"Анна Андрианова. Рыбка в солнечной воде " - читать интересную книгу автора

попробовать..." - И давно?
Да о чем это они?!
- Она не пляшет, я имею в виду наш театр. Я тоже актриса.
"И дура набитая, нашла время перенимать опыт".
- А позвольте узнать, - теперь он издевался открыто, - стриптиз это
ваше хобби или второе призвание? А может, общественная нагрузка, в смысле
культуру - в массы?
Зеленые глаза блестели нехорошим блеском, губы кривились. Лера опустила
руку и коснулась вазы.
- Это работа, - сухо сказала она, - причем ничуть не хуже любой другой.
Что он к ней прицепился? Какое его дело? И ведь она чуть было не
ляпнула, что больше не выступает. Еще не хватало оправдываться неизвестно
перед кем.
- Теперь, когда вы все узнали, может быть, уйдете? Мики здесь нет, а
остальное... - она не стала договаривать, чтобы не злить урода.
- Притворяетесь вы паршиво, хоть и работаете в театре. "Мику вызвали на
гастроли..." А вас чего не вызвали? Плохая актриса или с режиссером не
спите?
- И актриса плохая, и не сплю. - Лере все это начало безумно надоедать.
Он не имел права лезть в ее дела. - Послушайте, Алекс...
Афалина неожиданно сморщился, как от зубной боли.
- Не зовите меня этим дурацким именем. Меня зовут Алексей.
Боже мой, еще один в списке недовольных! Очень кстати Лера вспомнила
фразу отчима. Точно, Алексей Петрович!
- Алексей Петрович, мои дела вас никоим образом не касаются, и вам
пора.
Алексей Петрович о чем-то задумался, уставившись в одну точку, и Лера
проследила за его взглядом. Все ясно, углядел на столике еще один Лерин
подарок - фотографию, на которой Гришина с подругой надули щеки и выкатили
глаза. Стас поймал их за этим занятием и щелкнул. Лера специально попросила
отпечатать большое фото, вставила его в рамочку и подписала крупными
буквами: "Сара Бернар (это под Микиным изображением) и ее обезьянка Дарвин".

Сара Бернар... Замечательный режиссер Павел Андреевич Столяров видел в
Валерии Гришиной не нелепого клоуна, а Джульетту и Клеопатру. И она их
играла, да! Хотя в последнее время Лере все чаще начинало казаться, что ей
приснился прекрасный сон, воспоминания о котором становились все тоньше и
эфемерней. Даже фотографии сцен из спектаклей плохо помогали - на них жила
своей жизнью какая-то другая женщина, уверенная в себе и талантливая. Может
быть, Лера поступила глупо, но сложила снимки в коробку и убрала с глаз
долой. Она только позже сообразила, что поступила в точности, как мамуля, но
ничего менять не стала.
Дима однажды ляпнул ужасную гадость. "Все очень просто - Столяров
обожает нимфеток, и ты в его вкусе", - так сказал Лерин муж. Лера не
поверила собственным ушам, потому что ее Митька не мог произнести этих слов.
Он же знал, он видел, как Лера работала над ролями, как она готова была жить
в театре. "Но я же... и в училище... тоже играла... и Шекспира, и Ост...
Островского, и К-катюшу Маслову..." - Одеревеневшие губы плохо слушались
Леру. "Малы-ыш, - пропел Митька ласковым голосом, - а то в училище не знали,
чья ты дочка. Хотели подфартить папаше".