Валерий ПРИВАЛИХИН СТЕРЕГУЩИЕ ЗОЛОТО ГРИФЫ

На ближайшей лиственнице за окном еще были четко видны нежно-желтые хвоинки, но по кабинету уже плыла вечерняя полумгла. Шатохин оторвался от бумаг, несколько секунд смотрел в окно, потом перевел взгляд на часы. Без десяти шесть. На шесть он назначил встречу учительнице Хусаиновой. Нужно было подготовиться.

Он включил свет, придвинул к себе тоненькую картонную папку, развязал тесемки вытащил верхний, заполненный крупным стремительным почерком листок мелованной бумаги. Это было заявление на имя начальника краевого УВД от учительницы городской средней школы № 28 Хусаиновой Дианы Хамитовны.

Начальник отдела полковник Пушных передал Шатохину это заявление вместе с другими материалами, касающимися смерти Симакина, вчера вечером. Шатохин, не откладывая, прочитал все документы. Лузин вроде все проделал как нужно. Установил, что чемеричной настойкой садоводы пользуются при опрыскивании кустарников от насекомых, и она есть почти на каждой даче в Саврасине, подтвердил склонность Симакина к периодическим выпивкам, исключил наличие врагов. Даже бывшей женой Симакина, которая после развода переехала в Уфу и вскоре во второй раз вышла замуж, поинтересовался. Нигде ничего подозрительного. Следов насильственной смерти нет. К самоубийству Симакин не был склонен. Скорее всего и есть несчастный случай.

Однако что-то же заставило Хусаинову написать заявление?

Читая его, Шатохин представлял учительницу женщиной энергичной, подвижной, из тех, что с охотой берут на себя чужие заботы а за себя в нужный момент и подавно умеют постоять. Хусаинова оказалась другой. Вошла довольно нерешительно, поздоровалась тихим голосом и остановилась, тонкими пальцами перебирала ремешок сумочки.

На вид ей было лет двадцать восемь. Густые светлые волосы, нос прямой, чуть длинноватый, губы рельефно очерчены. Своеобразный разрез глаз придавал лицу притягательность, миловидность.

Шатохин привстал, жестом предложил посетительнице садиться. Хотел и подбодрить ее, но она уже освоилась, заговорила:

— Вас, наверно, в первую очередь интересует, кем приходится мне Симакин? Полковнику я сказала, что невеста, но это неправда. Мы с Алексеем… Словом, юридически мы чужие люди…

Вот что ее смущало: неопределенность положения по отношению к Симакину. Она сомневалась, что в качестве просто знакомой имеет право вступаться за него. Видимо, и встречи с Лузиным сказались. Чем-чем, а деликатностью лейтенант не отличался.

— Нет-нет, Диана Хамитовна, — поспешно ответил Шатохин. — Родственные отношения ни при чем. Вы написали заявление, вот что главное. Я прочитал материалы. Вы утверждаете, что нелепая случайность исключена. У вас, видимо, есть причины сомневаться? Какие?

Хусаинова молчала.

— Вы давно знакомы с Симакиным?

— Нет. С весны…

— Диана Хамитовна, вот посмотрите, — Шатохин вынул фотографию из папки, — снимок стола и подоконника. Видите, как близко стоят друг от друга бутылки.

Хусаинова взглянула мельком, промолчала.

— Он часто выпивал?

— После развода стал иногда. Такое бывает. Мы с мужем тоже развелись. Вы не подумайте, что и я…

— Хорошо, пусть несчастный случай вы исключаете, — сказал Шатохин. — Но ведь тогда убийство? А за что?

— Меня уже спрашивали, — не сразу отозвалась Хусаинова. — Но ему никто не угрожал, не жаловался он ни на что такое последнее время… Ума не приложу, почему он в тот день оказался на даче.

— Он не собирался?

— Вообще-то он туда часто ездил. — Хусаинова поправила волосы, чуть откинулась на спинку стула. — Очень любил бывать там. Все на даче своими руками сделал. А в тот день он позвонил мне, сказал, что у него дела. Сказал, что зайдет в восемь — это уже двадцать третьего, — и поедем на дачу.

— Понятно… У него были близкие друзья?

— Один. Алексей со многими в хороших, в приятельских отношениях был, а друг один. Рогожин. Он в НИИ электроники работает. Они с Алексеем со студенчества друзья.

— Симакин в институте учился?

— Почему учился? Он закончил институт. В одной группе с Рогожиным.

— Вот как. И работал в телеателье линейным мастером?

— Да…

Разговор с учительницей Хусаиновой продолжался около двух часов. Нового, что хоть в самой малой мере могло бы поколебать вынесенное Лузиным заключение о несчастном случае, сказано не было.

Шатохин силился понять: какие чувства двигали ею, когда она писала свое заявление? Возможно, крылось в этом одно лишь нежелание примириться с самим фактом смерти. Хотя ее отношения с Симакиным и определялись как просто знакомство, она, возможно, надеялась, что рано или поздно они поженятся. И вот все непоправимо оборвалось. А бессилие изменить непоправимое у иных людей вызывает еще и не такой протест, Шатохин по опыту знал.

Однако он не имел права исключить, что поверить в случайность смерти мешает Хусаиновой присутствие какой-то глубоко личной детали в отношениях с Ошаниным. Мог быть мимолетный взгляд, слово, обещание. Хусаинова могла забыть эту малую деталь, однако подспудно это продолжало тревожить, заставляло действовать.

Не откладывая, Шатохин решил побывать в Саврасине.

Старинное, распавшееся лет двадцать назад сельцо было в часе ходьбы от восточной окраины города. Дачи строились по берегам небольшой речки Шальки. Каждый домик в Саврасине по-своему хорош, но симакинский отличался особо. Небольшой теремок, срубленный из тщательно подогнанных, одно к одному, гладких бревнышек, весь был разукрашен деревянной резьбой. Она вилась по наличникам окон, по столбикам-кронштейнам, державшим козырек крыльца, по карнизу; розеткой — «солнышком» возникала на фронтоне, плавно перетекала в металлическую крышу. Шатохин от удивления цокнул языком, так все в меру и к месту было на тереме, так удачно резной декор вписывался в нетронутую хвою.

Пока он разглядывал симакинский домик, за ним наблюдали. Пожилые мужчина и женщина, правда, делали вид, будто интересуются лишь собственной смородиной. Однако конспираторами они были плохими. Поминутно то один, то другой оглядывались на следователя. Он знал: соседи, пенсионеры Гребенюковы. Собственно, ради встречи с ними Шатохин и приехал в Саврасино, верно рассчитав, что в погожий осенний день, вероятнее всего, найдет стариков за городом.

— Нравится дом? — спросил Гребенюков. В голосе его сквозила настороженность.

— Я из милиции, — сказал Шатохин.

Облегчение сразу промелькнуло на лице у Гребенюкова. И он пошел вдоль забора, указывая рукой, где калитка.

— Вы первый увидели Симакина? — спросил Шатохин.

— Ну да, да, — согласился Гребенюков. — Мы с Машей тогда около десяти приехали. Слышу, у Алексея приемник транзисторный включен, музыка играет. Зайду, думаю. Мы запросто всегда, без церемоний, друг к другу заходили. Гляжу, он на веранде… Мне про смерть, как она выглядит, объяснять не нужно: всю Отечественную в пехоте провоевал…

— Дверь заперта была изнутри?

— Her. Он никогда не закрывался, если один.

— А перед этим когда его видели?

— Неделю назад, пять ли дней. С Диной они были, славная женщина.

— Гости у него часто здесь бывали?

— Да какие гости — соседи. Заходили, особенно как один остался.

— А в тот вечер был кто-нибудь, не слышали?

Гребенюков отрицательно покачал головой:

— Мы уж тут между собой, соседи, говорили. Не был никто. Летом ночуют, пока ночи теплые, пока урожай не собран.

Так, разговаривая, они приблизились к жене Гребенюкова. Шатохин поздоровался с ней. Все трое сели на лавочку под молодым кедром.

— Когда его увидели, — поглядев вверх, в густую крону дерева, спросил Шатохин, — странного, подозрительного не отметили?

— Отметил бы, сразу сказал, — быстро ответил Гребенюков. — До вас справлялись сотрудники. Напрасно вы думаете что-то такое. Неловко о мертвом, но сам виноват. Говорил ему: будешь так прикладываться, до моих лет не доживешь. А он вот… — Старик вздохнул, умолк.

— Часто выпивал?

