек и вспыхнул пожар; другая тоже ударила в полетную палубу — ближе к носу и под углом, и, отскочив от нее рикошетом, взорвалась в море; третья бомба пробила насквозь поясную броню правого борта. Лишь три процента членов экипажа «Энтерпрайза» были непосредственными свидетелями этого налета, во время которого было сбито немало японских самолетов, упавших прямо в море. Остальные же моряки, находившиеся во внутренних отсеках авианосца, только слышали, как громкоговорители передавали по всему кораблю предупредительные сигналы и команды: «Атака пикирующих бомбардировщиков. К бою товсь!» И чувствовали, как от ужасных толчков стонут прочные металлические переборки и содрогается мощный корпус корабля. От страшных сотрясений даже лопались трубопроводы, заливая водой внутренние отсеки. Свет погас. Первая бомба, как потом оказалось,  взорвалась прямо над зарядным погребом, и этот отсек загорелся сразу в нескольких местах. В соседнем отсеке, на своем боевом посту находился вестовой старшина, молодой щупленький паренек-микронезиец родом с острова Гуам; он дежурил у телефона, связанного с центральным постом, и должен был докладывать туда о любой аварии в его отсеке. Вот как ему виделся бой изнутри корабля: «Я рении, что палуба того и гляди обрушится мне на голову. Даже после взрыва в отсеке буквально все еще долго ходило ходуном. Вода била внутрь фонтаном, а вместе с нею врывался дым. И я уж подумал, а не применили ли японцы удушающий газ. Я буквально оборвал телефон. Все лампочки разом погасли, стало темно как в аду, а вода все прибывала и прибывала. Сперва она была мне по пояс, а после — уже по самые плечи. Я стоял на цыпочках, и мне было очень страшно». Молодого старшину-микронезийца, которого звали Висенте Саблан, извлекли из полузатопленного отсека только в 17 часов 50 минут.)

11 часов 28 минут. Полетная палуба. Из громкоговорителей доносится голос: «Справа по курсу — перископ». Но пока ничего не происходит. Впрочем, нет, с кормы заходит американский самолет. Офицер, руководящий посадкой, начинает делать ему отмашки сигнальными ракетками.

(Летчики американской военно-морской авиации надолго запомнили имя этого офицера. Звали его Робин Линдсей. Прежде Линдсей уже не раз демонстрировал свои незаурядные способности во время аварийной посадки самолетов, но в бою под Санта-Крус он даже превзошел самого себя. Впереди у нас еще будет время вспомнить этого человека, а пока давайте вернемся к тому, что происходило на море и в воздухе вблизи островов Санта-Крус. В то время как японские бомбардировщики атаковали «Энтерпрайз», в небе над авианосцем и вокруг него разыгрывалась другая трагедия. Американские самолеты, у которых горючее уже было на исходе, описывали над «Энтерпрайзом» круги, ожидая любой возможности сесть на авианосец. Это были те самые летчики, что взлетели с «Энтерпрайза» чуть позже 9 часов утра. А вместе с ними теперь кружили и летчики с «Хорнета», который был подбит восемью бомбами и по меньшей мере двумя торпедами. Трагедия американских летчиков усугублялась еще и тем, что они не могли ни защищаться (у них вышли все боеприпасы), ни отлететь подальше от места боя (горючее было на исходе), так что им оставалось только одно — падать в море, тем более что некоторые из них были ранены, а многие машины получили повреждения. И все же большинству самолетов (десяти) удалось-таки сесть на «Энтерпрайз» — но лишь после того, как закончился первый налет японцев. Робин Линдсей посадил их мастерски и быстро.)

11 часов 33 минуты. Громкоговорители: «С северо-запада приближаются неприятельские самолеты, дистанция — 35 миль. Всем к бою  товсь!» Линдсей, стоя на взлетно-посадочной полосе, продолжает руководить посадкой «своих» самолетов.

11 часов 38 минут. На полетную палубу авианосца садится последний, десятый самолет.

11 часов 48 минут. Японцы тут как тут! Зенитные орудия кораблей прикрытия встречают их шквальным огнем. Японские самолеты, идущие на бреюшем полете, все ближе и ближе; это — торпедоносцы. Один из них взрывается в каких-нибудь пятидесяти метрах над поверхностью моря и, превратившись в огромный кувыркающийся огненный шар, летит по инерции дальше. Остальные самолеты продолжают приближаться, хотя многие из них падают в море. Следом за тем уцелевшие торпедоносцы делятся на две группы и начинают атаковать «Энтерпрайз» с левого и правого бортов. Вот уже пушены торпеды! Поверхность моря рассекают длинные пенные борозды. Авианосец сильно накреняется на один борт. Люди на верхней палубе падают ничком — все, за исключением Линдсея и еще одного офицера-летчика; они на пару, где ползком, где короткими перебежками, подбираются к стоящим на приколе самолетам, мгновенно запрыгивают в кабины двух ближайших машин и открывают пулеметный огонь по большому японскому торпедоносцу, который, подлетев с кормы, резко уходит вверх, подставляя брюхо под град пуль. По нему стреляют и другие пулеметы — и вот под ошеломляющим натиском трассирующих очередей брюхо торпедоносца в прямом смысле разрывается на части. Японец, тщетно пытавшийся набрать высоту, на мгновение-другое зависает чуть ли не над самой палубой авианосца и потом камнем падает в море. Следом за ним та же участь постигает и три других неприятельских торпедоносца. Кажется, ни одна из выпущенных ими торпед не задела «Энтерпрайз». Через некоторое время слева от авианосца, в какой-нибудь сотне метров, падает еще один горящий японский самолет, похожий на огненный болид, но он валится не в море, а на носовую палубу эсминца «Смит». Из носовой части эсминца вырывается огромный столб пламени, за которым вскоре исчезает весь нос корабля. Но кормовые орудия «Смита» продолжают стрелять. А еще через мгновение пламя пожара охватывает и «Южную Дакоту». И тут громкоговорители «Энтерпрайза» буквально взрываются от крика: «Прекратить огонь! В воздухе — свой!» Орудия «Энтерпрайза» разом умолкают, а вслед за ними — и пушки остальных кораблей. Наступает невероятная тишина — японцев вдруг след простыл, — которую внезапно нарушает рев моторов американского истребителя, открывающего пулеметный огонь по поверхности моря. Истребитель летит, чуть ли не касаясь крыльями воды, потом взмывает ввысь и снова устремляется вниз, не прекращая палить из всех пулеметов. В двухстах метрах от «Энтерпрайза» стоит эсминец «Портер» — кажется, с ним что-то стряслось. Но что именно — никто понять не может. И вдруг из-под борта «Портера» — точно  по середине вырывается шипящий пенящийся гейзер, а затем — огромное облако дыма, которое целиком скрывает эсминец.

(Летчика, пилотировавшего этот истребитель, звали Дэвид Пол-лак. Пролетая на тысячеметровой высоте над «Энтерпрайзом», он заметил на поверхности моря след от неуправляемой торпеды, описывавшей круги между «Энтерпрайзом» и «Портером». Эсминец остановился, чтобы подобрать с воды экипаж сбитого американского самолета. Поллак решил рискнуть и расстрелять торпеду из пулеметов с воздуха. Даже если бы он не попал в нее, все равно моряки на «Портере», услыхав стрельбу, в конце концов заметили бы, что в море творится что-то неладное. Но было слишком поздно: когда на «Портере» наконец сообразили, в чем дело, и кинулись запускать машину, торпеда поразила эсминец.)

11 часов 58 минут. Голос из громкоговорителей: «Справа по борту неопознанные подводные лодки».

Через тридцать секунд. Голос из громкоговорителей: «Ложная тревога. Это обыкновенные морские свиньи, а не лодки». Общий взрыв смеха. Нервозность немного разряжается.

11 часов 59 минут. Эсминец «Смит», оставшийся в боевом строю, невзирая на то что его носовая часть была по-прежнему охвачена пламенем, резко разворачивается и заходит в корму «Южной Дакоте». Линкор (к тому времени пожар на его борту уже ликвидировали), дав самый полный вперед, вспенивает за собой огромный кильватер. И этим валом целиком накрывает нос «Смита». Пламя тут же сбивается, а вскоре и вовсе исчезает. Ловкий, хотя и довольно рискованный маневр на других кораблях встречается бурными радостными возгласами и свистом. Затем к «Портеру», оказавшемуся теперь в конце колонны и все еще дымящемуся, подходит другой эсминец. (Ему предстоит принять на борт экипаж «Портера»: эсминец обречен и того и гляди затонет.)

12 часов 5 минут. Голос из громкоговорителя: «Все очаги пожара ликвидированы».

(Сообщение оказалось несколько преждевременным: очаги пожара находились всего лишь под «контролем». Как мы помним, первая бомба взорвалась в межпалубном пространстве прямо над зарядным погребом. В это время в погребе как раз находился чернокожий старшина Уильям Пинкни. Вот как он описывает пожар: «Похоже, это была «пятидюймовка». Она рванула слева по борту, и меня оглушило взрывом. Очнулся я минут через пять. Вокруг все полыхало и дымилось, а жар стоял такой, что никакого спасу. Рядом со мной лежал какой-то малый. Он вскочил на ноги и как заорет: «Где же она, эта чертова дверь?!» А я ему в ответ: «Вот уж чего не знаю, так не знаю.» Я тоже поднялся и стал пробираться на ощупь сквозь густую дымовую завесу в ту сторону, где, по-моему, должна была находиться эта самая дверь.

И вдруг увидел, как у меня над головой что-то светится. Тут я нащупал руками лестницу и полез было вверх. Немного поднявшись, я понял, что наверху пожар. Там и впрямь полыхало вовсю, так что пришлось спускаться. И тут я наступил ногой в кипяшую воду, она лилась потоком. Я снова наверх. Потом подбежал тот, второй, и тоже полез было за мной следом, но сорвался и упал. И говорит мне: «Так ты подсобишь мне, или как?» Я принялся шарить рукой по переборке, за что бы ухватиться, как вдруг меня шибануло током и я со всего маху рухнул вниз. Но быстро вскочил и сказал себе: «Нет, черт возьми, надо скорее уносить отсюда ноги. Вот только как...» Малого, который окликнул Пинкни, звали Бэгуэлл. Он в свою очередь потом рассказывал следующее: «Как я только ни пробовал выбраться из этого черто-вого погреба. Там все было в огне и дыму. Думал — выберусь по лестнице. Но куда там! Она настолько раскалилась, что не прикоснуться. Я сорвался и потерял сознание, а когда пришел в себя, то увидел рядом Пинкни — он стоял на лестнице и, согнувшись, протягивал мне руку. Но тут его ударило током, и он тоже упал. У меня в голове снова помутилось. Когда же я очнулся, то увидел, что этот чернокожий парень тащит меня к ангарам — там вроде не было ни огня, ни дыма. Помню, он здорово поджарился. У него обгорели руки, правая нога и вся спина».)

