"Рука Москвы" - читать интересную книгу автора (Таманцев Андрей)

Глава девятая

После нескольких дней ненастья в Таллин вернулась весна. Город был промыт и проветрен. Низкое утреннее солнце отражалось от влажного асфальта, слепило на поворотах.

Томас сидел на переднем сиденье «мазератти» рядом с Сергеем Пастуховым, который вел машину каким-то странным маршрутом, сворачивая с пустынного Пярнуского шоссе в узкие переулки, объезжая кварталы, снова возвращаясь на шоссе. Ранние прохожие только начали оживлять тротуары, торговцы поднимали шторы магазинных витрин.

Томас не узнавал своего города. Таким свежим, утренним, чистым он не видел Таллин уже очень давно. Он даже не помнил, когда его таким видел. Его Таллин был ночным городом. А в этом жили словно другие люди. Все трезвые. И от этого было ощущение, что он попал за границу.

Он хотел поделиться своим наблюдением с ребятами, но взглянул на хмурое лицо Пастухова, на сосредоточенные лица Артиста и Мухи, молча сидевших сзади и внимательно смотревших по сторонам, и не стал ничего говорить. Не стоило разрушать разговорами эту воцарившуюся в нем утреннюю умиротворенность. Из ночного мира, населенного адскими химерами, он вернулся в обычную жизнь, и эта жизнь ему нравилась. Она была хороша, как утро без похмелья. Она была прекрасна, как день без ломки. Да, прекрасна. А жизнь другая, темная, с остановившимся временем, с выглядывающим из углов усатым черепом генерала Мюйра, отодвинулась на задворки памяти и лишь изредка напоминала о себе каким-то беспокойством, ощущением чего-то непонятого, очень тревожного.

Не доезжая двух кварталов до перекрестка Пярнуского шоссе и бывшей улицы Кингисеппа, которую во что-то переименовали, но Томас не помнил во что, потому что этих переименований было слишком много, Серж свернул в арку старого дома. Артист молча вышел из машины, за ним вылез Муха, прихватив сумку с надписью «Puma». Они скрылись в глубине проходного двора с такой уверенностью в движениях, словно это был двор, который они знали с детства. Через четверть часа пиликнул мобильный телефон, закрепленный на передней панели. Пастухов нажал кнопку. Раздался голос Артиста:

— Порядок.

— Понял, — ответил Пастухов и кивнул Томасу, уступая ему место за рулем: — Садись. Дальше поедешь ты.

Томас не заставил себя упрашивать. Ему давно уже хотелось порулить этой шикарной тачкой. Но всего через квартал Серж сказал:

— Не гони. Паркуйся за синим «фиатом». Поставь так, чтобы можно было быстро уехать. Ключ оставь в замке зажигания.

Томас сдал тачку задом к бордюру между стоявшими вдоль тротуара машинами, заглушил движок и только тут сообразил, что этот многоэтажный дом, отделенный от улицы газоном с голыми черными липами, и есть дом, в котором живет Роза Марковна Штейн. А синий двухдверный «фиат браво» — это ее машина.

— Подождем, — сказал Сергей.

Он нажал клавишу, складывающую в гармошку и сдвигающую к багажнику крышу «мазератти», перебрался на заднее сиденье и расположился в свободной позе человека, который никуда не спешит, а наслаждается погожим весенним утром. Но перед этим повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть шоссе позади машины.

— Мы ждем Розу Марковну? — спросил Томас.

— Да.

— Тогда мы рано приехали. На работу она ездит к девяти. А езды до офиса двадцать минут.

— Сегодня она поедет не в офис. Она поедет в Пярну. Ей нужно встретить какую-то старую даму из Гамбурга, она приезжает теплоходом из Риги.

— Откуда ты знаешь?

— Слышал краем уха.

— Из Гамбурга? — переспросил Томас. — По-моему, я знаю кого. Это деловой партнер Краба. Старая выдра из Гамбурга. Так они ее называют. Но она не такая и старая. И не выдра. Наоборот, очень приятная дама, хорошо разбирается в современном искусстве. Она купила мою картину «Композиция номер шесть». И выставила ее в «Новой пинакотеке» в собрании из частных коллекций. Надо бы показать ей «Композицию номер семь». А вдруг купит?

— Это кстати, — как-то необычно отреагировал Пастухов. — Спросишь у Розы Марковны, как с ней связаться. Тема для разговора.

— Нам нужны темы для разговора? — удивился Томас.

— Не помешают, — ответил Сергей, внимательно глядя в зеркало.

Томас бросил взгляд в заполненный солнцем просвет шоссе и заметил, как из редкой цепочки машин отделился черный шестисотый «мерс» с тонированными стеклами и остановился у тротуара метрах в ста от дома Розы Марковны.

— Давай-ка перейдем на скамейку, — предложил Серж и вышел из машины.

Томас не понял, почему нужно сидеть на жесткой мокрой скамейке, а не в удобных креслах «мазератти», но послушно пошел следом. Скамейка стояла на проходе от дома к уличному тротуару. Направляясь от подъезда к своему «фиату», Роза Марковна не могла пройти мимо нее

— А теперь слушай, — сказал Серж. — Когда Роза Марковна выйдет, представишь ей меня.

— Как?

— Как человека, заслуживающего доверия. И будешь разговаривать.

— О чем?

— Не имеет значения. Она тебя узнает?

— Надеюсь.

— С этого и начни.

Роза Марковна появилась из подъезда без четверти восемь. Она была в светлом плаще, надетом поверх длинной черной хламиды, скрадывающей ее полноту. Приостановилась, закуривая, и пошла к машине.