— Бывало. Может, с Диной бы выправился… Что теперь толковать без пользы.

— Петька Сапрыкин ему помог, можно сказать, — вмешалась жена Гребенюкова. — Он на фармзаводе экспедитором работает и тянет оттуда чемерицу, настойку то есть. Как своей распоряжается, продает. Все Саврасино снабжает отравой. Весной у соседей, взгляните, вон красная крыша виднеется, — привстала, указала пальцем, — мальчонка тоже нечаянно выпил этой чемерицы. Хорошо хоть молоко было, отпоили сразу, а то бы как Алексей…

— Большой мальчик? — спросил Шатохин.

— В этом году в школу пошел.

— Значит, Сапрыкин таскает с завода чемеричную настойку и продает дачникам? — уточнил следователь.

Гребенюковы кивнули разом.

— А Симакин давно купил у него?

— Да сразу после майских праздников. Вся улица тогда покупала, сезон. Да, Маша? — Гребенюков повернулся к жене.

— Я хоть бутылки запрятала подальше. Не как у него, на виду, руку протяни.

— И теперь целы? — спросил Шатохин.

— Конечно, куда денутся. В подполье стоят.

— Вы мне отдадите одну из них?

— Можно хоть обе.

— Спасибо. Канистра-то одна была?

— Да.

— Тогда достаточно пока одной…

Распрощавшись с Гребенюковыми, через полтора часа Шатохин уже снова был на окраине города.

Подвесив на крючок в телефонной будке авоську с бутылкой и пол-литровой баночкой облепихового варенья (подарок, от которого не удалось отказаться), он позвонил к судмедэксперту Добрынину.

Трубку долго не снимали. Шатохин бросил бы свою затею дозвониться в воскресный день, если бы не знал слабость Добрынина в выходной день поспать, понежиться в постели до полудня. Пока было начало двенадцатого, и Шатохин не терял надежды. Наконец терпение его было вознаграждено.

— Алло, — услышал он густой баритон Добрынина. Голос звучал недовольно и нетерпеливо.

Шатохин назвался, поспешил спросить:

— Помнишь на даче в Саврасине несчастный случай?

— Конечно, дней десять назад. Симкин, кажется.

— Симакин, — поправил Шатохин. — Алкогольное отравление исключается?

— Какое алкогольное. Помню, он выпил. Но для такого мужика — слону дробина. Отравы какой-то глотнул. Если материал у тебя — там есть заключение. Ошибка исключена, гарантирую.

— Да, я видел. Есть маленькое «но». Твоя помощь требуется.

— Подходи в понедельник с утра.

— А если сейчас?

— А сейчас выходной. Жена в машине ждет. Посмотри в окно, день какой. Последняя возможность набрать грибов. — Добрынин сделал ударение на слове «последняя». Отказывать он не умел, и скрытая просьба оставить его в покое сквозила в интонациях.

— Больше часу не отниму, обещаю, — сказал Шатохин. — А жене за ожидание — баночка облепихового варенья. Очень вкусное.

— Ладно, — после продолжительной паузы сдался Добрынин. — Буду через полчаса.

Когда Шатохин в переполненном автобусе добрался до бюро экспертизы, темно-зеленые добрынинские «Жигули» уже стояли во дворе. Сам Добрынин в плаще и берете сидел в своем кабинете, хмуро поигрывая ключами от машины.

— Еще и ждать себя заставляет, — проворчал судмедэксперт. — Что у тебя такое сверхсрочное стряслось?

— Вот, — Шатохин протянул бутылку.

Добрынин взял, посмотрел на свет, меланхолично ключиком сковырнул пробку, понюхал.

— Ну и что, — сказал, ставя бутылку на стол, — чемеричная водная настойка.

— Такой же отравился Симакин?

— Ну нет, — с усмешкой возразил Добрынин. — От такой он бы в худшем случае животом недельку маялся. Та — спиртовая была, и концентрация раз в пять—десять, по цвету сужу, повыше.

— Уверен?

— Абсолютно. Ну, не абсолютно, так на девяносто девять.

Добрынин поднялся, достал из шкафа папку, полистал, показал Шатохину:

— Вот данные вскрытия, вот анализ настойки из недопитой бутылки, вот — из полной. Показатели идентичны. Концентрация очень высокая. Достаточно выпить стопку — паралич дыхания обеспечен.

— Сильно, — сказал задумчиво Шатохин. — Нет, нужно срочно повторить анализ. И из этой бутылки, — кивнул он на принесенную, — взять пробу. Понимаешь, если ты не ошибаешься, то это скорее всего не несчастный случай.

— Поехали, — со вздохом сказал Добрынин.

— Куда поехали?

— За лаборанткой. И к Егоровой заехать нужно. Бутылки в комнате вещественных доказательств находятся. Без нее как возьмем?..

Добрынин оказался полностью прав. Спустя четыре часа он сам с нарочито-безразличным видом передал Шатохину письменное доказательство своей правоты — настойка, взятая у Гребенюковых, и та, которой отравился Симакин, разительно отличаллсь.

Убийство? Шатохин вглядывался в неровные размашистые строчки добрынинского почерка, размышлял.

Пожалуй, утверждать категорически, что убийство, преждевременно. Важно еще встретиться с вороватым экспедитором с фармацевтического завода. Вдруг да после майских праздников он продал новую порцию настойки, покрепче. Исключить такое нельзя, однако сомнительно.

Да, но, однако же, Симакин выпил. Знал, нет ли — что, но выпил сам. Кто-то подлил ему в стакан, а потом подменил бутылки? Возможно. Но кто и зачем?

Нужно постараться узнать, чем Симакин был занят во второй половине дня. Последнего своего дня. Да, но это завтра, в понедельник. А нынче? С учительницей пока повторно встречаться незачем, к сказанному нового она не добавит. А вот с институтским другом Симакина, с Рогожиным, повидаться надо.

Добраться до дома, где жил Рогожин, было несложно — дом стоял в трех троллейбусных остановках от управления.

Выйдя на проспект, Шатохин не заспешил, решил пройтись пешком. Больно хорош был этот солнечный вечер. Улицы полны народу; часто мелькали в толпе букеты, корзинки с грибами, горожане возвращались из пригородных лесов, с садовых участков.

Шатохин не спеша поужинал в своем любимом кафе у центрального кинотеатра, еще побродил, понаблюдал, как загораются огни в густеющей синеве вечера, и лишь потом зашагал к дому Рогожина.

Дверь открыл сам хозяин, мужчина лет тридцати пяти. Шатохин правильно сделал, что не поспешил. Хозяин вместе с семьей вернулся домой буквально перед его приходом. В углу в прихожей лежал туго набитый рюкзак, кинутая на него охапка черемуховых веток с агатовыми капельками ягод; у входа — две пары женских резиновых сапожек. Сам глаза семейства, еще не успевший переодеться, предстал перед Шатохиным в видавшей виды штормовке, наверняка помнившей студенческие годы владельца, в сапогах с короткими голенищами.

— Входите, — пригласил он тоном, будто они договаривались о встрече.

— Интересуюсь вашим другом Симакиным, — сказал Шатохин, войдя.

Рогожин коротким оценивающим взглядом посмотрел на него и сказал:

— Вроде товарищ от вас уже разговаривал со мной. Впрочем, если необходимо еще, то, пожалуйста, пройдите в комнату.

Хозяин не заставил себя долго ждать, появился в комнате уже без штормовки и сапог.

— Сейчас жена приготовит кофе, — сказал он и сел в кресло, пригласив Шатохина последовать своему примеру. — Так что бы вы еще хотели узнать об Алексее?

— Прежде всего почему он, имея диплом, работал линейным мастером в ателье?

— Не просто диплом, — сказал Рогожин. — Красный, с отличием. А ответ банальный — деньги. До четвертого курса не встречал человека, которого бы, как Алексея, меньше всего интересовали деньги. Шахматы, волейбол, резьба по дереву, наука, конечно. И вот появляется первокурсница Ирина. Талантов никаких, зато первая красавица в институте. Он влюбляется по уши и женится. Первое время они живут душа в душу. Перед ею дипломированием рождается у них дочь. У молодого папы красный диплом — гарантированное место на кафедре. Ура?! И тут выясняется, что в институте он не остается. Ирина, оказывается, уже распорядилась его будущим. Он должен прилично содержать семью. Он хорошо знает телеаппаратуру, поэтому возьмет свободный диплом и пойдет в ателье, поработает мастером.