12 часов 15 минут. Голос из громкоговорителей: «С северо-запада приближаются самолеты противника, дистанция — 12 миль. Всем к бою товсь!» Но небо на северо-западе, к сожалению, затянуто облачностью — японцам-то только на руку.

12 часов 20 минут. Наконец из-за облаков показываются японские самолеты. Американцы открывают огонь. Похоже, самолетов всего штук двадцать, большинство — торпедоносцы. Они резко идут на снижение. И вот один из них падает в море, а за ним — другой. «Энтерпрайз» начинает маневрировать. Один из японских бомбардировщиков заходит в пикирование и сбрасывает бомбу — она падает в море рядом с правым бортом авианосца, и корабль содрогается. Почти все торпедоносцы сбиты — ни одному из них так и не удается приблизиться к американским кораблям на расстояние пуска торпед. А уцелевшие самолеты противника разворачиваются и улетают прочь. Атака длилась не больше двух минут.

(Капитан-лейтенант Дуайт Уильямс, наблюдавший эту атаку с высоты марсовой площадки, куда он забрался, чтобы привести в порядок порванную радиоантенну, потом вспоминал: «Бомбардировщик начал было заходить в пике, потом резко выпрямился, а после взорвался прямо у меня на глазах. Но сбросить бомбу он все же успел. Любой, кому случалось переживать бомбовый удар, знает: если бомба, которая летит на вас, имеет форму шара — то есть если вы видите ее не сбоку, — значит, она падает прямо вам на голову». Уильямсу показалось,  что бомба, сброшенная на «Энтерпрайз», как раз имеет форму шара, и он уже совсем было распрощался с жизнью. Но в последнюю секунду авианосец, совершив крутой маневр, уклонился чуть в сторону, и Уильямс увидел, как летящий на него шар, тут же превратившись в эллипс, рухнул в море. Однако все это, разумеется, произошло в читанные мгновения.)

12 часов 30 минут. Внезапный налет на «Южную Дакоту». Из-за облака выныривают несколько японских бомбардировщиков и с километровой высоты заходят в пикирование. Одна из бомб попадает прямо в носовую башню линкора. Объятая пламенем «Южная Дакота» отчаянно маневрирует, пытаясь прикрыть своим корпусом «Энтерпрайз». Остальные бомбы падают мимо цели.

12 часов 32 минуты. Налет заканчивается. И вдруг громкоговорители взрываются снова: «С северо-запада приближаются самолеты противника, дистанция — 10 миль. Всем к бою товсь!»

12 часов 36 минут. Корабельные зенитные орудия открывают огонь. Из-за облаков показываются японские самолеты, однако вслед за тем они круто взмывают вверх и скрываются за облаками, расположенными чуть выше. Через несколько секунд они снова выныривают и заходят в пикирование. Но на этот раз японцы атакуют неудачно: слишком рано начинают они пикировать — и все бомбы падают в море. Вот уже десять бомбардировщиков сбиты. Остальные пять, несмотря на то что их прикрывают «зеро», не рискуют продолжать атаку и улетают прочь.

На этом все закончилось. Других атак больше не последовало. Японцам вновь пришлось отступить, отказавшись от дальнейших попыток захватить Гуадалканал с ходу. Они не потеряли ни одного боевого корабля — только два их авианосца («Зуихо» и «Схокаку») получили повреждения. Зато неприятель лишился более сотни самолетов. (Над группой «Хорнета» завязался ожесточенный воздушный бой. И один только лейтенант Стэнли Вейтаса, по прозвищу Швед, летчик-истребитель с «Энтерпрайза», сбил 2 неприятельских бомбардировщика и 5 торпедоносцев.) Американцы же потеряли авианосец «Хорнет» и эсминец «Портер». А «Энтерпрайз», линкор «Южная Дакота», крейсер «Сан-Хуан» и эсминец «Смит», получившие серьезные повреждения, нуждались в капитальном ремонте. Кроме того, японцы сбили 74 американских самолета. Впрочем, многие из них даже не были сбиты, а попросту затонули сами собой: покружив какое-то время над «Энтерпрайзом» подобно обезумевшим от отчаяния птицам, они, израсходовав последние остатки горючего, один за другим, точно камни, падали в море. Вот когда Роберту Линдсею предоставилась возможность показать все, на что он способен. Тогда-то, как писали американские газеты, и пробил его звездный час. Летчики в воздухе изнемогали от усталости  и нервного перенапряжения: некоторые из них были ранены и держались из последних сил, и говорили себе — уж лучше все бросить и будь что будет, потому как в обессиленном, полуобморочном состоянии им нипочем не сесть на авианосец. Пробитая в нескольких местах полетная палуба «Энтерпрайза» была сильно накренена (морская вода, хлынувшая через пробоины, и та, что вырвалась из перебитых и лопнувших коллекторов и трубопроводов, скопилась с одного борта — и корабль дал крен); гибкие тормозные тросы, носовые и кормовые, были порваны. Но Линдсей ни на минуту не оставил боевой пост: он стоял на своем крохотном пятачке и руководил посадкой — взгляд его был устремлен на самолет, который снижался рывками и, заваливаясь то на одно крыло, то на другое, выписывал странные зигзаги, готовый обрушиться на палубу авианосца всей своей массой. Линдсей делает пилоту отмашки светящимися сигнальными ракетками; раненому, обессиленному пилоту не удается сесть с первого захода, но он не разбился — и то слава Богу; теперь ему ясно — он не один, им руководит чья-то зримая воля — она поможет ему сделать невозможное; пилот не столько видит, сколько ощущает — инстинктивно, — что отчаянные жестикуляции крохотного человека, чьего лица он никак не может разглядеть, это то, что сейчас ему нужнее всего на свете, это — его спасение; если он выполнит все команды точь-в-точь, возможно, ему повезет; нужно собрать остатки воли и сил в кулак, и через несколько секунд, какие-то жалкие три-четыре секунды, все благополучно закончится; пилот, стиснув зубы, идет на второй заход (а может, третий или четвертый) и наконец садится — хотя посадка чересчур жесткая, зато сам он и машина целы и невредимы. Следом за первым самолетом точно так же — более или менее удачно садится второй, третий, а за ними еще и еще; Линдсей, точно искусный птицелов, ловко заманивает их, изможденных и сильно потрепанных, в свои сети, даруя тем самым единственный шанс к спасению; он сажает все самолеты без разбору — и «свои», и те, что с «Хорнета», и ни один из них не разбивается при посадке, невзирая на то что палуба пробита и вздыблена. Сегодня, как видно, удача на его стороне, и результаты ее благосклонного отношения кажутся поистине чудесными. Может, десница Господня уже устала карать людей, по собственной воле затеявших жестокую игру со смертью? Как знать. Но что бы там ни было, день нынче и впрямь выдался удачный: даже те летчики, которые не дотянули до посадки и упали в море, были спасены — их сняли с воды эсминцы сопровождения.

Вскоре все очаги пожара во внутренних отсеках «Энтерпрайза» были ликвидированы, палубы расчищены от груд искореженного металла, а тела погибших уложены в одном месте. Самолеты укрыли в ангарах. Корабельный лазарет был переполнен ранеными и, в основном, обожженными: у кого сильно обгорели руки, у кого лица. Переборки  многих кают и кают-компаний были порушены, и внутри царил полный хаос. В воздухе стоял удушливый запах тетрахлорметана, используемого при тушении пожаров, и гари. Однако по мерному гулу двигателей можно было судить, что машина «Энтерпрайза» в полном порядке и авианосец вполне способен держать обычную крейсерскую скорость, хотя его по-прежнему кренило на один борт...

Известно, что такое понятие, как нескончаемый кошмар, существует на самом деле. Подсознательно мы стараемся избавиться от них, тратим неимоверные усилия на то, чтобы выбраться из этой цепкой трясины. И вот, когда нам уже кажется, что наконец-то мы выбрались, нас снова обдает ледяной волной ужаса. Таким нескончаемым кошмаром наяву был для американцев Гуадалканал. Неумолимый ход тех трагических событий напоминал блуждания по темному туннелю, лишь кое-где озаренному зыбким светом. А за этим призрачным мерцанием — снова тьма. И так до бесконечности. Световые проблески в данном случае были своего рода вехами на долгом пути тяжких испытаний — физических и моральных. Восстановим же эти вехи в нашей памяти. Итак, 7 августа 1942 года: высадка десантов морской пехоты на Гуадалканале и близлежащих островках; 8 августа: отход авианосцев и кораблей прикрытия; вечером того же дня: внезапный удар по патрульным крейсерам контр-адмирала Крэтчли (битва при Саво), после чего противник, к счастью, приостанавливает наступление; 9 августа: отход всех войсковых и грузовых транспортов, вследствие чего морские пехотинцы оказываются брошенными на произвол судьбы — без боеприпасов и довольствия; 23 августа: становится известно, что к Гуадалканалу движется многочисленная японская эскадра. Вице-адмирал Флетчер бросает против нее объединенную ударную группу с двумя авианосцами во главе («Энтерпрайзом» и «Саратогой»); сражение разворачивается 24 и 25 августа (битва за Восточные Соломоновы острова); «Энтерпрайз» получает повреждения — японцы поворачивают обратно. В конце сентября неприятель высаживается на Гуадалканале силами одной пехотной дивизии — вице-адмирал Гормли направляет к Гуадалканалу крейсерскую эскадру с целью нанести удар по «Токийскому экспрессу»: 12 октября американцы одерживают верх в бою близ мыса Эсперанс. Однако японцы не сдаются и 25 октября направляют к Гуадалканалу крупную флотилию, дислоцированную в южной части Тихого океана. Навстречу неприятелю устремляется объединенная ударная авианосная группа «Хорнет» — «Энтерпрейз» под общим командованием контр-адмирала Кинкейда; 26 октября происходит сражение при Санта-Крус: японцы теряют 2 авианосца и более 100 самолетов; «Хорнет» потоплен, а большая часть американских кораблей получает повреждения, в том числе «Энтерпрайз». Японцы снова отходят. Таким вот  образом обстояли дела на западном тихоокеанском участке боевых действий на конец октября 1942 года.

