"Ганс Христиан Андерсен. Всего лишь скрипач" - читать интересную книгу автора

соседа-еврея его роскошный сад, - сказала Мария.
- И все же хорошо бы у нас был такой сад, - ответил ей муж. - Какие в
нем, наверно, чудесные цветы! Редкостные растения, каких не найдешь нигде в
Свеннборге. Летними вечерами, когда ветер дует оттуда, я чувствую аромат
жасмина. Мне часто хотелось приставить лестницу к крыше, забраться в гнездо
аистов и заглянуть в этот сад. Знаешь, Мария, великолепный тополь, который
возвышается над самой крышей, порой наводит меня на неожиданные мысли.
Летними ночами, когда светит полная луна и он выделяется черной тенью на
фоне синего неба, мне кажется, что я вижу огромные кипарисы в Италии. Часто,
когда ты спала, я вставал и открывал окно, до меня долетал теплый,
благоухающий жасмином воздух, и я представлял себе, что я далеко, в чудесной
Италии.
- Уши вянут от твоей болтовни, - сказала Мария и ушла, но мальчик ловил
каждое слово. Как хотелось ему вместе с аистами улететь в далекие края... да
нет, ему хватило бы посидеть в их гнезде и посмотреть вниз, в сад еврея.
Там, внизу, жил по своим законам таинственный мир. Однажды он с матерью был
в том доме во время еврейского праздника Суккот и никогда в жизни не забудет
зеленый свод елки, и аспарагус, и крупные темно-красные гранаты под
потолком, и тонкий, пресный хлеб. Долгими зимними вечерами отец читал ему
вслух из "Тысячи и одной ночи"; собственные путешествия отца казались
мальчику такими же сказочными; аист был для него таким же волшебным
существом, как птица Рух, а сад еврея, никогда им не виденный, - все равно
что сад богов, где Геспериды охраняли золотые яблоки, или сад Шехерезады с
золотыми фонтанами и говорящими птицами.
Стоял июль. Малыш играл в пустом торфяном сарае, который служил
границей между его родным домом и волшебным царством. В углу несколько
кусков торфа разошлись; мальчик лег на пол и стал смотреть в щели, но видел
только зеленые листья, сквозь которые пробивалось солнце. Дрожащей рукой,
словно ему предстояло нарушить заклятие, он осмелился вытащить один кусок
торфа; тот, что был над ним, перекосившись, соскользнул вниз. Сердечко у
малыша колотилось, он не смел шелохнуться. Через несколько минут он собрался
с духом. Отверстие стало побольше, но все равно он видел лишь маленькую
площадку, на которой помещался один-единственный кустик клубники. Однако для
детской фантазии в нем заключалось такое же богатство, такое же роскошное
зрелище, каким на взгляд взрослого было бы пышно разросшееся фруктовое
дерево, с пригибающимися к земле под тяжестью спелых плодов ветвями. Листья
на клубничном кусте были большие и сочные, между некоторыми пробивались
солнечные лучи, другие, наоборот, прятались в тени и казались темными, и
среди всего этого зеленого изобилия висели две большие красные ягоды, свежие
и мясистые. Ханаанская виноградная ветвь не лучше свидетельствовала о
плодородии, нежели эти две ягоды. Так и хотелось их сорвать, но на это
мальчик никак не мог осмелиться. Вынуть кусок торфа из стены было
достаточным грехом на первый раз.
На следующий день торфяные кирпичи лежали, как он их оставил. Зеленые
листья у отверстия покачивались от сквозняка. Ягоды тоже были на месте;
маленькая рука боязливо протянулась к ним, но не сорвала; однако же, когда
она протянулась во второй раз, пальцы обвились вокруг стебелька, но в это
самое мгновение рука встретилась с другой, совсем маленькой детской
ручонкой, и мальчик отдернул свою с таким проворством, что второй кусок
торфа выскочил, а сам он отпрянул в сторону. Лишь после нескольких секунд