Рогожин умолк, обернулся к двери. В комнату входила жена Рогожина, одетая по-домашнему, в легкое ситцевое платье, она катила перед собой столик-поднос.

— Угощайтесь. Очень хорошо с кофе облепиховое варенье. Мы в последнее время пристрастились.

Шатохин невольно улыбнулся, беря чашку с кофе: второй раз нынче его угощают облепиховым вареньем. И у Рогожиных наверняка со своего садового участка. Еще лет пять—семь назад про этот «сибирский ананас» мало кто знал, а теперь повальная мода на целебную вкусную ягоду.

— Так вот, — продолжил Рогожин, — пообещал он тогда через год вернуться в институт. Но где там. Первый раз поддался, а потом ручным сделался.

— А почему они развелись?

— Здесь ларчик самой простой системы: Ирина никогда не любила Алексея.

— А сам он не хотел больше в институт?

— Я постоянно звал. Особенно после его развода. Он говорил: время ушло. И к деньгам, видимо, привык, хоть и не сознавался напрямик. Чтобы защититься, даже при его способностях минимум два года требуется.

— Заметно было, что к деньгам привык?

— Жадность? Нет, этого я бы не сказал. Хотя однажды он меня удивил. Весной, в середине так мая, у меня в лаборатории сразу два места освободились. Я решил: возьму его одного на две эти ставки. С руководством согласовал. И вот как-то вечером пошел вместе с Галей, — Рогожин посмотрел на жену, — приглашать его. Он выслушал и говорит: «Подумать надо».

Как будто не понимает, чего мне стоило договориться, — ведь прямое нарушение финдисциплины. Разозлился на него, хотел сразу уйти. Зову Галю, она не идет, стоит у стола, книги листает. Там целая стопка лежала. Семь или восемь. Может, девять. Старые. Тоже начал листать. Он подходит, спрашивает: «Нравится?» Цены, говорит, нет этим книгам. Золотые!

— Не запомнили, что за книги?

— Нет, — мотнул головой Рогожин, поставил пустую чашку на поднос, — я бегло глядел. Приключенческие, а названий не вспомню.

— Кажется, — сказала жена Рогожина, — что-то хрустальное в одном названии. Пробка или стопка хрустальная. Еще там «Тайна венценосцев»… Еще…

— Да-да, — перебил жену Рогожин, — «Тайна венценосцев» была. Книги, конечно, не золотые, но дорого должны цениться. Две, помню, в прошлом веке, в середине, изданы, остальные — в самом начале нашего.

— Больше не вспомните? — Шатохин попеременно вопросительно посмотрел на мужа и жену Рогожиных.

— Нет, — твердо сказал Рогожин. — Вот когда он сказал про эти книги «золотые», я взорвался. Подумал, что он перепродажей занялся. Обидно стало. Он же прирожденный радиофизик. «Иконок еще скупи, — пожелал ему, — торгуй, лет десять себе наторгуешь в местах не столь отдаленных».

— Он торговал старинными книгами?

— Да нет. До этого не докатился, ручаюсь.

— А те, что видели, откуда взялись?

— Не знаю. Он всю весну по районам мотался, цветные телевизоры ремонтировал. Может, там купил… Зря, по-моему, вы пытаетесь уголовщину найти. Тут все проще. Слабохарактерность его погубила.

— Что ж, — Шатохин поднялся из кресла, — спасибо. И за кофе спасибо. В самом деле вкусно с облепиховым вареньем.

Полковник Пушных слушал Шатохина, медленно прохаживаясь по кабинету. Когда тот умолк, сказал:

— Повременим возбуждать уголовное дело. Пока не встретимся с экспедитором. Но делом займись вплотную. Помощь какая требуется?

Шатохину помощь была нужна. Он хотел заполучить в свое распоряжение Кунцева. Познакомились и подружились они три года назад, когда Шатохин еще работал в Нежме в райотделе и прилетал в крайцентр. На погонах у Кунцева с тех пор прибавилась звездочка. Он был старшим лейтенантом, и не зря: по крайней мере три запутанных дела он самостоятельно расследовал блестяще. Не в первый раз Шатохин выбирал его в помощники и всегда оставался доволен: Кунцев делал не только то, что ему поручено, но постоянно чуточку сверх того, про запас. Порой оказывалось так, что именно этот запас и обеспечивал конечный успех.

Важно было как можно скорее побывать на фармацевтическом заводе, встретиться с экспедитором, потом еще раз съездить в Саврасино. Этим и должен был заняться Кунцев. Сам Шатохин отправился в телеателье. Надо было попытаться установить, где находился Симакин во второй половине злополучного для него дня.

По понедельникам телеателье открывалось после обеда. Шатохин, засунув руки в карманы плаща, постоял с минуту около двери, поизучал расписание работы, потом заспешил к трамвайной остановке, проехал в старый центр, где находился букинистический магазин.

Директор «Букиниста» Цишкевич, добродушный, пожилой толстяк, был хорошо знаком Шатохину. При виде следователя дружелюбная улыбка появилась на его лице, он протянул через стол для пожатия пухлую руку.

— Рад такому гостю. Какие заботы привели ко мне?

Шатохин протянул листок с записанными названиями книг.

Директор проворно пробежал глазами, спросил:

— Очевидно, нужна подробная консультация?

— Да. — Шатохин кивнул.

— Прежде всего разберемся с названиями. Вы в них, полагаю, не уверены.

— Не особенно…

— Приключенческие книги середины прошлого века — редкость. Не исключительная. Но у нас их достать практически невозможно.

— А в собраниях коллекционеров?

— Нет. Можете мне поверить, я тридцать с лишним лет занимаюсь с книжками. Нет! У кого случайно старинная книга окажется, несут ко мне. Если в коллекцию пройдет мимо меня, я услышу. У собирателей натура такая: тупым ножом легче зарезаться, нежели приобрести и помалкивать.

— И все-таки, Михаил Абрамович, именно эти книги месяца три назад промелькнули, — сказал Шатохин.

— В коллекции? — живо поинтересовался Цишкевич.

— Нет.

Цишкевич отложил бумажку со списком книг, задумался.

— Были хорошие частные библиотеки перед революцией, — заговорил директор. — Не доводилось слышать о Фуксе?

— Нет. Я ведь приезжий.

— Ну, о Фуксах и из коренных жителей редко кто знает. Были такие торговцы скобяными изделиями. Отец и сын, обрусевшие немцы. Любили чтение. Богатое собрание имели. Тысячи две томов. Вот в этой библиотеке могли быть интересующие вас книги. Старший Фукс мог приобрести. Но, — Цишкевич сокрушенно развел руками, — библиотека погибла.

— Пожар?

— Вряд ли. Кулинарное училище знаете где? Двухэтажный кирпичный дом старинной кладки на Конармейской. Это и есть бывший дом Фукса. Он никогда не горел. Просто книги пропали. Сгинули.

— Разыскивать их не пробовали?

— Пытались. Безуспешно. Я потому и говорю — «погибла». Правда, однажды мне показалось, что фуксовская библиотека вот-вот отыщется. Но, к сожалению, посветило да погасло. Я вам расскажу. Я был тогда в вашем возрасте и, пожалуй, — Цишкевич окинул взглядом Шатохина, — потоньше вас. Да… И вот однажды летом молодая еще женщина приносит ко мне сеточку книг. Все книги, какие женщина принесла, из собрания Фукса. Книги я принял и, конечно, не преминул спросить, как о ни у нее очутились. Она замялась. И понятно: кому на такую тому приятно объясняться. На том и расстались.

— А почему вы решили, что книги из собрания Фукса?

— О, это просто. На пятой странице каждой книги внизу Фукс ставил красной тушью свою печать.

— Вы один тогда, в пятидесятых, работали?

— Почему один? Я директором был, еще старший продавец, два просто продавца. Как и нынче.

— А без вас не могли принять книги у той женщины?

— Исключено! У меня твердое правило: принимаю только я. Понимаю, что бы вам хотелось услышать. Должен разочаровать. Я не досказал. Потом ведь я подождал, подождал да и на квартиру к ней сходил. Адрес в квитанции оставался записанным, отыскать нетрудно. Но, как и думал, случайность. Она в доме Фукса — а тогда, в пятидесятых, там семилетняя школа размещалась — уборщицей работала. Немудрено, в закутке где-нибудь на книги наткнулась. На остатки.

— Михаил Абрамович, а не помните фамилию женщины?