На следующий день после сражения под Санта-Крус американцы высадили на Гуадалканале усиленный десант — куда более мощный, нежели в самом начале. 30 октября крейсер «Атланта» наносит массированный удар по неприятельским позициям на Гуадалканале — теперь настает черед японцев прятаться в топких джунглях и при каждом выстреле падать ниц прямо в зловонную болотную жижу. А еще через день переходят в решительное контрнаступление американские наземные силы. Подразделений значительно больше, чем прежде, и от этого боевой дух солдат делается еще крепче — они наступают и наступают, неумолимо продвигаясь вперед и только вперед. Вот уже позади осталась река Матапикау, а морские пехотинцы продвигаются все дальше. «Неужели это и есть тот самый живой кошмар Гуадалканала?» — недоумевают морпехи из нового пополнения. Погодите-погодите... Японцы тоже времени даром не теряют: они усиливают «Токийский экспресс» и высаживают на остров крупный десант — 1500 человек — вместе с боевой техникой. 3 ноября пополудни контрнаступление американцев приостановлено. «Нужна срочная поддержка «Токийского антиэкспресса»!» — в шутливой форме запрашивает Вандегрифт. Крейсера «Сан-Франциско» и «Хелена», а также эсминец «Стеретт» не заставляют себя ждать, и едва подойдя к острову, открывают массированный огонь по берегу — и почти полностью уничтожают запасы провианта и вооружения, которые японцы только-только выгрузили. Бои в глубине острова возобновляются — американцы вновь переходят в наступление. Рейдеры уничтожают в джунглях 700 японских морских десантников. В ночь с 6 на 7 ноября торпедные катера, базирующиеся на Тулаги (теперь их стало восемь) атакуют «Токийский экспресс» — в итоге один эсминец потоплен, а два других получают повреждения. В тот же день, 7 ноября, по «Экспрессу» наносит удар эскадрилья с Хендерсон-Филда (к этому времени ее усилили за счет нескольких «летающих крепостей») — в результате серьезно повреждены 1 крейсер и 2 эсминца. Между тем на суше японцы занимают возвышенности и переходят к обороне. Неужто в конце туннеля и правда забрезжил долгожданный свет? Может, кошмару и впрямь конец? Что, если японцы отказались от дальнейших попыток отбить Гуадалканал? В самом деле, что там себе думают японцы? А японцы как раз в это время собирались с силами в Рабауле — вскоре туда прибыли 2 авианосца, 4 линкора, 6 крейсеров, 33 эсминца, а также войсковые и грузовые транспорты — в обшей сложности 60 кораблей. Стало быть, кошмару суждено вернуться на круги своя.

Все так и было. Или — почти так. После Санта-Круса положение американцев на суше оказалось намного лучше, нежели на море. Ситуация на море действительно была на редкость тревожная. Находившийся  тогда в Окленде командующий военно-морскими силами Соединенных Штатов в южной части Тихого океана вице-адмирал Уильям Хэлси ломал голову, пытаясь рассчитать, какой флот может он противопоставить японцам на тот случай, если они вдруг снова предпримут попытку штурмовать Гуадалканал с моря. Сколько линкоров? Не больше двух. А авианосцев? Ни одного. Ведь с начала войны в Тихом океане американцы успели потерять пять авианосцев: «Лексингтон», «Саратогу», «Йорктаун». «Уосп» и «Хорнет». А единственный уцелевший авианосец, «Энтерпрайз», который японцам не удалось потопить никакими силами, нуждался в серьезном ремонте. Таким образом на 27 октября 1942 года, когда закончились бои близ Санта-Крус, американский Тихоокеанский флот не имел ни одного авианесущего крейсера. Что же делать? И вице-адмирал Хэлси отдает приказ «в самом срочном порядке ускорить ремонтные работы» на борту «Энтерпрайза», который отправился в док, расположенный в Нумеа. Это означало совершить практически невозможное. Ну а пока суд да дело, надо было разумно и, главное, эффективно использовать имеющиеся силы — и во что бы то ни стало удержать Гуадалканал.

Иными словами, можно было строить любые планы — на будущее, а насущная необходимость заключалась в том, чтобы противопоставить неприятелю любые силы, пускай даже незначительные, и немедленно. Короче говоря, американцы решили: 1. В течение двух дней, 11 и 12 ноября, высадить на Гуадалканале новый десант численностью 6000 человек (с этой целью из Нумеа и с Эспириту-Санто к острову выдвинулись 7 транспортов). 2. Выделить для сопровождения транспортов конвой из 6 крейсеров и 14 эсминцев, которым надлежит прикрывать высадку десанта с моря и в случае, если в водах Гуадалканала обнаружится неприятель, выдвинуться ему навстречу и «ввязаться в бой с целью выигрыша времени», чтобы к острову успела подойти ударная группа «Энтерпрайза», — ее выход из Нумеа был запланирован на 11 ноября. В состав этой группы соответственно входили: «Энтерпрайз», линкоры «Южная Дакота» и «Вашингтон», тяжелый крейсер «Нортхэмптон», легкий крейсер ПВО «Сан-Диего» и 8 эсминцев. При благоприятном стечении обстоятельств вновь образованная ударная группа могла не только дать отпор превосходящим силам противника, но и выиграть крупное воздушно-морское сражение. Что же касается кораблей, выделенных для сопровождения транспортов, у них была одна-единственная надежда на то, что неприятельская эскадра по каким-то причинам задержится в пути. Однако надежда не оправдалась: вечером 9 ноября вице-адмиралу Ричмонду Тернеру, командующему транспортным конвоем, обозначенному как оперативное соединение «Тэр», стало известно, что неприятельская эскадра полным ходом следует к Гуадалканалу. Таким образом американскому конвою: 6 линкорам и 14 эсминцам — предстояло противостоять двум (а по  иным сведениям — четырем) авианосцам, двум (или четырем) линкорам, шести или восьми тяжелым и легким крейсерам и более чем тридцати эсминцам противника. Так что общеизвестный военный термин «бой с целью выигрыша времени» — или, попросту, сдерживающие действия — грозил обрести совсем иной смысл.

Дальнейшие события развивались так, как и предполагалось. 11 ноября к берегам Гуадалканала подошли корабли первого эшелона американского транспортного соединения. Высадка людей и выгрузка вооружения на берег начались незамедлительно и проходили очень быстро. Единственное, что нарушило темп, так это внезапный налет японских бомбардировщиков, — они атаковали с двух заходов и вывели из строя два транспорта. Однако три четверти неприятельских самолетов были вскоре сбиты — частично корабельными зенитными орудиями, частично истребителями с Хендерсон-Филда. 12 ноября к Гуадалканалу подошел второй транспортный эшелон. Высадка и разгрузка прошли, в общем, как накануне, с той лишь разницей, что на сей раз японцы атаковали конвой силами торпедоносцев. Однако ни малейшего ущерба американским кораблям они не причинили, зато 24 самолета из двадцати пяти были сбиты. 12 ноября вечером Тернер скомандовал порожним войсковым и грузовым транспортам отход — с собой в сопровождение он взял только несколько эсминцев. А «почетную» миссию выдвинуться навстречу японской эскадре — вернее, встретить ее в водах Гуадалканала, поскольку она уже была на подходе, — возложили на контр-адмирала Даниэла Каллагена, назначив ему в помощники контр-адмирала Нормана Скотта. Во вверенную их командованию эскадру вошли тяжелые крейсера «Портленд» и «Сан-Франциско», легкий крейсер «Хелена», легкие противолодочные крейсера «Джуно» и «Атланта», а также эсминцы «Арон Уорд», «Стеретт», «О'Бэннон», «Бартон», «Лаффи», «Монсен», «Кашинг» и «Флетчер». Доблесть и отвага были в чести на флоте во все времена. И эти два понятия связаны с названиями упомянутых кораблей неразрывно.

«То была самая страшная схватка на море из всех, что знает современная история», — так охарактеризовал один американский военный историк встречу двух противоборствующих эскадр — вернее то, чем она закончилась. И, сказать по чести, в его словах не было ни малейшего преувеличения или трагической напыщенности. В дальнейшем нам с вами предстоит стать свидетелями еще не одной впечатляющей битвы на обширной акватории Тихого океана, но все они разворачивались по стандартной в общем-то схеме — с чередованием морских и воздушных ударов. Здесь же сражение велось только силами корабельных орудий и торпед, притом с ближайшей дистанции, как в боях при Саво и у мыса Эсперанс. Те же воды, то же время суток — ночь. При Саво врасплох были застигнуты американцы, у мыса Эсперанс — японцы. В этот же раз — никакой внезапности. Каллаган построил эскадру  в одну кильватерную колонну: пять крейсеров посередине, четыре эсминца во главе и столько же в хвосте. Это было не совсем обычное тактическое построение — но какая разница: в бою, да еще во тьме боевой порядок так или иначе пришлось бы менять в зависимости от ситуации. Каллаган прекрасно сознавал, что тактика в его положении будет играть далеко не самую главную роль. Незадолго до полуночи он обратился по радио к экипажам кораблей эскадры, изложил суть поставленного перед ними боевого задания и двинул эскадру вверх по узкому проливу между Гуадалканалом и Флоридой. А уже в час ночи с береговой радиолокационной станции на Гуадалканале поступило короткое сообщение: «Они приближаются». Каллаган продолжал продвигаться вперед. В час тридцать непроглядную тьму вспорол первый луч прожектора — он ударил со стороны японской эскадры. Каллаган тотчас же приказал открыть огонь.

Так началось сражение, которое вошло в историю под негромким названием битва при Гуадалканале. Думаю, нам вряд ли удастся восстановить ход этой битвы в строгой хронологической последовательности, особенно ее начало, длившееся всего-навсего 24 минуты. Упомянем разве только то, что японцы шли с северо-северо-запада тремя колоннами: тяжелые корабли располагались посередине и чуть сзади, — иначе говоря, они надвигались с фронта и флангов. «В самом начале ситуация нам благоприятствовала, — вспоминал потом адмирал Кинг. — Первый же неприятельский корабль взлетел на воздух буквально через минуту после того, как открыли огонь «Сан-Франциско» и другие американские корабли. Следом за тем пожар охватил два неприятельских крейсера, находившихся по левому флангу. А вскоре огонь вспыхнул и на борту других неприятельских кораблей. Экипажу «Атланты», кажется, удалось потопить два неприятельских эсминца, устремившихся было ей наперерез. Сразу же после этого «Атланта» перенесла огонь на легкий крейсер, но ее тут же поразила торпеда, в результате чего у нее вышли из строя машина и рулевое управление. Пока неуправляемый корабль кружил на одном месте, его атаковал неприятельский тяжелый крейсер. «Атланта» получила серьезные повреждения, на борту у нее в нескольких местах вспыхнул пожар, а большая часть экипажа, в том числе контр-адмирал Скотт, погибли. Через несколько минут в бой с неприятельским линкором вступил «Сан-Франциско», а с другой стороны его атаковали «Лаффи» и «Кашинг», который хотя и был серьезно поврежден, обрушил на корабль противника мощный торпедный удар...» Так продолжалось в течение двух-трех часов: корабли обстреливали друг друга из всех видов орудий, обменивались торпедными ударами, загорались и взлетали на воздух... А через некоторое время занялся рассвет, и тьма мало-помалу рассеялась. И в пока еще неясном свете нового дня глазам моряков открылась ужасающая картина, которая неизменно завораживала и  вместе с тем страшила людей на протяжении всей многовековой истории войн. Вот под грохот пушечной канонады и взрывов, лавируя меж полыхающих факелами кораблей, американский эсминец на полном ходу атакует в лоб японский линкор, выпустив по нему несколько торпед и едва избежав прямого столкновения; однако вслед за тем в эсминец попадают крупнокалиберные снаряды — он тут же исчезает в густой пелене дыма, а чуть погодя — и с поверхности моря. «Спустя некоторое время «Сан-Франциско» при поддержке «Портленда» сосредоточили орудийный огонь на одном из японских линкоров, а «Хелена» между тем вступила в бой с крейсером, открывшим пальбу по «Сан-Франциско». В тот же миг верхнюю палубу «Сан-Франциско» потряс чудовищной силы взрыв, которым убило контр-адмирала Кал-лагана, командующего эскадрой, а также нескольких офицеров и матросов». Так за какие-нибудь четверть часа, как в незапамятные времена, нашли свою смерть и обрели бессмертную славу два доблестных американских флотоводца. В общем, спустя пятнадцать минут состояние кораблей американской эскадры было таково:

На «Атланте» бушевал пожар; «Сан-Франциско» и «Портленд» получили серьезные повреждения; «Джуно» пришлось выйти из боя — у него оказались выведенными из строя приборы управления артиллерийским огнем; на борту «Хелены» были незначительные повреждения. Но больше всего пострадали эсминцы: «Лаффи» затонул; «Бар-тон» взорвался и тоже пошел ко дну; «Кашинг» пока еще держался на плаву, но вести боевые действия уже не мог; «Старетт» и «О'Бэннон» потеряли управление. Словом, боеспособность сохраняли только «Арон Уорд», «Монсен» и «Флетчер». Вскоре японцы отошли к северу. В очередной раз! Таким образом за какие-нибудь 24 минуты малочисленной американской эскадре ценой огромных усилий удалось остановить японский флот, дислоцированный в южной части Тихого океана, и обратить его в беспорядочное бегство.

На рассвете следующего дня наблюдалась и вовсе удручающая картина: на «Атланте», едва дошедшей до Гуадалканала, все еще тушили пожар, который никак не хотел униматься; «Кашинг» с «Монсеном» дымились и медленно дрейфовали, точно легендарные корабли-призраки, покинутые своими экипажами; «Портленд» продолжал кружить волчком на одном месте. Тогда же, на рассвете, наблюдатель на «Портленде» доложил командиру, что видит японский крейсер, — он старался проскочить незаметно и жался к берегу Саво. Командир, не мешкая, приказал открыть огонь, несмотря на то что «Портленд» по-прежнему кружило в нескончаемой круговерти. В конце-концов снаряды «Портленда» достигли цели — и японский крейсер пошел ко дну. Чуть погодя тот же наблюдатель разглядел японский линкор — он был поврежден и очень медленно огибал северо-западную оконечность Сево. В свою очередь с подбитого неприятельского линкора заметили эсминец  «Арон Уорд» — и тотчас же открыли по нему огонь. Однако через некоторое время с Хендерсон-Филда в небо взмыли бомбардировщики — и цель была в конце концов уничтожена.

«Сан-Франциско» пострадал довольно серьезно: он был разрушен буквально от носа до кормы, а внутри него не осталось практически ни одного целого помещения; даже лазарет и тот разнесло вдребезги — и все палубы крейсера были усеяны телами убитых и тяжелораненых. Судовой врач с «Джуно», О'Нил, проведший всю ночь у операционного стола на своем крейсере, взял с собой троих санитаров, погрузился с ними в вельбот и отбыл на «Сан-Франциско», чтобы помочь наиболее нуждающимся. «Мне сразу же стало ясно — работы тут непочатый край, — рассказывал потом О'Нил. — Первым делом я взялся оперировать молодого вестового старшину, чернокожего паренька по имени Джексон. Ему разворотило живот, да так, что все внутренности наружу. И этот бедняга с такой ужасной раной провалялся всю ночь на открытой палубе. Впрочем, таких раненых, как бедняга Джексон, на борту «Сан-Франциско» было сплошь и рядом. Операционную мы соорудили на скорую руку в каюте контр-адмирала Каллагана, точнее, в том, что от нее осталось. Я уже заканчивал оперировать Джексона, как вдруг у меня над головой кто-то закричал: «Тревога! Нас атакуют!» И тут буквально через одну-две секунды раздался страшный взрыв — такого я раньше никогда не слышал. Хотя мне довелось пережить бомбежки и артобстрелы тогда, при Санта-Крус, или прошлой ночью, в этот раз рвануло так рвануло. Но уже в следующий миг я подумал: «Погоди-ка!..» И действительно, ничего страшного вроде не случилось, по крайней мере рядом. Я выглянул в иллюминатор и увидел взметнувшиеся в небо черно-серые клубы дыма. Не знаю точно, что там рвануло, но кто-то потом мне сказал — это, дескать, подорвался «Джуно». Во всяком случае, когда дым рассеялся, на поверхности моря уже ничего не осталось». В самом деле, это был «Джуно» — новенький легкий противолодочный крейсер. Он затонул секунд на двадцать. Взрыв прогремел в одиннадцать часов одну минуту. В левый борт ему угодила торпеда — аккурат во вчерашнюю пробоину, которую едва успели залатать. Судя по всему, крейсер атаковала японская подводная лодка, хотя в глаза ее никто не видел. Других американских кораблей поблизости не оказалось: они были здорово потрепаны и легко уязвимы, и ни один из них так и не отважился подойти к месту крушения «Джуно» из опасений, что его постигнет та же печальная участь. Да и потом, разве мог кто-нибудь уцелеть после взрыва эдакой мощи? К тому же трагедия разыгралась в прямом смысле в считанные мгновения. А между тем из экипажа торпедированного крейсера в живых остались сто двадцать человек. И вот теперь, брошенные на произвол судьбы, они отчаянно бултыхались в воде, тщетно надеясь на помощь.

На борту «Джуно» все оставались на своих боевых постах, за исключением раненых и контуженных, они лежали вповалку прямо на палубах, прикрытые одеялами. Остальные же, кто был в состоянии думать о чем-то другом, кроме как о Господе, и мысленно просить его сохранить им жизнь, испытывали смешанное чувство — странное удовлетворение и невыразимую радость. Механики только-только снова запустили машину — и с каждым оборотом винтов «Джуно» мало-помалу приближался к безопасной зоне. Скоро на горизонте покажется Эспириту-Санто с его длинными неказистыми бараками, больше похожими на туннели. Но какая разница? Во всяком случае, лучшего места для отдыха поблизости не сыскать. Но почему непременно Эспириту-Санто? Может, все-таки Перл-Харбор? Только там, пожалуй, и смогут залатать изрядно потрепанный «Джуно». Перл-Харбор — значит Оаху. А это, в свою очередь, означает вполне цивильные дома, улицы, будоражащая обстановка баров и кинотеатров, где ты никогда не будешь одинок. Ну и, само собой, развеселые девицы. Вот это жизнь! Об этом-то и спорили наперебой матросы «Джуно»: что ждет их впереди — Эспириту-Санто или же вожделенный Перл-Харбор. Одна беда: до Гавайев идти и идти, а на крейсере, больше напоминающем решето, одолеть эдакое расстояние весьма проблематично. У кормовой орудийной башни № 6 должна вот-вот произойти смена вахты (на часах — почти одиннадцать) — еще есть время переброситься парой-тройкой слов с товарищами, которых сменяешь. Впрочем, порадовать их нечем: ведь Перл-Харбор, считай, проехали. Хотя кое-кто — так называемые бодрячки — знай себе твердят свое: подавай, дескать, им Перл-Харбор, и все тут, — как будто из принципа. Аллен Клифтон Хейн стоял и молча ждал, когда же наконец пробьет его час заступать на вахту — его боевой пост был у телефонного аппарата. Всеми этими разговорами да спорами — когда, мол, и куда? — он, честно признаться, был сыт по горло и не имел ни малейшего желания обсуждать это в сотый раз.

— В чем дело, старина? — обратился он к матросу, которого пришел сменить, а тот стоял, как истукан, и даже не думал передавать каску своему сменщику. — Ты что, к ней приклеился?

Матрос вышел из оцепенения и уже было потянул руки к каске, чтобы ее снять. Хейн на всю жизнь запомнил этот жест и слегка удивленное выражение, застывшее на лице матроса, который медленно, словно в замедленной киносъемке, поворачивал к нему голову. И вдруг лицо его, да и сам он, и орудийная башня № 6 — все разом исчезло. Чудовищный грохот — нестерпимое удушье. И кромешная тьма. Хейн не мог сообразить, жив он или мертв, или просто ослеп. Через некоторое время — когда точно, сказать трудно, — он понял, что все-таки жив, потому как ощутил чье-то прикосновение. Скоро он сообразил, что лежит, распластавшись, на палубе рядом с чьим-то телом. А еще  спустя какое-то время Хейн убедился, что даже не ослеп, поскольку прямо перед собой разглядел чьи-то башмаки: они торчали из-под края колышащегося черного облака дыма, точно из-под вздыбленного траурного покрывала. Он узнал их — матросские башмаки, и понял, что черный саван — это стелющийся по палубе дым. Наконец в голове у него все разом прояснилось. Он огляделся по сторонам и увидел других матросов: они медленно поднимались, будто это стоило им огромных усилий. Хейн попытался разглядеть в дыму тех, кто был к нему ближе всех, и кое-кого узнал. Он решил сделать, как они, и встал сначала на колени. Палуба, как оказалось, была сильно накренена и напоминала гладкий склон. Матросы, стоя кто на коленях, кто уже на ногах, кричали, как очумелые. Только сейчас Хейну стало ясно: корабль тонет, зарываясь носом в воду, и люди стараются перебраться повыше — на корму. Он и сам уже был на ногах — на этой самой корме, которая вздымалась все быстрее, все выше и круче. В двух шагах от него несколько матросов, недолго думая, кинулись за борт. И Хейн подумал: «А ведь нас того и гляди засосет в воронку. И глазом не успеешь моргнуть». В самом деле, корабль погружался очень быстро: вот уже сквозь дымовую пелену показалась вода — скоро она накроет и корму. «Ну, прыгай же! — мысленно приказал себе Хейн. — Нет, не могу». И тут взгляд его упал на кучу спасательных поясов — они валялись в беспорядке чуть ли не у его ног (и как он их раньше не заметил?). Хейн не спеша нагнулся и вытащил из кучи один пояс. Но надеть не успел — матроса захлестнуло шальным потоком воды. Хейн оказался в море — и теперь шел ко дну следом за «Джуно». Между тем после взрыва прошло всего-навсего двадцать секунд.