— Помилуйте, — Цишкевич всплеснул руками. — Тридцать два года. Целый жизненный цикл.

— И адрес тоже?

— И адрес забыл, — сказал директор. — Но с ним проще. Сразу за Крестьянскими банями двухэтажный дом. Подняться на второй этаж, и дверь не то направо, не то налево. Только не прямо…

Двухэтажный, старинной постройки дом с кирпичным цокольным и бревенчатым вторым этажом стоял за Крестьянскими банями. На соседней улице стройной безликой шеренгой высились девятиэтажки из белого силикатного кирпича. А сюда новостройка пока не добралась.

Миновав массивные ворота, Шатохин попал во дворик, неожиданно очень опрятный, с детскими качелями и песочницами, засаженный акациями и черемухой. Легко запрыгнув сбоку на крылечко под узорчатым железным козырьком, он по рассохшимся ступеням лестницы поднялся на второй этаж. Три обитых клеенкой и войлоком двери было на площадке. Не размышляя, нажал на кнопку звонка у двери слева.

Шагов за дверью он не услышал: войлок хорошо скрадывал звук. Раздался щелчок открываемого замка. Худая седоволосая жгнщина в длинном халате и с дымящейся папиросой в руке стояла перед Шатохиным.

— Вы здесь давно, наверное, живете? — спросил Шатохин, поздоровавшись. — Мне бы хотелось узнать…

Не скоро покинул Шатохин этот двухэтажный дом. Выйдя, сразу остановил случайное здесь, в незаасфальтированном закутке, такси, поехал в лабораторию к Рогожину.

В управлении он появился ближе к вечеру.

Полковника Пушных на месте не оказалось — на совещании у генерала, зато Кунцев сидел в своем кабинете. Он уже успел побывать в Саврасине на дачах и на фармацевтическом предприятии, встретился с экспедитором Сапрыкиным.

Шатохин просмотрел запись объяснения экспедитора. Ничего неожиданного. Экспедитор подтвердил, что «унес с завода и продал дачникам канистру чемеричной настойки». Кунцев одним этим не удовлетворился: взял справку у главного технолога. Предприятие в связи с нехваткой спирта выпускало с начала года только водную настойку чемерицы, спиртовая в последний раз делалась в прошлой пятилетке.

— Так что скорее всего кто-то за дружеской беседой подлил ему отравы в скромный кубок, — сказал Кунцев. — Но кому понадобилось? Логики пока не вижу. Что в ателье говорят?

— Ателье ты завтра займешься. А логика, возможно, есть, — сказал Шатохин. — Доводилось слышать о фуксовской библиотеке?

— Это что, какое-нибудь частное собрание?

— Да…

Шатохин в двух словах пересказал слышанное утром or директора магазина «Букинист».

— И что, нашлась библиотека? — Кунцев внимательно посмотрел на Шатохина.

— Она не была потеряна. По крайней мере, когда ее принялись разыскивать. Для этого достаточно было часа, от силы двух часов времени.

Шатохин сделал паузу, снял плащ, повесил рядом с кунцевским.

— Ну-ну, продолжай.

— На дом Фукса после революции обратили внимание, когда началась борьба с беспризорностью. Понадобилось помещение для приюта. Мебель решили оставить на месте, а библиотеку спрятали в подвале. Нашли подходящий уголок, перенесли книги туда, а ход заложили кирпичом.

— Похоронили книги, — подсказал Кунцев.

— Да. Кто прятал, потом не хватился. А обнаружили библиотеку в пятьдесят первом году. В дом Фукса тогда перебралась семилетка. Директор школы оказался человеком деловым, обследовал свои владения тщательно и в подвале натолкнулся на замурованный ход. Его, понятно, разбросали и наткнулись на книги. Только некоторые попортились, взялись плесенью. Директор заглянул в две—три книжки, увидел старорежимные яти и фиты и распорядился выкинуть древний хлам на помойку. С директором вместе были сторож и уборщица. Сторож — неграмотный мужик, для него какие сомнения. Раз директор сказал: хлам, значит, хлам… А вот уборщица, хоть и не очень разбиралась в книгах, оказалась умнее директора.

Директор понаблюдал, понаблюдал, как выполняется его распоряжение, и ушел. Сторож тоже скоро исчез. Она одна осталась. Решила: зачем добру пропадать? Какие посохраннее на вид книги откладывала, около забора припрятывала. Сторож пришел к вечеру, поджег кучу, как было велено.

— Лихо, — сказал Кунцев. Он, очевидно, живо представил себе этот костер.

— Лихо, — согласился Шатохин. — Дом уборщицы стоял недалеко. Она дождалась темноты и перенесла спрятанные книги в свой дровяник. Полтора месяца прошло, все тихо, она успокоилась, взяла несколько книжек на пробу и понесла в магазин. Прямо к Михаилу Абрамовичу. Тот принял книги. Уборщица боялась вопроса, откуда они, и этот вопрос был задан. Это бы еще пережить можно. Однако на другой день к уборщице явился старший продавец «Букиниста». Сказал, что собрание Фукса — ценность государственная, и, если он сейчас же пойдет куда следует и скажет об этой библиотеке, уборщицу немедленно арестуют, а книги будут конфискованы. Короче, продавец сначала насмерть перепугал, а потом дал уборщице за все содержимое дровяника полторы тысячи, еще теми деньгами, и увез книги. Потом он быстро уволился, перебрался в Кузбасс.

— И кто этот пройдоха?

— Симакин Василий Ерофеевич! По материнской линии родной дядя погибшего на даче Симакина!

— Дядя где живет?

— Умер. В этом году, в марте, в шахтерском городке Анжеро-Судженске. На семьдесят втором году. Племянник ездил на похороны.

В кабинете воцарилась тишина.

— Выходит, — первым нарушил молчание Кунцев, — дядюшка с племянником вели тайную книготорговлю. Наверняка были постоянные клиенты. Племянник остался один с наследством и не поладил с компаньонами. — Голос у старшего лейтенанта от слова к слову звучал все увереннее. — Будем изучать знакомства Симакина-старшего?

Шатохин несогласно покачал головой.

— Не то. Вряд ли вообще Симакин-младший причастен к торговле книгами. Времени сколько прошло. К Симакину перешло от всей фуксовской библиотеки томов четыреста—четыреста пятьдесят. Едва ли из любви к книгам продавец околпачил уборщицу. Если что-то и уцелело до последнего времени, то крохи.

Раздался звонок по телефону внутренней связи. Кунцев снял трубку. Звонил полковник Пушных. Он вернулся с совещания и обоих приглашал к себе.

Полковник выслушал доклад Шатохина, прочитал справку с фармацевтического предприятия и объяснение экспедитора, спросил:

— Уголовное дело не возбудили еще?

— Нет пока, — ответил Шатохин.

— Пора! Будем ставить в известность прокуратуру. Значит, фуксовская библиотека?

Шатохин кивнул.

— Интересно. — Начальник отдела уголовного розыска перевел взгляд на Кунцева. — Ну что же, старший лейтенант, пусть Шатохин прорабатывает свой вариант, не будем мешать. Но на работе у Симакина побывать все-таки нужно.

Лузин при описании вещей в квартире Симакина скрупулезно перенес на бумагу названия всех оставшихся после хозяина книг и имена авторов. Даже тонкие брошюры и журналы счел нужным включить в список. Достаточно было пяти минут, чтобы убедиться: книг, о которых вспоминали муж и жена Рогожины, в квартире не было.

Из этого трудно было сделать какие-то выводы. Симакин мог продать, подарить, обменять их на другие. Последнее особенно вероятно. Он радиолюбитель, постоянно что-либо конструировал, а такие люди склонны к самым неожиданным обменам.

Да, книгами Симакин мог распорядиться как угодно, расстаться с ними вполне добровольно, и все-таки Шатохин склонен был думать: пропажа книг и смерть Симакина — звенья одной цепи. Дядя завладевает книгами, через тридцать лет они выныривают у племянника — случайность. И вполне объяснимая. Но дальше между обнаружившимися вдруг и вновь пропавшими книгами и смертью Симакина-младшего должно лежать то, что переводит набор случайностей в закономерность. Вот только что?

Без толку было глядеть в список вещей и пытаться сделать какие-то неожиданные выводы. На сегодня достаточно, пора отдыхать. Шатохин положил в сейф папку, закрыл сейф. Кинул в карман ключ, потянулся до хруста в костях и пошел из кабинета.

Включенное на программу «Маяк» радио проиграло половину одиннадцатого, когда он оказался дома. Прежде чем отправиться принимать ванну, подошел к телефону. Поколебался: удобно ли звонить сейчас Цишкевичу. Все-таки набрал номер.

— Шатохин, — назвался он. — Извините, что поздно, Михаил Абрамович.

— Пустяки, у нас за полночь ложатся. Узнали что-нибудь о библиотеке?

— Да. Я вам позднее расскажу, не сейчас. А пока подскажите, нет ли где списка этой библиотеки.

— Списка, списка, — повторил на другом конце провода Цишкевич. — А вы не пробовали обращаться к Волохонскому?

— К Волохонскому? Кто это?

— Одно время он у Фукса служил секретарем.

— У Фукса? Вы же говорили, что Фукс в гражданскую убит.

— Я и не отрицаю. Но это было до гражданской. — Цишкевич сделал ударение на слове «до». — Его телефон, записывайте…

Волохонский на свидание согласился охотно. Его голос в трубке звучал бодро. Адрес? Это лишнее. По адресу его, пожалуй, не вдруг отыщешь, его дом не на самом проспекте. Лучше так. Он как раз сейчас отправляется на прогулку. Молодой человек знает, где находится магазин «Фарфор. Фаянс. Хрусталь»? Прекрасно! Ровно в полдень они встретятся у центрального входа в магазин. А пока — всего доброго, он отправляется гулять. В трубке поплыли гудки отбоя.

Шатохин улыбнулся, кладя трубку. Вступление предполагало интересную встречу. Хорошо бы в придачу и полезную.

К магазину Шатохин подошел за четверть часа до условленного времени. Волохонский, оказалось, уже поджидал. Одетый в легкую куртку защитного цвета с откинутым капюшоном, в трико и спортивные туфли, прохаживался вдоль витрины с заложенными за спину руками. Был он среднего роста; фигура сухая, верткая. Если бы Шатохин не знал истинного возраста, он бы дал Волохонскому семьдесят пять — столько было на вид. Седые волосы очень коротко подстрижены и зачесаны вниз, на высокий лоб, лицо в неглубоких морщинах и довольно свежее для столь преклонных лет.

Двухэтажный, послевоенной постройки дом, в котором жил Волохонский, стоял сразу за магазином.

— Садитесь за столик, — предложил Шатохину хозяин. — У меня раньше были кожаные кресла, очень удобные. Но протерлись. Искал такую же кожу, и кто бы мог обить, не нашлось. Выставил в подвал.

Волохонский вышел из комнаты, вернулся вскоре с двумя термосами и пластмассовыми белыми стаканчиками. Открыл один термос, налил.

— Кофе. Для вас заранее приготовил. — Волохонский налил полстаканчика, потом себе из другого термоса, сел. — Мне утром Михаил Абрамович звонил. Симпатичный молодой человек, говорит, интересуется библиотекой Фукса.

— Да, Никита Аристархович, — сказал Шатохин. — Вы ведь одно время перед революцией работали у Фукса секретарем…

— Никогда я не был секретарем у Фукса! — недовольным голосом сказал Волохонский. — В тринадцатом году я, будучи студентом технологического института, прочел в газете объявление. Фукс за хорошую плату приглашал толкового студента подрабатывать — разыскивать для него в газетах и журналах материалы по определенной тематике. Я пришел первым, и мы договорились. Но только разыскивать материалы, не более того.

— Но в доме у Фукса вам приходилось бывать? Домашнюю библиотеку видели?

— Конечно.

— Были в ней исключительные ценности?

— Вы про выдающиеся книги? За которыми охотятся и год, и два, не считаясь со временем и средствами, лишь бы заполучить? Пожалуй, нет. — Волохонский прикрыл глаза. Он как будто припоминал расположение книг в библиотеке. — Толстой… Куприн… Чехов… — то, что теперь давно русская классика. Более ранние — Гоголь, Достоевский. Пушкин, конечно. Западноевропейская классика. Все собрания, какие выпущены. Что там еще? По естественным наукам самые свежие издания. География. История… Приключенческие романы Леблана, Леру, Террайля. Морис Леблан вам знаком?

— Не знаком.

— Леблан знаменит тем, что главным героем сделал преступника. Благородною преступника. «Арсен Люпен, вор-джентльмен», «Признания Арсена Люпена», «Хрустальная пробка», — медленно, припоминая названия, перечислял их Волохонский.

— Кроме Фукса, ни у кого не было таких книг?

— Отчего же не быть. В начале века подобным чтением, новинками, магазины были завалены. Другое дело, Фукс весьма дорожил приключенческими книгами. Я вам, кажется, не говорил, какого рода материалы он приглашал собирать студента.

— Не говорили.

— Он ударился в археологию. Студент понадобился для выборки статей из старых газет и журналов, сборников об археологических экспедициях, о находках. Фукс делал вид, будто его интересуют все археологические изыски. На самом деле предметом его увлечения были курганы. Однажды явился я к нему с заметкой из «Сибирской газеты» тридцатилетней давности. В ней говорилось о случайном открытии богатого захоронения в Чиликтинской долине в районе Засайского приставства. Это в бывшей Семипалатинской губернии. За то, что я отыскал эту заметку, Фукс выдал мне вознаграждение — четвертной билет. Справедливости ради, не только за эту. Несколько раньше мне удалось в «Губернских ведомостях» за шестидесятые годы натолкнуться еще на одну. Там тоже речь шла о Зайсане, о Чиликтинской долине, только говорилось о бессмысленности дальнейших поисков: древние богатые захоронения сплошь разрыты и разграблены еще в прошлом столетии. И вот более поздняя заметка из «Сибирской газеты» вселяла надежду, что время чудесных находок не прошло. Фукс радовался как ребенок.

— Выходит, он занимался кладоискательством? — спросил Шатохин.

— Вот об этом сказать с определенностью не могу. По крайней мере мне известно, что следующим летом он ездил в Чиликтинскую долину, и очень надолго.

— А про находки вы слышали?

— Нет. Хотя, по логике вещей, окажись поездка удачной, он бы не потерял интереса к долине. А он переключил внимание на Алтайские предгорья. Осенью попросил меня собрать для него все отчеты об археологических экспедициях на Алтае.

— На Алтай он тоже ездил?

— Не знаю, очень может быть. Год спустя я распрощался с Фуксом. Если не ошибаюсь, в пятнадцатом еще году.

— И больше не слышали о его археологических увлечениях?

— Об этом нет. Такие события вскоре разыгрались! Революция, гражданская война. Но о самом Фуксе слышать привелось. В гражданскую войну он был связан с колчаковцами, после их разгрома ушел в Монголию, к барону Унгерну, и, слышно, там погиб. Так говорили. Это верно только отчасти. В тридцатом где-то году я встретил однокурсника Малышева, он в гражданскую был председателем ревтрибунала. Малышев мне и рассказал, что Фукс весной двадцатого ехал по чужим документам домой, был опознан, снят с поезда и по приговору трибунала вскоре расстрелян. Непонятно, на что он рассчитывал, когда вздумал возвращаться. В лицо его в городе хорошо знали. Малышев, помнится, тоже удивлялся… Я вам, кажется, о чем угодно, только не о библиотеке, — спохватился Волохонский. — Но если вас главным образом занимают исключительной ценности издания, таковых в собрании не было. Мои слова легко проверить: каталог собрания отпечатан типографским способом в семнадцатом году и хранится в фондах краеведческого музея. Я вам запишу, к кому следует обратиться. К сожалению, только каталог.

— Вы что-то узнали об Алексее? — спросила Хусаинова.

— Я вам в другой раз все расскажу, — уклонился от прямого ответа Шатохин. — Постарайтесь вспомнить, Симакин никогда в разговоре с вами не упоминал о золотых курганах, кладах? Вообще об очень старых дорогих вещах?

Учительница пристально посмотрела на Шатохина.

— Нет. Он говорил о деревянной резьбе, собирался переделывать фронтон. О видеомагнитофонах. Чем занимался, о том и говорил. Хотя… — учительница споткнулась, — был однажды разговор о золоте. Я прочитала в журнале: мальчик в Новгородской или Псковской области вскапывал огород и нашел кринку с золотыми и серебряными монетами. Я прочитала ему вслух, сказала: «Везет же людям». Он спросил, какое я вижу в этом счастье? Я ответила что-то в том роде, что и ты бы, мол, не отказался, если бы подобное выпало.

— А он?