Хейн, однако, не выпустил пояс из рук — он вцепился в него намертво. Благодаря ему-то Хейн и спасся: спасательный пояс, точно поплавок, поднял его из морской бездны, где он мог бы исчезнуть навсегда. Хейна закружило в водовороте и стало засасывать в воронку, и уже нечем было дышать. И вдруг он на поверхности — горло сжимает от удушья, словно тисками. Глоток-другой животворного воздуха — и ему уже лучше. Но тут он ощутил во рту отвратительный привкус мазута, а на лице — какую-то маслянистую грязь. По морю стлалась густая пелена дыма, только цвет его уже был не черный, а серый. Поверхность моря была сплошь покрыта пятнадцатисантиметровым слоем мазута, и в этой мерзкой жиже что только не плавало: и рулоны туалетной бумаги, и отдельные листки белой писчей бумаги, и голубые печатные бланки. Но больше всего Хейна потрясло то, что рядом не было ни одной живой души, потрясло и напугало. Бултыхаясь в мазутной жиже, Хейн стал нацеплять на себя спасательный пояс. При мысли о том, что он остался совершенно один, в груди у него учащенно и гулко забилось сердце. И разгребая руками рулоны туалетной бумаги, Хейн поплыл куда глаза глядели. Через несколько секунд  (а может, через минуту — откуда ему было знать?) он уткнулся головой во что-то твердое и плотное: это был ярко размалеванный спасательный плот. Хотя это был совсем маленький плот, размеры его потрясли Хейна: ему даже показалось, что он уперся не иначе как в борт громадного линкора. Нащупав один из бимсов, он уцепился за него обеими руками. Значит, еще не все потеряно.

Хейн насчитал в плотике несколько человек матросов. Одни из них сидели, а другие лежали вповалку, держась руками за планшир, опоясывавший борта плотика по всему периметру, и молча озирались по сторонам. Вокруг плотика в грязной воде барахтались и голосили люди. Хейн услышал, как кто-то из них крикнул: «На помощь! Я не могу плыть, мне оторвало ногу!» Хейну еще никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь кричал вот так: «Мне оторвало ногу!». Такое и правда нечасто услышишь. А тот несчастный все кричал и кричал — не унимаясь, и это было ужасно. Наконец Хейн увидел того, кто кричал (дым к тому времени малость рассеялся), и поплыл прямиком к нему. Голосивший без устали матрос торчал из воды, точно свечка, — в таком положении его удерживал спасательный пояс — и округлившимися от боли и страха глазами неотрывно смотрел на Хейна. Он умолк, лишь когда сообразил, что Хейн плывет к нему на помощь. Хейн ухватил его за пояс одной рукой, в которую насмерть перепуганный бедняга вцепился мертвой хваткой, и, подтащив его к плоту, крикнул сидевшим там матросам, чтобы они вытащили безногого на борт. Когда беднягу уже наполовину вытащили из воды, Хейн отвернулся, чтобы не видеть его страшную культю. А через несколько мгновений, когда он снова повернулся, то увидел, что несчастный уже лежит на дне плотика и не шелохнется. Было ясно: бедняга долго не протянет — это уж как пить дать. Вслед за тем Хейн тоже забрался в плотик. В общей сложности их оказалось там пятнадцать человек — словом, как сельдей в бочке. Тем временем к плотику со всех сторон подплывали другие матросы и цеплялись за его бортики, лишь бы за что-то ухватиться. И все как один гомонили кто о чем, так что понять их было невозможно. Вдалеке виднелись тонкие струйки дыма: это дымили корабельные трубы. Ну конечно, это «свои» эсминцы — кто же еще. Наверняка они уже заметили несчастных — и скоро будут здесь, и возьмут всех на борт. А что, если японцы вдруг опять начнут атаковать. Ну что же, ничего не поделаешь: придется подождать, когда закончится бой. Матросы были одеты кто во что, а некоторые были почти нагишом: должно быть, робы загорелись прямо на них, когда после взрыва вспыхнул пожар, а может, они сами их скинули, перед тем как прыгнуть в воду. Раненых оказалось очень много — даже среди тех, кто за все время не издал ни единого крика. Одному матросу, который был в воде и плыл, ухватившись за плот, похоже, здорово раскроили череп, потому что мозги у него были чуть  ли не наружу. А у некоторых раны походили на круглые красные дыры: у одних они были большие, у других совсем крохотные. Неподалеку на волнах покачивался еще один плот — его тоже со всех сторон облепили люди.

Вскоре стемнело: вечер наступил на удивление быстро — просто невероятно! А может, Хейну это только показалось? Время коротали за разговорами: матросы делились догадками и предположениями, куда же их в конце концов занесет: иногда на плоту происходило шевеление — люди поворачивались, садились или ложились, пытаясь примоститься поудобнее. Когда кто-нибудь начинал говорить, его внимательно выслушивали, как будто ждали, что он вот-вот сообщит нечто очень важное, потом все скопом принимались обсуждать услышанное, поднимая гвалт, который не стихал до тех пор, пока кому-то в голову не приходило что-нибудь эдакое, сногсшибательное. Внезапно сделалось совсем темно (погода резко испортилась). Пошел дождь. В сгустившихся сумерках было видно, как к одному плоту медленно приближается другой, а за ним третий. Их толкали перед собой, работая ногами, матросы, которые находились в покрытой толстой пленкой мазута воде. Плотики сблизились почти вплотную: люди, как видно, решили держаться ночью все вместе.

Когда же на море опустилась ночь, матросы уже совершенно отчетливо различали вдалеке корабельные огни — их было много... Через каждые две минуты кто-нибудь да кричал: «Корабль!» И всякий раз все поворачивались в указанном направлении, вглядывались во тьму, кричали, размахивали руками. Но вслед за тем призрачное видение исчезало, будто растворяясь в непроглядной ночной мгле. Дождь перестал. Море, слава Богу, было спокойное. И все же это была плохая ночь — прежде всего из-за громких стонов и бурных метаний. Это умирали тяжелораненые. Перед смертью они в беспамятстве отчаянно стонали, причитали, бились в судорогах. И глядеть на их мучения было страшно. Вряд ли есть другое место, где смерть кажется более жуткой, чем на утлом плотике, который переполнен людьми, потерпевшими кораблекрушение. Стенания умирающих подчас даже заглушали возгласы: «Корабль!.. Корабль!..» — отчего положение матросов с «Джуно» казалось и вовсе безнадежным.

А потом люди начали страдать от последствий долгого пребывания в мазуте. Они были перепачканы им с ног до головы. От мазута разъедало и жгло глаза, так что их уже невозможно было открыть. «Скоро мы все ослепнем!» — завопил кто-то, и все остальные принялись скулить, точно малые дети. И тут одному матросу пришла в голову блестящая мысль. Вокруг плотов всюду плавали рулоны туалетной бумаги. В середине она была сухая и чистая. Ее-то матросы и пустили в ход, чтобы протирать глаза. Потом у некоторых начались нестерпимые рези в животе, оттого что они наглотались мазута. От  этой проклятой дряни не было никакого спасу. Мазутная пелена оказалась настолько толстой и плотной, что от нее с трудом можно было оторвать спасательный пояс, — они плавали в жиже вместе с другими предметами. Матросы думали, что непременно умрут, если не выберутся из мазутного плена. И тогда было решено толкать плоты, работая ногами, как они это делали вчера, а в каком направлении двигаться, им было все равно — лишь бы поскорее выплыть на чистую воду.

— Да вы спятили! — крикнул кто-то. — В чистой воде полно акул!

А ведь никто об этом и не подумал. При слове «акулы» все так и оцепенели от ужаса, и в наступившей тишине слышались только стоны раненых. Наконец стало светать. Море было пустынно.

На одном из плотов находился офицер — он объявил, что готов принять на себя командование, поскольку надо любой ценой добраться до земли. Она маячила на горизонте как раз перед тем, как корабль начал тонуть (это был остров Сан-Кристобаль — он лежал в 20 милях от места крушения «Джуно»), значит, до нее было совсем рукой подать. Тогда ему снова напомнили про акул.

— Акулы никогда не нападают на живых людей. Тем более, если их много, в смысле — людей, и все держатся вместе. Из плотов соорудим одну связку. Те, кто покрепче, переберутся в головной плот и возьмут на буксир два других — там надо разместить раненых. Остальные поплывут рядом, а когда устанут, смогут в любое время ухватиться за плот и передохнуть.

Так и порешили. На то, чтобы связать плоты между собой, ушло Бог весть сколько времени, потому что люди были измотаны и у них все валилось из рук. И лишь благодаря удивительным организаторским способностям того самого офицера (это был лейтенант Блоджетт) связка в конце концов была готова. И вот самые сильные и здоровые принялись толкать плотики прямо перед собой. Вперед продвигались чертовски медленно, но все же продвигались. Наконец — чистая вода. Но где же акулы? Их не было и в помине. Так они плыли весь день и всю ночь, толкая плотики перед собой и попеременно меняя друг друга. Офицер указывал направление, ориентируясь по звездам. На море, на беду, поднялось волнение. К тому же у потерпевших кораблекрушение моряков, с тех пор как затонул «Джуно», во рту, понятно, не было ни маковой росинки.

На третий день утром в небе показался самолет. Это был Б-17 («летающая крепость») — летел он довольно низко. Рокот его моторов даже заглушал крики несчастных, махавших ему руками и не сводивших с него глаз. Б-17 описал над ними несколько кругов и сбросил в море какой-то предмет, с виду похожий на мешок с надувной резиновой лодкой. И моряки наконец воспряли духом. Раз Б-17 сбросил им  лодку, значит, до земли и впрямь рукой подать. Во всяком случае, уж теперь-то их точно заметили. Но как добраться до лодки? Она была ярко-желтая и мерно покачивалась на волнах. Пуститься вплавь — опасно: растреклятые акулы, хотя пока их не видать, наверняка рыщут где-то поблизости. В общем, решили так: освободить один плотик, переправив раненых на другой, и послать в нем троих за лодкой. Время на все про все ушло очень много, но после появления Б-17 у людей появился азарт, терпение и надежда. Двух матросов из троих, что отправились за лодкой, звали Харди и Фитцджеральд. Третьим был мексиканец — как его звали, Хейн не знал. Они надули лодку с помощью специальных химических газонаполнительных трубок, подцепили ее на буксир и вернулись обратно. Да, но что же теперь с нею делать? Первое, что пришло в голову, — перетащить в лодку всех тяжелораненых: по крайней мере, там их не будет заливать водой, если волнение усилится. Сначала переправили лейтенанта Уонга. Кто-то обнаружил в лодке пару гребков — маленьких лопатообразных весел. Таким образом, если в лодку с ранеными посадить еще двух гребцов, из нее получилось бы некое подобие буксира, который смог бы тащить за собой плотики. Эта мысль пришлась всем по душе — и лодка с плотиками на буксире двинулась дальше. Только, к великому сожалению, очень-очень медленно. Между тем волнение на море заметно усилилось. Небо расчистилось от облаков и палящее вовсю солнце нещадно жгло тех, кому нечем было прикрыться. Эти бедняги больше других страдали от жажды; многие из них умерли в тот же день от солнечного удара. Остальные же, на ком была одежда, ощущали себя много лучше, хотя бы потому, что робы, пропитавшиеся мазутом насквозь, теперь надежно защищали тело от испепеляющего солнечного жара. Караван из плотиков продвигался до того медленно, что многие решили попробовать добраться до земли вплавь, уцепившись за доски и обломки рангоутного дерева, благо этого добра вокруг плавало сколько угодно. Самых нетерпеливых не останавливал даже страх перед акулами, хотя, впрочем, пока эти твари никак себя не обнаружили. Вскоре весельчаки скрылись из виду. Однако через час один из них вернулся и сказал, что это была безумная затея. Остальных же с тех пор никто больше не видел. Так что теперь их осталось пятьдесят человек: одни сидели в плотиках, другие плыли рядом, — а в первый вечер — ровно в три раза больше. В конце дня Харди и Фитцджеральд, которые гребли в лодке, уложив между собой раненого лейтенанта Уонга, заявили, что будет лучше, если отцепят плоты и постараются поскорее догрести до земли, чтобы прислать подмогу. Они сказали, что это им вполне под силу. И действительно, это было много лучше, чем тащиться черепашьим ходом по морю, которое того и гляди заштормит. С этими словами они уплыли вперед, а их товарищам ничего не оставалось, как постараться удержать плоты вместе. Днем  было сущее пекло, а ночью зуб на зуб не попадал от холода, и чтобы вконец не окоченеть, приходилось опускаться в воду и плыть рядом с плотиками: в море было куда теплее.

На четвертый день утром поднялся сильный шторм — и плотики разметало в разные стороны. На плоту, где находился Хейп, было двенадцать человек, включая его самого. Среди них был поляк из штата Пенсильвания. Он вдруг сделался необычайно говорливым и знай себе трещал без умолку — все рассказывал про то, что до войны он был шахтером, и про то, как оно там несладко, глубоко под землей. Чуть погодя самые сильные решили попробовать догнать другие плотики — однако у них ничего не вышло. Вид двух плотиков, то вздымающихся на гребень волны, то низвергающихся в провалы между волнами, производил угнетающее впечатление. И тогда несчастные решили больше ничего не предпринимать, а просто сидеть и ждать, когда к ним придут на помощь. Между тем над ними несколько раз пролетали самолеты, и некоторые — довольно низко, но потом они улетали прочь. Люди были в отчаянии и проклинали все и вся за то, что их бросили на верную смерть. А Хейн, в отличие от своих товарищей, думал, что бой, наверное, еще не закончился и что надо набраться терпения и немного подождать. Позднее он вспоминал:

«Один из наших плыл, ухватившись за плот, и все глотал морскую воду. Опустит голову — и ну хлестать как сумасшедший. Скоро ему стало совсем плохо, он уже не мог даже держаться за плот. Я нагнулся к нему, чтобы как-то помочь — хотя бы поддержать голову над водой. И держал так весь день. А вечером у него изо рта пошла желтая пена. Тогда я сказал остальным: «Подержите его немного, у меня больше нет сил». А они мне в ответ: ничего, мол, не поделаешь, сил, дескать, ни у кого нет. Потом они заспорили чуть ли не до драки. Тогда я им говорю: «У него сердце не бьется, и пульса нет. Он, наверно, умер. Я отпущу его». А старшина мне и говорит: «Даже думать забудь. Это не по уставу. Ты не смеешь утопить труп без официального приказа командира или военного министра, или кого-то еще из высшего командования». Я решил, что он бредит. Но остальные говорили то же самое — нет, мол, у меня такого права. И все время, пока мы спорили, я поддерживал беднягу на руках. И вдруг откуда ни возьмись акула. Она подплыла совсем близко и укусила его за ногу. Она прихватила ее чуть ниже колена, дернула и оторвала. Бедный малый даже не вскрикнул. Было ясно — ему конец. И я решил его отпустить. Какой смысл держать труп? Мы сняли с него именной браслет, один из наших прочитал молитву, и я разжал руки». Следующая ночь была холоднее предыдущей. И все прыгнули в теплую воду. Те, кто был нагишом, тесно жались друг к дружке. А вскоре появились и акулы — их было много, и вели они себя все более дерзко. Одно дело днем: хлопнешь по воде рукой, брыкнешь ногой — глядишь, и прогнал  их прочь. Ночью же людей одолевала дремота. Так твари одного и сожрали. Акула подплыла к нему и сначала укусила, оторвав кусок плоти. Бедняга закричал. Тут на него накинулись другие акулы — и утащили под воду. Те, кто был рядом, в ужасе принялись орать и молотить по воде руками. Потом кто-то сказал, что попробует добраться до земли вплавь. Но не успел он проплыть и трех десятков метров, как на него набросилась акула. А еще кто-то вдруг заговорил про «Джуно»: крейсер, дескать, лежит себе спокойно на дне прямо под ними — так что можно нырнуть хоть сейчас и достать что-нибудь поесть. И большинство с ним согласились: прекрасная мысль — почему бы в самом деле не нырнуть за едой на «Джуно», раз корабль у них под ногами? «Я тоже в это поверил, — вспоминал Хейн. — Да и как тут не поверить, если все твердят одно и то же. Затем кто-то сказал, что видит на дне моря свет. И все снова заговорили про еду. Я попросил того малого показать, где он разглядел свет. Он, не сказав ни слова, нырнул, я — за ним. И, конечно, ничего не увидел. Тогда я встряхнулся и понял, что творю. Я решил больше никому не верить».

На рассвете призрачные видения исчезли. Волнение на море улеглось, небо прояснилось. Когда солнце чуть поднялось над горизонтом, мучения начались снова. Больше всего у людей страдали спина и плечи. Некоторые твердили без умолку, что уж лучше утопиться, чем выносить нескончаемые муки. Люди сделались чересчур раздражительными: стоило кому-то случайно задеть соседа, будь то на плоту или в воде, как тут же вспыхивала ссора, а подчас дело доходило даже до рукоприкладства. Когда же драки прекращались, все вдруг разом ударялись в воспоминания и рассказывали друг другу про свою жизнь до войны и про то, чем займутся, когда все это закончится и они вернутся домой. А кто-то клялся и божился, что если плот в конце концов прибьет к какому-нибудь острову, они останутся там навсегда и больше ни за какие блага на свете не ступят на палубу корабля. Ночью старшина, плывший рядом с плотиком, как ни в чем не бывало заявил, что «желает принять ванну». С этими словами он снял с себя спасательный пояс, всю одежду и отплыл было в сторону. Но тут появилась акула — она набросилась на него и утащила под воду. В ту ночь акулы сожрали еще двоих.

На следующее утро небо заволокло тучами, закрапал дождь, по морю пошли волны. Сейчас на плоту их было уже четверо. Около полудня прилетела чайка и, усевшись на краешек плота, уставилась на людей неподвижным взглядом. Моряки тоже смотрели на нее, приоткрыв рты от удивления. Затем двое из них осторожно подкрались к ней и, молниеносно кинувшись вперед, схватили руками. От радости они подняли такой крик, что птица перепугалась и неистово забилась у них в руках. Эти двое так тряслись, что чайка в конце концов вырвалась и упорхнула прочь. Незадачливые птицеловы посылали ей вслед  проклятия, выслушивая при этом брань своих товарищей — уже в свой адрес. Однако чуть погодя чайка опять вернулась и опять села на край плота. Похоже, она выбилась из сил, а может, была подранена. Они снова поймали ее — и уже не выпустили. «Мы свернули ей шею, — рассказывал потом Хейн, — и тут же съели. Каждому досталось по маленькому кусочку, но в конце концов это была хоть какая, а все же еда». Потом над плотом пролетел самолет — низко-низко. Он тоже сбросил какой-то мешок — может, с надувной лодкой, а может, со съестными припасами и лекарствами, — но тот упал слишком далеко. А между ним и плотом были акулы.

Миновала еще одна ночь. Потом наступил новый день. Теперь на плоту их осталось только трое: Хейн, мексиканец и еще один матрос. Внезапно тот, третий, закричал, что видит большое белое госпитальное судно и до него, мол, совсем недалеко — около мили. Он сказал, что надо бросить плот и скорее плыть к тому кораблю. Хейн с мексиканцем выслушали его, поглядели в ту сторону, куда он указывал, и поняли, что покинуть плот было бы чистейшим безумием. И тогда Хейн сказал: единственное, что он знает наверняка, так это то, что стоит им бросить плот, пиши пропало. Теперь-то уж он был в этом уверен, как никогда прежде. И третий матрос умолк.

В тот день не случилось ничего необычного, а ночью их опять одолевал собачий холод. Третий матрос (товарищ Хейна и мексиканца) был почти голый: свою робу он скинул в первый же день, потому что она пропиталась мазутом. И теперь он требовал, чтобы Хейн отдал ему свою. «И не надейся», — ответил ему Хейн. «Ну ладно, — сказал тот, — тогда я возьму и нырну на «Джуно», ведь он все еще там, под нами, и достану одежду. У меня в рундуке полно чистой одежды». Хейн с мексиканцем с трудом удержали его на плоту. Они стиснули беднягу с обеих сторон и держали изо всех сил, к тому же так оно было теплее. Но через некоторое время они устали и ослабили хватку — и тот, третий, вырвался у них из рук. Он тотчас же сиганул за борт и пустился вплавь. Вслед за тем Хейн с мексиканцем увидели, как его со всех сторон окружили акулы. Матрос молотил по черной воде кулаками, стараясь их отогнать, а потом продолжал плыть дальше. Внезапно он обернулся и крикнул Хейну с мексиканцем, чтобы они подгребали к нему на плотике, а потом вдруг снова пустился вплавь. Через миг-другой послышался его истошный вопль — и он исчез.