— Сказал, что, может быть, и отказался бы.

— И все?

— Тогда все. А вот месяц назад он вдруг завел разговор. Сказал, что я, наверно, его прощу, если он не будет стремиться к бешеным деньгам, а лучше пойдет к Рогожину в лабораторию, пока приглашение остается в силе.

— Он именно так говорил?

— Именно, никак не по-другому. — Хусаинова кивнула. — Я про бешеные деньги восприняла чисто образно. Он окончательно решил со следующего месяца переходить в лабораторию. Двойной оклад, который ему обещал Рогожин, это ведь все равно меньше того, что он получал в ателье. Думала, его просто беспокоит, как я отнесусь к новой зарплате.

— Значит, он подразумевал, что меньшая его зарплата будет касаться и вас?

Хусаинова глубоко вздохнула, молча отошла к окну. Наконец повернулась к Шатохину.

— Прямо он об этом не говорил. И не все ли равно сейчас…

— Последний вопрос, Диана Хамитовна: он в разговоре не упоминал о каких-либо знакомых археологах?

— Нет. Об археологах не говорил. — Учительница вскинула голову. — Почему вы все это спрашиваете? — Глаза Хусаиновой были полны слез, в них стояла мольба.

В телеателье Кунцеву удалось узнать, что двадцать второго сентября примерно за полчаса до перерыва на обед Симакину звонил какой-то мужчина. Звал к телефону Симакина заведующий ателье Бородулин.

Симакину, как и другим, время от времени позванивали на работу друзья, знакомые — Рогожин, к примеру, часто звонил. Но три или четыре дня спустя, то есть когда Симакина уже не было в живых, тот же голос опять его спрашивал. У Бородулина память на голоса отменная.

— Опять просто попросил позвать к телефону? — уточнил Пушных, прерывая доклад Кунцева.

— Да, — кивнул старший лейтенант. — Заведующий ответил незнакомцу, что Симакин умер. Последовал вопрос: «Как умер?» Бородулин ответил: «Обыкновенно». На том разговор и закончился. В момент звонка Бородулин разбирался с клиентом, у которого на другой день после ремонта воспламенился цветной телевизор. Понятно, в какой тональности шел разговор. Сгоряча и по телефону поэтому так ответил. Бородулин сразу не обратил внимания, а теперь припоминает: звонок был необычный, вроде как по междугородному набирали номер.

Телефонистки междугородной телефонной станции не соединяли никого с номером ателье, Кунцев справлялся. Очень вероятно, что разговор состоялся по линии автоматической связи.

— Ладно, добро, — полковник удовлетворенно кивнул. — Послушаем капитана. Что нового с библиотекой Фукса? Удалось что-нибудь выяснить?

— Больше о владельце.

Тщательно Шатохин пересказал разговор с Волохонским.

— Значит, теперь еще забрезжили и сокровища древних курганов, — сказал полковник. — И что ты обо всем этом думаешь?

— Волохонский утверждает, что Фукс к своему увлечению подходил как специалист, как ученый. В таком случае большая вероятность, что он откопал в Алтайских горах древнее богатое захоронение. Не исключено, что как раз за своими курганными находками он возвращался и поплатился жизнью. Он мог оставить описание тайника.

— И это попало к Симакину? — спросил полковник.

— Не исключено.

Начальник отдела поднялся из-за стола, принялся медленно прохаживаться по кабинету. Ненадолго воцарилось молчание.

— Предположим, так и было, — сказал Кунцев. — Нашел Симакин клад, понял, что в одиночку с находкой не управишься, и подыскал компаньона. Но какой компаньону смысл убивать его? С золотом и без того огромный риск, зачем удваивать его?

— Смысл, вероятно, был, — возразил Шатохин. — Посмотрим на Симакина со стороны. Он прирожденный ученый, а занимался из-за семьи не своим делом. Наконец семья распалась, он получил возможность сам сделать выбор, пойти в науку. Его еще не забыли, ценят, зовут. И тут подворачивается находка. Допустим, подворачивается. Должен Симакин понимать, что, связавшись с золотом, он окончательно перечеркнет себе путь в науку? Не случайно, по-моему, он за десять дней до смерти завел речь с Хусаиновой о бешеных деньгах.

— Давай-ка поконкретнее, — вмешался в разговор Пушных. — У нас основная версия о причине смерти Симакина пока та, что он набрел на фуксовские находки из древних могильников?

— Да.

— В таком случае вряд ли он немедленно ринулся искать компаньона. Для начала важно было бы определить реальную значимость. Проще и безопаснее всего посмотреть специальную литературу. Так что нужно поинтересоваться его читательскими формулярами.

— Потом, мог прикинуться любителем археологии, пойти потолковать со специалистом. В музей, к примеру, — сказал Шатохин.

— Правильно, — кивнул Пушных, — нужно срочно все это проверить.

В краевой библиотеке Кунцеву удалось разузнать, что двенадцатого мая Симакин заказал там три книги. Шатохин невольно удовлетворенно улыбнулся, поглядев на названия — «Скифские сокровища Эрмитажа», «Сибирская коллекция Петра» и географический атлас Сибири.

Шатохин знал, что представляет собой сибирская коллекция Петра. Не детально, но в общих чертах. Волохонский вчера упоминал об этом уникальном собрании древних золотых вещиц-украшений. Какие угодно и о чем угодно книги мог взять в библиотеке Симакин, и, не раздумывая, Шатохин отнес бы это к случайности, но интерес к сокровищам древних курганов случайным быть не мог!

Заведующая библиотекой принесла книги, которые заказывал в мае Симакин, положила на стол. Шатохин, взяв верхнюю, принялся тщательно, страничку за страничкой, перелистывать.

Книга была издана четверть века назад. По виду не сказать, чтобы ею пользовались часто. Ни одной пометки на страничках не было.

— Именно эти читал Симакин?

— Да. Они в одном экземпляре, — с готовностью ответила библиотекарша. — Вот, посмотрите, — она вынула из кармана бланки, — я подбирала по номерам.

Пока Шатохин сверял, Кунцев пододвинул к себе тяжелый атлас Сибири и неспешными движениями переворачивал глянцевитые листы.

Рука его вдруг замерла.

— Только Симакину выдавали атлас, или еще кто брал? — спросил он.

— Нет. Он один. Атласы в начале года поступили, а они популярностью не пользуются. Кому крупномасштабная карта особенно требуется? А малые атласы в магазинах свободно продаются.

— Что там? — Шатохин быстро подошел к столу.

— А вот гляди.

Из атласа был вырван лист. Остатки его мелкими зубчиками проступали в склейке листов. После того как лист вырвали, зубчики выщипывали, правда, не особенно старательно.

На соседнем листе виднелись вмятины — следы пометок карандашом или ручкой, — мелкие крестики.

— У вас есть второй такой экземпляр? — спросил Кунцев.

— Мы их семь получили. — Заведующая подошла к полке, сняла другой атлас. — Вот, пожалуйста.

Шатохин нетерпеливо раскрыл. На листе, которого не доставало в симакинском экземпляре, была карта центральной части Горного Алтая.

— С вашего позволения мы заберем пока оба экземпляра, — сказал Шатохин, захлопывая атлас.

Из заключения экспертов следовало: судя по оттискам, на вырванном из атласа Сибири листе было поставлено восемь крестиков, проведено пять волнистых линий, которые скорее всего означают мелкие речушки или ручьи. Буквенных записей никаких. Определить, чьей конкретно рукой сделаны пометки, невозможно.

После полудня Шатохин и Кунцев с атласом, еле поместившимся в довольно вместительный «дипломат», ехали в университет, предварительно созвонившись с заведующей кафедрой археологии.

Профессор Елена Васильевна Наумова пригласила их сесть, затем сказала:

— Показывайте, с чем пожаловали.

Кунцев вынул из «дипломата» атлас, раскрыл на нужной странице.

— Не взялись бы вы объяснить, что могут означать эти пометки?

— Может быть, они имеют отношение к археологии? — спросил Шатохин.

— К археологии, — повторила профессор, всматриваясь. Лицо ее посерьезнело. — Горный Алтай… Пазырыкские курганы. Вот, — она взяла в руку карандаш, — третий курган отмечен. Эти крестики — второй и пятый. Здесь не вся пазырыкская группа отражена.

— Что это за пазырыкская группа? — спросил Кунцев.

— Всемирно знаменитые курганы. Две с половиной тысячи лет назад на этой территории, — Наумова кивнула на карту, — жили племена. Их называли стерегущими золото грифами.