Наступил новый день. «По-моему, пошли уже седьмые сутки (на самом деле — девятые), — рассказывал потом Хейн. — Мы разговаривали часами напролет, все сокрушались по поводу того, что с нами приключилось. Помню, я тогда отдал мексиканцу свой нож, просто так, на память. Мы сидели на разных концах плота, свесив ноги за борт, и шлепали ими по воду, чтобы отогнать акул. И вот ночью,  когда мы, наверное, закемарили, одна акула подплыла совсем близко и схватила мексиканца за ногу. Мексиканец вскрикнул, и пожаловался, что ему в ногу вонзили нож. А я ему и говорю: «Кто же, интересно, мог это сделать, если нас только двое». Тогда он стал упрашивать меня, чтобы я сводил его к врачу. Тут я взбесился и начал что было сил дубасить ногами по воде, совершенно не соображая, что творю. Потом мне стало казаться, будто я и впрямь веду его к врачу. А он как заорет, и давай перебираться ко мне. Тогда я и увидел, что с ним: ясное дело — цапнула акула. Он, значит, ко мне, и тут я его хвать и держу. А акула уже тут как тут. Сцапала его снизу и давай трепать, сильно-сильно, так что мне уже было его не удержать. Тут поналетели другие акулы — видимо-невидимо и всем скопом накинулись на беднягу и утянули под воду. Мне казалось, эта кошмарная ночь никогда не закончится. А утром меня стали одолевать видения — такого со мной еще никогда не было. Мне привиделись мои товарищи: они выходили прямо из воды, и у каждого за спиной винтовка. Я звал их, и они откликались — говорили, что стоят в карауле и что вышли из люков нашего корабля. Тогда я возьми да спроси — как, мол, там у нас на борту. А они мне в ответ: «Полный порядок!» — И пригласили спуститься с ними туда, вниз. Ну я и говорю: «Хочу к вам. Я с вами». И поплыл к ним. А они вдруг куда-то пропали. Я вернулся на плот и увидел их снова. Раза два плавал я вот так к ним, а они все куда-то исчезали. Позже, когда я очнулся, внутренний голос мне сказал — потерпи, дескать, еще чуть-чуть, и тебя найдут, сегодня же и отыщут. И вот около полудня гляжу — летит гидросамолет — покружил-покружил над головой и улетел. Я был в отчаянии. И этот бросил меня, как все остальные! А потом подумал: что если летчики приняли меня за японца, ведь от мазута я был весь черный. Но немного погодя они вернулись и принялись разбрасывать вокруг плота дымовые шашки. У меня снова появилась надежда. Я снял рубаху и помахал летчикам, а они мне в ответ помахали руками. И опять улетели. Тогда я решил, что скоро за мной пошлют какое-нибудь судно: летчики непременно скажут, где я. Как же иначе! А еще через некоторое время я увидел вдалеке, на горизонте, мачту, потом — струйку дыма. И вот наконец показался корабль. Он становился все больше и больше и шел прямо на меня. Это был эсминец «Баллард». С него спустили шлюпку, она подошла к плотику, меня переправили на борт эсминца, и сразу в лазарет».

Ударная группа «Энтерпрайза» снялась из Нумеа 11 ноября. И в этот раз бригады инженеров и рабочих не стали дожидаться окончания ремонтных работ в доке и отбыли в плавание на борту авианосца, чтобы закончить ремонт прямо в море. Так что грохот пневмомолотков не смолкал на «Энтерпрайзе» в течение всего перехода  Нумеа — Гуадалканал — до тех пор, покуда его не заглушила зенитная канонада. Таким образом, удалось выиграть по крайней мере пару дней. Вместе с ремонтниками из дока трудились 59 офицеров и матросов с плавучей мастерской «Вестал», а также — целый строительный батальон из состава кораблестроительных войск, которые на американском флоте назывались «морскими пчелками».

В пятницу утром, 13 ноября, ремонт так и не был закончен — еще не был до конца отлажен носовой самолетоподъемник, а уже в 11 часов (как раз, когда взорвался «Джуно») контр-адмирал Кинкейд получил от вице-адмирала Хэлси приказ: «Срочно следовать курсом норд, чтобы прикрыть отход поврежденного «Джуно». Отделиться от входящих в состав группы линкоров и эсминцев, которые передаются под командование контр-адмирала Уильяма Ли для выполнения другого боевого задания. Занять позицию к востоку от Саво (то есть к северу от Гуадалканала) и в случае появления неприятельской эскадры задержать ее продвижение» (ремонтные работы следовало закончить любой ценой и в предельно сжатые сроки, поскольку чинить и латать авианосец, когда того и гляди могут начаться боевые действия, да еще когда он набит до отказа самолетами, было, мягко говоря, несподручно), он распорядился поднять в воздух девять торпедоносцев и отправить их под прикрытием шестерки истребителей на Гуадалканал — во временное распоряжение генерал-майора Вандегрифта. По пути к Гуадалканалу эскадрилья наткнулась на подбитый японский линкор, который утром обнаружил «Портленд». Линкор выжимал не больше пяти узлов и плелся в сопровождении пяти эсминцев без воздушного прикрытия. Линкор и эсминцы открыли по самолетам «Эн-терпрайза» зенитный огонь. Эскадрилья нанесла ответный удар. Однако, даже несмотря на то что линкор поразили три торпеды и взрывы были видны на большом расстоянии, тот как ни в чем не бывало продолжал движение. По прилете на Хендерсон-Филд пилоты с «Энтерпрайза» рассказали базировавшимся там летчикам о случившемся, но те, оказывается, уже знали про этот линкор. Кстати сказать, в то время на Гуадалканале были сосредоточены лучшие силы американской морской авиации и пехоты. Так вот, в то утро японский крейсер, который уже был поврежден в результате артобстрела, каким-то образом умудрился уцелеть после двух налетов пикирующих бомбардировщиков и трех торпедных атак. Его ничто не брало — он продолжал идти своим курсом дальше со скоростью не выше пяти узлов. Ближе к вечеру летчики с «Энтерпрайза» и Хендерсон-Филда снова поднялись в воздух. Непотопляемый линкор трижды атаковали пикирующие бомбардировщики и торпедоносцы, которые к тому же обстреляли его из пулеметов. И опять без толку. Неуязвимый линкор оставался на плаву и сохранял ход, хотя при этом он глубоко осел на корму и на борту у него осталось всего лишь два боеспособных орудия. Некоторое время  спустя торпедоносцы еще раз атаковали линкор — только теперь он наконец остановился и заполыхал ярким пламенем, лизавшим сгущающиеся сумерки. Это был «Хиеи». Своей неуязвимостью он был обязан японским металлургам и британским кораблестроителям. «Хиеи» спустили на воду в 1912 году в японском порту Йокосука, а построили его по проекту и под руководством именитого английского судостроителя сэра Джорджа Тэрстона. В 1930 году с линкора сняли вооружение, а перед самой войной поставили снова и, кроме того, модернизировали. 12 ноября в водах Гуадалканала в «Хиеи» угодило 86 снарядов, а на другой день — 8 крупнокалиберных бомб и 21 торпеда. Однако затонул «Хиеи» только глубокой ночью, успев напоследок обстрелять остров из двух оставшихся орудий.

Между тем далеко не вся японская южно-тихоокеанская флотилия повернула тогда обратно. Крейсеры Каллагана уничтожили лишь малую часть огромной неприятельской армады, выдвинувшейся к Гуадалканалу. «Мы были к этому готовы, — писал адмирал Кинг, — и ничуть не удивились, когда вскоре к северу от острова объявились неприятельские транспорты под мощным эскортом линкоров, крейсеров и эсминцев. Вне всяких сомнений, японцы готовились к крупнейшему вторжению. В течение всего дня 14 ноября неприятельские транспорты подвергались ожесточенным ударам нашей авиации». Впрочем, ни в одном из донесений от летчиков про линкоры не упоминалось ни словом. Похоже, неприятельские линейные корабли (они обнаружатся позднее) отделились от основных сил эскадры незадолго до налета американской авиации. По признанию летчиков, атаковать беззащитные транспорты было проще простого, хотя и ужасно неприятно. И по возвращении многие пилоты даже называли себя палачами. Действительно, японские транспорты шли практически без воздушного прикрытия (вероятно, неприятельские самолеты взлетали с авианосца, находившегося далеко позади эскадры, — впрочем, его присутствие так и не было обнаружено), а из тех немногих истребителей, что их сопровождали, восемь были сбиты, остальные же улетели прочь. Транспорты были битком набиты солдатами. Два корабля были потоплены во время первой же воздушной атаки, после чего поверхность моря площадью в целый квадратный километр сплошь усеялась телами японских солдат в хаки, которые вскоре утонули либо были сожраны акулами. Тяжелые авиационные бомбы пробивали насквозь надстройки и верхние палубы и взрывались в переполненных внутренних отсеках и помещениях транспортов, превращая людей в сплошное месиво из плоти и крови. Но даже охваченные огнем, транспорты продолжали неумолимо продвигаться к Гуадалканалу — таков был приказ высшего японского командования. А летчики тем временем возвращались на Хендерсон-Филд, быстро дозаправлялись, пополняли боекомплекты и снова поднимались в  воздух — бомбить и расстреливать непреклонного противника. В итоге в тот день американцы уничтожили 8 японских транспортов: четыре из них затонули, еще четыре сгорели, остальные выбросило на рифы Гуадалканала, а 2 неприятельских крейсера и 2 эсминца получили серьезные повреждения. Кроме того, японцы понесли огромные потери в живой силе: двадцать тысяч солдат, а то и больше, погибли в результате взрывов и пожаров либо утонули в море.