— Как? — переспросил Кунцев.

— Стерегущими золото грифами, — охотно повторила заведующая кафедрой. — Правда, звучно? В науке они известны больше как аримаспы, так их окрестили древние греки. Греки во многом пополняли свои запасы из Южной Сибири, с Алтая, и, естественно, считали, что драгоценных металлов здесь бездна. А охраняют, мешают взять золото грифоны. У вас только три кургана обозначено, а всех пазырыкских — пять. Если нужно, я укажу остальные.

— Пожалуйста.

— Вот. Прямо около села Улаган в двух километрах. — Кончик карандаша потянулся над картой к кружочку с курсивной надписью «Улаган», готов был уже опуститься, но замер в воздухе. Заведующая кафедрой вопросительно посмотрела на Шатохина, на Кунцева: — Да, но если вы от меня первой услышали про Пазырык, кто расставил крестики? И зачем?

Шатохин с Кунцевым молчали. Наумова опять повернулась к карте.

— А это? — Карандаш в ее руке перевернулся острием вверх. Она пробежала карандашом остальные пометки, прикасаясь к ним. — Эти обозначения тоже курганы? Здесь не копали, нет! О таких могильниках не знаю. Вот по Караколу, по Урсулу раскопки были, а здесь — нет.

Она недоуменно посмотрела на Шатохина.

— Елена Васильевна, — спросил он, — к вам никто из любителей не приходил на кафедру? Просто поговорить, консультацию получить? Весной или летом.

— Летом мы все в экспедиции были. А на консультацию… Приходят иногда. Чаще в музей, но и к нам тоже. Сотрудники консультируют. Я сама мало касаюсь этого. Вас ведь любая консультация не интересует, а именно по курганам?

— Да, — сказал Кунцев.

— Телевизор у меня сломался, — кивнула в угол Наумова. — Вызывала мастера. Вот он спрашивал.

— Подробно расспрашивал?

— Да нет, сам больше рассказывал. Я еще подумала: какой эрудированный молодой человек.

— Фамилию мастера не помните?

— Нет, я не спрашивала. Сам он сразу не представился, а потом уж, когда поговорили, неудобно же… Но если вам нужно, давайте спросим Галину Борисовну. По крайней мере она хорошо знакома с другом этого мастера.

— Кто эта Галина Борисовна?

— Зинько. Сотрудница наша, преподаватель. Мы с нею не так давно шли по городу, и на противоположной стороне улицы я увидела того мастера. Редко, знаете, кто из неспециалистов так толково знает предмет. Вы бы слышали, как он говорил о тиарах, о гривнах. Мне он этим и запомнился. И еще исключительной интеллигентностью. Я обратила внимание Галины Борисовны. Мастер был не один. Вот с его спутником Галина Борисовна вместе заканчивала университет.

— Не припомните, когда эта встреча была?

— Точно не скажу. По крайней мере не раньше двадцать первого. Я вечером двадцатого из командировки прилетела.

Шатохин с Кунцевым невольно переглянулись.

Не исключено, что профессор Наумова видела Симакина всего за несколько часов до его смерти. И не одного, а в обществе неизвестного пока человека, который заканчивал археологическое отделение Ленинградского университета вместе с Галиной Борисовной Зинько!

Наумова сняла трубку, набрала номер, попросила:

— Галина Борисовна, зайдите ко мне, пожалуйста.

Кунцев и Шатохин разом обернулись, когда дверь открылась.

— Помните, — сразу спросила вошедшую Наумова, — мы встретили на проспекте вашего однокурсника? С желтым портфелем. Он не один был, а с приятелем. Я вам рассказывала еще об этом приятеле. Помните?

— С которым вы вместе учились в университете, — уточнил Шатохин.

— Ровиков?

— Вы часто его видите?

— Первый раз за двенадцать лет встретила, — Галина Борисовна выразительно посмотрела на Наумову, как бы прося объяснить, что за гости у нее и почему на их вопросы нужно отвечать.

— Молодые люди из милиции, — сказала та.

— Да, — подтвердил Шатохин. — И просим вас рассказать о Ровикове.

— Но я действительно первый раз за двенадцать лет его увидела, и то издали. Учились в одной группе, не дружили, не ссорились. Я по распределению сюда попала, он — в Новосибирск.

— Еще один вопрос, — сказал Шатохин, — Ровиков вас заметил, узнал? Как вам кажется?

— Трудно сказать. В нашу сторону поглядел вроде, а узнал ли… Нет, скорее всего. Проспект широкий.

— А вы его увидели, что же поленились перейти на другую сторону? Все-таки сокурсники, давно не виделись.

— Я хотела. Но в четыре в конференц-зале начиналось чествование профессора Петрунина. Сорок лет научной деятельности. Времени не было. Я и передумала.

— Чествование какого числа было?

— Двадцать второго сентября.

В этот день успели еще по записи в диспетчерской книге установить, что по заявке на ремонт цветного телевизора на кафедру археологии второго июня выезжал А.Симакин. Пришли ответы на кунцевские запросы: из городов, с которыми установлена автоматическая связь, в том числе и из Новосибирска, номер телефона телеателье не набирали. Значит, если звонок был, он оплачивался сразу пятнадцатикопеечными монетами.

— Что ж, — сказал полковник Пушных, — выезжайте в Новосибирск. Поезд отходит в девять вечера, в восемь утра будете там. Чайку попьете вволю в купе, в шахматы сыграете. И выспаться успеете как следует.

Шатохин невольно улыбнулся. В голосе полковника проскальзывало сожаление, что не он будет пассажиром поезда.

Они действительно провели хорошую ночь в поезде. Проснулись отдохнувшие за полчаса до прибытия, успели умыться и побриться, пока в окнах не подплыла громада здания железнодорожного вокзала Новосибирск-Главный.

К началу рабочего дня были в местном управлений. Начальник управления принял их сразу.

— Виктор Петрович звонил мне, — сказал он. — Значит, вас интересует Михаил Ровиков?

— Да.

— Поторопились выехать. Надо было прежде связаться. Я говорил Пушных.

— А в чем дело? — спросил Шатохин.

— Вот, ознакомьтесь, поймете. — Полковник взял со стола папку, протянул.

Это был телеграфный запрос из прокуратуры Горно-Алтайской автономной области. Шатохин с Кунцевым прочитали:

— Поезжайте на Алтай, — сказал начальник управления. — Думаю, работу прокуратуре облегчите. Да и нам заодно. Помогу вам на ближайший рейс с билетами, часика через три на месте будете…

В аэропорту Горно-Алтайска их встретил старший следователь прокуратуры Токошев. Он вел дело Ровикова и Потапова, и его фамилия стояла под запросом в Новосибирск.

— Как ваши подопечные? — спросил Шатохин.

— Знакомимся. Третий день.

— А дружбы нет и нет, — рассмеялся Кунцев. Погода, горы, в которых он вырос и которые любил, привели его в прекрасное расположение духа.

Токошев сдержанно улыбнулся, покивал согласно.

Вскоре они сидели в кабинете старшего следователя в ожидании Ровикова. По просьбе Шатохина следователь распорядился доставить пока одного.

Ровиков вошел в сопровождении конвоира.

— Оставьте нас, пожалуйста, вдвоем, — тихо попросил Шатохин, глядя на арестованного.

Первым вышел Кунцев. Следом, медленно и молча, — Токошев. С ним Шатохин заранее на всякий случай договорился, что, может быть, потребуется разговор наедине.

Ровиков сел, закинул ногу на ногу, сцепил на колене руки. Напряженность, когда они остались вдвоем, несколько спала.

— Я не представился. Капитан Шатохин. Только что из Новосибирска. Тоже занимаюсь вашим делом.

— Я объяснял следователю, — Ровиков быстро заговорил: — Мы случайно наткнулись на курган. Понимаете, я археолог по основной профессии, по диплому, хочу сказать. Понимаете? Не мог пройти равнодушно. Если угодно, это страсть.

— Как археолог, вы должны знать, что копать курганы из одной страсти нельзя.

— За это я готов ответить. Но не за мальчишек. Они схватили сокровища и побежали. Конечно, они могли не представлять, что это национальное достояние, им могло показаться побрякушками. Но я — то ясно сознавал, что произойдет, что потеряет государство, мы с вами, если мальчишкам удастся уйти. Они бы просто сплющили, переплавили драгоценности. Как хотите, я вынужден был стрелять. И прошу учесть, мы ставили цель просто остановить пацанов…

Шатохин терпеливо выслушал многословную сбивчивую речь, сказал:

— Об этом вы еще поговорите со следователем. С этим я разбираться не буду. Значит, вы случайно набрели на курган и не удержались от соблазна копать?