Во время налета зенитными орудиями японского крейсера был сбит один из пикирующих бомбардировщиков «Энтерпрайза», который пилотировал лейтенант Джеферсон Карум. Пилоту и его стрелку Хинсону удалось быстро выбраться из упавшего в море бомбардировщика и надеть спасательные пояса, а вот надуть плот у них не было времени. Полетчики не впали в отчаяние: они, как и поначалу матросы с «Джуно», надеялись, что «свои» скоро снимут их с воды. Однако они ошиблись. В здешних водах нередко случалось, что сильные ветры и течения уносили потерпевших кораблекрушение моряков и летчиков очень далеко от места крушения еще до того, как о них успевали вспомнить. А что такое человек в море? Или два? Песчинка, две песчинки — не больше. Карум с Хинсоном упали в море в шестидесяти милях к северо-западу от Гуадалканала. Во время падения Карум заприметил вдали небольшой островок. «Поплывем туда», — предложил он товарищу. И они пустились вплавь в том направлении, куда махнул рукой Карун. К счастью для летчика, поблизости не было акул: эти твари огромными стаями напали на оказавшихся в воде японских солдат с разбомбленных транспортов и, как видно, уже пресытились человеческой плотью. Но к полудню следующего дня силы у Хинсона сдали и он захлебнулся. А Карум продержался на воде в общей сложности семьдесят три часа. От соленой воды у него так распухло лицо, что глаза почти не открывались. Только на третьи сутки, утром, он подплыл к острову, где уже различал струйки дыма от костров рядом с хижинами туземцев, однако течением его неумолимо относило назад — в открытое море. Бедный летчик провел в воде еще один день, одну ночь и весь следующий день. Иногда он впадал в забытье, и тогда ему виделись леденящие кровь кошмары, от которых он, к счастью, тут же пробуждался. И вот, когда его ноги наконец нащупали твердое дно, а вода доходила ему уже до пояса, Карум вдруг понял, что не сможет выйти на берег. Но, собрав последние силы, летчик все же выбрался из воды — передвигаясь где вплавь, где на четвереньках. С трудом одолев ползком еще шестнадцать метров — уже по суше, — он наткнулся на дождевую лужицу и вмиг осушил ее до дна. Дикари обнаружили его лишь на другой день. Они перенесли несчастного в деревню в тринадцати километрах от того места, куда его прибило к берегу, обмыли, смазали ему раны целебными мазями из трав, накормили рисом и напоили  горячим травным настоем. А после устроили в его честь праздник с плясками «хупа-хупа», как в кино. Через десять дней у берегов острова приводнился американский гидросамолет, который наконец доставил Карума к «своим».

Наконец вечером 14 ноября обнаружились грозные японские линкоры. Около 23 часов с береговой радиолокационной станции Гуадалканала сообщили о том, что к острову приближается крупный корабль — линкор или тяжелый крейсер — в сопровождении двух легких крейсеров. Как раз в это время эскадра контр-адмирала Ли (она, как мы помним, отделилась от группы «Энтерпрайза» 13 ноября), в которую входили линкоры «Южная Дакота» и «Вашингтон», а также 4 эсминца, огибала остров Саво. Море было спокойным — с севера задувал легкий бриз. В небе серебрился месяц. Японские корабли были замечены сразу же после полуночи — американские линкоры тотчас же открыли огонь. Завязался бой, очень похожий на тот, что 11 ноября дали крейсеры под командованием Каллагана, — те же воды, та же скоротечность и ожесточенность, — с той лишь разницей, что теперь пальба велась крупнокалиберными снарядами. Так что довольно скоро после шквальных залпов 406-миллиметровых орудий «Вашингтона» и «Южной Дакоты» первые два японских корабля вспыхнули и задымились, как кончики сигарет, и через несколько минут затонули. Зато у американских эсминцев положение оказалось много хуже: один был потоплен, а три других получили серьезные повреждения. Словом, американские линкоры остались в полном одиночестве. Между тем в 8 милях от того места, где шел бой, появилась неприятельская эскадра во главе с линкором «Киришима». На новоприбывшем флагмане, похоже, еще не разобрались, в чем дело, и, врубив мощные прожекторы, принялись обшаривать морскую гладь дальнобойными световыми лучами. Ответная реакция «Вашингтона» и «Южной Дакоты» последовала незамедлительно: они дали одновременно шесть залпов подряд. На «Киришиму» обрушились 108 снарядов, и линкор тут же пошел ко дну, успев, однако, ответить прицельным залпом по «Южной Дакоте». Остальные же японские корабли убрались прочь.

Битва за Гуадалканал закончилась на рассвете 15 ноября, после того как четыре подбитых японских транспорта выбросило на песчаный берег Гуадалканала, где их добили бомбардировщики с Хендерсон-Фильда. А завершили разгром орудия эсминца «Мид». Тем же утром от вице-адмирала Хэлси поступил приказ, согласно которому ударной группе «Энтерпрайза» надлежало возвращаться на базу. Итоги последнего сражения за Гуадалканал, длившегося пять дней, были таковы: японцы потеряли 2 линкора, 1 тяжелый крейсер, 4 эсминца и 12 транспортов; кроме того, получили повреждения и были выведены из строя 2 неприятельских линкора, 2 тяжелых и 2 легких крейсера и 4 эсминца, тогда как у американцев были потоплены 2 легких крейсера  и 7 эсминцев и получили повреждения 1 линкор, 1 тяжелый и 1 легкий крейсера и 7 эсминцев.

«Несмотря на понесенные нами крупные потери, битва за Гуадалканал завершилась для нас решительной победой. С тех пор нашим позициям в южной части Соломоновых островов больше ничто не угрожало», — таково было заключение адмирала Кинга. Однако между этой «решительной» победой и окончательной оккупацией острова американцами прошло почти три месяца. За это время японцы предприняли последнюю попытку высадить на Гуадалканале крупный десант. Иначе говоря, 30 ноября произошло еще одно морское сражение — при Тассарафонга. Это была так называемая крейсерская битва, причем на редкость ожесточенная; другая ее особенность заключалась в том, что все происходило в неясной обстановке, то есть ночью. Американцы потеряли тогда тяжелый крейсер «Нортхэмптон»: он был потоплен, — а три других получили различной степени повреждения. Японцы же потерпели очередное поражение — им больше никогда не удастся собраться с силами, какие были у них прежде. Словом, Гуадалканал перестал играть роль Главного театра военно-морских действий. Что же касается боя при Тассарафонга, то была своего рода предсмертная агония, предвестница скорого конца — для японцев и окончательной победы — для американцев. Дальнейший ход войны, равно как и ее исход, были предопределены чуть раньше.

А вот на суше американцы наступали медленно. Впрочем, о какой быстроте или оперативности могла идти речь, если кругом были сплошные непролазные джунгли? Да и потом, американцев уже ничто не подгоняло. Морских пехотинцев к тому времени сменили общевойсковые пехотные части. Им также пришлось хлебнуть через край — особенно во время ночных стычек, — однако это уже были далеко не те кошмары, которые выпали на долю морских пехотинцев в первые три месяца. Теперь островной контингент регулярно снабжался всеми видами довольствия и пополнялся новыми силами. Отныне в небе над Гуадалканалом слышался рокот одних только американских самолетов. Хотя «Токийский экспресс» продолжал время от времени докучать американцам, у берегов острова он, однако, подолгу не задерживался. Но в первые две недели февраля он зачастил. С чего это вдруг? Впору уже было забеспокоиться. Тем не менее все обошлось — вскоре и его след простыл: он забрал последних японских «партизан» и был таков. Так что к утру 8 февраля Гуадалканал, можно сказать, был целиком в руках у американцев.

Спустя две недели после воздушно-морских боев, описанных выше, моряки и летчики «Энтерпрайза», облаченные в парадную форму, выстроились на верхней палубе авианосца. «Энтерпрайз» стоял на якоре посреди гавани в Нумеа, окруженной с трех сторон живописными зелеными  холмами. В гавани царило непривычное оживление: тут и там бросали якорь и швартовались танкеры, войсковые транспорты и боевые корабли. Тропическое солнце, сверкавшее в ярко-голубом небе, играло ослепительными бликами, отражаясь от лазурной морской глади, от надраенной до блеска палубы авианосца и от золотых галунов, кокард и пряжек на белоснежной форме моряков и летчиков. Их парадный строй уже снимали на пленку несколько кинооператоров. К подиуму, сооруженному наподобие трибуны прямо на палубе, подошел высокий, статный офицер в окружении других офицеров; под белой капитанской фуражкой, что была на нем, виднелись гладко зачесанные седые волосы. Это был последний командир авианосца — капитан I ранга Осборн Хардисон. «Офицеры и матросы «Энтерпрайза», — обратился он к экипажу, — я собрал всех вас здесь для того, чтобы объявить вам благодарность и вручить награды, потому что именно благодаря вам этот корабль стал тем, что он представляет собой сейчас, главную боевую единицу американского военно-морского флота, стойкого ветерана всех воздушно-морских боев в Тихом океане, за исключением одного, начиная с битвы за Маршалловы острова и заканчивая вторым сражением за Гуадалканал». Дальше капитан Хардисон перечислил вкратце заслуги летчиков и моряков «Энтерпрайза» во время упомянутых боевых действий. Речь его была выдержана в четкой и строгой форме, чего нельзя было сказать о цветистом стиле газетных публикаций, посвященных той торжественной церемонии, в которых даже не упоминалось название авианосца, хотя обыгрывалось оно по-всякому — как будто газетчики решили посостязаться между собой в пышности и изяществе стиля. А чуть погодя на борт авианосца поступила особо почетная радиограмма — «Обращение от президента Соединенных Штатов». Из него явствовало, что «одна только ударная группа «Энтерпрайза» потопила девятнадцать неприятельских кораблей, а еще шестнадцати нанесла серьезный ущерб, уничтожив при этом 185 японских самолетов, не считая крупных береговых укрепсооружений противника». А заканчивалось обращение так: «Своими великолепными победами он обязан высокому боевому духу и несравненной стойкости офицеров и матросов, которые, неся героическую службу на его борту, служили надежным оплотом американской нации». Полный текст «Президентского обращения» потом воспроизвели краской на переборке одной из ангарных палуб. На борт «Энтерпрайза» поступила поздравительная радиограмма и от вице-адмирала Уильяма Хэлси, который закончил ее следующими словами: «Сердцем я остаюсь с вами навсегда».

К тому времени, когда его так громко прославляли, «Энтерпрайз» остался единственным уцелевшим американским авианосцем в Тихом океане. После долгой и кровопролитной битвы за Гуадалканал американцам и японцам понадобилась зима 1942/43 года, чтобы восстановить  численность своих воздушно-морских сил. Потом начался совершенно новый этап войны в Тихом океане. И на этом этапе стратегической и тактической инициативой уже почти всегда и везде владели американцы. Словом, «Энтерпрайз» и ближайших его собратьев впереди ожидали новые битвы и подвиги.