— Да.

— Ложь! — жестко сказал Шатохин. — При аресте у вас была изъята самодельная карта. На ней пять ромбиков. Ни один археолог, думаю, не сможет похвалиться, что ему известно местонахождение сразу пяти древних, не состоящих на учете могильников. Откуда у вас карта?

Ровиков молчал.

— Я не договорил. — Шатохин поднялся из-за стола. — Я приехал из Новосибирска, но работаю в другом городе. Сказать, в каком?

Ровиков заметно напрягся.

— В том, где вы были двадцать второго сентября! И на даче в Саврасине я был.

Арестованный вздрогнул.

— А теперь скажите, за что вы убили Симакина?

— Я не убивал.

— Значит, он сам умер?

— Не убивал, — повторил приглушенным голосом Ровиков.

— Вы помните Галину Борисовну Зинько? Сокурсницу. Вы знаете, где она теперь?

— Понятия не имею. Закончили и разъехались кто куда.

— Вот и ока понятия не имела, где вы, — перебил Шатохин. — Но она вас видела двадцать второго в центре города на проспекте в обществе Симакина. За несколько часов до его гибели. Не одна она. Ошибка?

— Нет, — после заминки сказал Ровиков. — Ну, я виделся с Алексеем. Случайный приезд, случайная встреча. Но это же не значит еще, что на меня нужно взвалить такое тяжкое, такое невероятное обвинение.

— Да, тяжкое. Но все случайности сомкнулись. А вы — в центре. Я пока не спрашиваю, где и как вы расстались. Симакин — это уже установлено — располагал точными данными о древних могильниках. Он умирает, а вы оказываетесь в горах, точно около тех мест, о которых он имел сведения. Вы бы на моем месте поверили при таком стечении обстоятельств в случайность?

Ровиков не отвечал.

— И по мальчикам вы целили! Да-да, целили. Просто тренировки в стрельбе у вас не было, а так ведь на уничтожение погоня шла.

— Нет! — Ровиков приподнялся, снова сел. — Неправда! Я спасал громадные ценности.

Шатохин обогнул стол, подошел к окну, посмотрел на поросшую лесом гору. Ветки деревьев уже почти сплошь были голыми. Можно представить, как нарядно и празднично выглядела гора, пока желто-красная листва не осыпалась с берез и осин.

— Но это же равносильно для меня… — тихим голосом сказал Ровиков, запнулся.

— Хотите сказать, равносильно вынесению самому себе приговора? — Шатохин отошел от окна. — Не могу вам ничего обещать. Но запирательством только навредите себе.

Повисла долгая пауза.

— Мы давно не виделись… Со школы. Как закончили, — начал Ровиков.

— С кем не виделись?

— С Симакиным.

— Вы учились в одной школе?

— Да. Под Анжеркой, на станции Яя…

Ровиков помолчал.

— Я и не знал о нем с тех пор. В мае, двадцать первого, приехал в ваш город. Командировка пустяковая, на день. Все уладил, решил по городу пройтись. И столкнулся с ним. Он, как услышал про мой диплом археолога, оживился. Пригласил к себе на квартиру, потом на дачу… Там и завел речь о древних могильниках, как бы я поступил, если бы удалось узнать точное местоположение? Я ответил, что поехал бы да выкопал. А дальше, спрашивает, государству передал бы ценности за вознаграждение? Государство, говорю, за такое едва ли выплатит. Скорее годика на три изолирует, чтобы не копался, где не надо и не положено. «Все-таки поехал бы копать?» — он допытывался, «Конечно, — ответил, — собиратели, слава богу, не перевелись». Понимаете, шуткой сперва шел разговор…

— Продолжайте.

— Он показал мне карту. Небольшая такая и очень подробная самодельная карта, вся выполненная красной тушью. И на ней восемь крошечных, с пшеничное зернышко ромбиков — древние курганы.

— Симакин говорил, откуда карта?

— Да. Из «Хрустальной пробки». Книга так называется. Карта была вклеена в обложку… Разговор пошел конкретный. Карта старая, курганы могли оказаться давно обследованными. Договорились, что я соберу все сведения об экспедициях и раскопках нашего периода и приеду в августе. Спешить некуда. Все равно, пока туристский сезон не кончится, копать нельзя.

— И вы приезжали в августе?

— Да, всего на несколько часов. Посидели в загородном ресторане, договорились, что отпуска возьмем в первых числах октября, и расстались.

— А что стряслось перед двадцать вторым сентября?

Лоб у Ровикова опять сильно взмок, он вынул носовой платок, но вместо того чтобы утираться, усиленно мял в руках.

— Последние несколько лет я жил как-то по инерции, что ли. Изо дня в день работа, текучка….. Каждый месяц зарплата. Кончились деньги — жди… А тут, после этой встречи, появилась цель. И вдруг он позвонил восемнадцатого, сказал, что передумал, никуда мы не поедем, просил срочно вернуть каргу. У меня была копия.

— Что он хотел сделать с картой?

— Не знаю, он не объяснял. Может, кого-то другого нашел. Велел привезти — и все. Мне было не до анализа. Почувствовал, как все разом рушится. Я уже не мог остановиться.

— Откуда вы взяли чемеричную спиртовую настойку?

— Взял да и взял. Какая разница?

— Почему именно чемеричную?

— Это еще с первой встречи. У него на даче на окне стояла. Но та слабая.

— И вы привезли покрепче.

Арестованный кивнул.

— Я не знал, по-прежнему ли на веранде те бутылки. Если бы не стояли, я бы, наверное, не решился. Но они оказались на месте.

— Ваш компаньон был с вами?

— Нет, нет, нет, — Ровиков энергично потряс головой. — Он вообще не догадывался об этом, не знает, откуда карта. То есть, я ему другое сказал о ее происхождении.

Ровиков умолк, сидел понурый, глядел на выкрашенную в салатовый цвет стену. Признание далось ему нелегко. Лицо приобрело землистый оттенок, во всем его облике обозначилось обреченное безразличие. И все же Шатохин был уверен: арестованный что-то недоговаривал.

— Выходит, Симакин показал вам карту с нанесенными ромбиками, и вы беспрекословно поверили, что обозначения — именно древние могильники? Что же, на карте была гербовая печать, авторитетные подписи? В конце концов, Симакин мог просто разыграть вас.

— Зачем бы он стал так шутить.

— Действительно, шутка опасная, — без тени иронии сказал Шатохин. — Хорошо, пусть курганы на месте, не тронуты. Но как археолог, вы лучше моего должны знать, что на сотни древних погребений едва попадается одно неразграбленное. На сотни! Это утверждает ваша сокурсница, ее руководитель. Не поверю, что, видя одну карту, при таких ничтожных шансах вы решились на убийство. Что другое, Ровиков? Говорите. Чистосердечное признание и раскаяние ваши последние шансы. Правду говорите. Каждое слово будет проверяться.

— Я все основное сказал… Просто еще в августе Симакин дал мне золотую фигурку оленя. Продать. Потрясающий олень! Настоящий. Из кургана. Вот и требовал вернуть эту фигурку. Она у меня в прихожей на антресолях лежит.

— Всего одна была фигурка?

— Других я не видел. Подумал, что он…

— Что подумал?

— Что он уже…

— Водит вас за нос и сам раскопал курганы?

Ровиков торопливо, словно опасался, что ему не поверят, закивал.

— Но больше у него ничего не было. Ни на даче, ни на квартире.

— А книги старинные пропали. Ваша работа?

— Да, семь штук. Я их все сжег. Вместе с оригиналом карты. Позвонил через четыре дня в ателье, к нему, просто так позвонил, не знаю почему. И после сжег.

Шатохин еще раз пристально посмотрел на арестованного. Похоже, теперь можно верить в его искренность. Последний вопрос можно было не задавать. Шатохин все-таки спросил:

— Скажите, Ровиков, вам известно, как назывались племена, которые населяли Алтай в глубокой древности?

— Да… Стерегущие золото грифы… Не думал, что они подстерегут меня.

Нотки сожаления и горечи проскользнули в его голосе.

— Теперь все ясно, — сказал Шатохин. — Дать вам ручку и бумагу, или мне самому записывать?..