— Доброе утро, Роза Марковна, — приветливо поздоровался Томас, поднявшись со скамьи. — Вы меня помните?

— Томас Ребане, — сказала она. — Как же я могу вас не помнить? И захочешь забыть — не получится. Откроешь «Ээсти курьер» — вы. Включишь телевизор — вы.

— Я не виноват. Так получилось.

— Я знаю. Вы ждете меня?

— Роза Марковна, я хочу представить вам моего русского друга, — не без некоторой торжественности сообщил Томас. — Сергей Пастухов. Человек, заслуживающий доверия.

Серж слегка поклонился.

— Чем? — спросила она.

— Что чем? — не понял Томас.

— Чем заслуживает доверия ваш русский друг?

— Чем ты заслуживаешь доверия? — спросил Томас.

— Тебе лучше знать. Это ты про меня так сказал, — довольно неделикатно ответил Серж, тем самым поставив Томаса в глупое положение.

Роза Марковна с интересом смотрела на Томаса, на ее патрицианском лице была ироническая усмешка.

— Ну-ну! — поторопила она. — Так чем же заслуживает доверия ваш русский друг?

Томас разозлился.

— Можно говорить все? — обратился он к Сержу.

— Почему нет?

— Тогда скажу. Роза Марковна, этот человек и его друзья устроили взрыв на съемочной площадке фильма «Битва на Векше», — отчеканил Томас и слегка отодвинулся от Сержа, чтобы тот его не лягнул.

— В самом деле? — удивилась она.

— В общем, да, — подтвердил Пастухов, не сделав даже попытки лягнуть Томаса.

— Что ж, это хорошая рекомендация, — заметила Роза Марковна. — Мне нравится. Как я понимаю, молодые люди, вы хотите со мной о чем-то поговорить. Позвоните мне вечером. Сейчас не могу.

— Роза Марковна, задержитесь, пожалуйста, — попросил Сергей.

— Не могу, — повторила она, выбирая на брелоке ключи от машины. — Вечером буду в вашем распоряжении.

— Роза Марковна, не подходите к машине, — предостерег Пастухов и преградил ей дорогу к «фиату».

— Надеюсь, молодой человек, у вас есть какие-то веские основания так говорить. Иначе с вашей стороны это покушение на мою свободу.

— Есть, — сказал Серж.

— Какие?

— Веские.

— Какие? — повторила Роза Марковна, проявляя признаки нетерпения.

— На слово не поверите?

— Нет.

— А если задержу силой?

— Не советую. Буду кричать, сбежится весь дом. Здесь меня любят.

Она сделала попытку обойти Пастухова.

— Ладно, скажу, — пообещал он. — Сейчас скажу. Стойте, пожалуйста, на месте. Роза Марковна, вы можете постоять на месте полминуты?

— Полминуты, — согласилась она. — Но не больше. Говорите.

Серж вздохнул, как троллейбус, открывающий двери, и сказал:

— Машина заминирована.

Томас испуганно оглянулся на «фиат», мирно стоявший у тротуара. Роза Марковна тоже внимательно и несколько недоверчиво посмотрела на свой автомобиль и перевела взгляд на Пастухова.

— Я не уверена, что правильно поняла вас. Вы хотели сказать, что в машине бомба?

— Да, это я и хотел сказать. Это я и сказал.

— Вы это серьезно?

— Да.

— Кому нужна моя жизнь?

— Вы неправильно задали вопрос, — хмуро поправил Серж.

— Как правильно?

— Кому нужна ваша смерть.

— А она нужна?

— Да.

— Кому?

— Это мы и хотим выяснить.

— Почему-то я вам верю, — проговорила она. — Даже не знаю почему. Что я должна делать?

— Ничего. Стоять и разговаривать с нами. Можно сесть.

— И долго мы будем разговаривать?

— Пока не знаю.

— Тогда сядем, — сказала Роза Марковна и тяжело опустилась на скамейку.

— Спасибо, — поблагодарил Пастухов. — Не завидую вашим партнерам по переговорам. Не слишком-то вы уступчивый человек.

— Ну, почему? Я всегда принимаю во внимание серьезные аргументы. Вы привели серьезный аргумент. О чем же мы будем разговаривать?

Пастухов кивнул Томасу:

— Приступай.

— Серж, ты все время ставишь меня в глупое положение! — возмутился Томас. — О чем мне разговаривать?

— О чем хочешь. О твоей картине «Композиция номер семь». Или об искусстве вообще.

— Какая картина, какая картина?! — завопил Томас. — О каком искусстве можно говорить рядом с машиной, в которую заложена бомба?! Рядом с машиной, в которую заложена бомба, можно говорить только о бомбе! Но ты же не скажешь, кто ее заложил?

— Не скажу. Потому что не знаю. Знаю, когда ее заложили. Сегодня ночью. А накануне вечером вам позвонил ваш шеф и сказал, что нужно встретить в Пярну старую выдру из Гамбурга, — объяснил Пастухов Розе Марковне.

— Следует ли из этого, что вы прослушивали мой телефон?

— Да.

— Этот звонок и бомба — они связаны между собой?

— Не исключено.

— Прекрасное сегодня утро, — отметила Роза Марковна. — Бодрящее. Она не взорвется?

— Пока вы не сели в машину, нет.

— Что ж, Томас Ребане, разговаривайте. Потому что ваш заслуживающий доверия русский друг к пустым разговорам, как я вижу, не склонен.

— А я склонен, — с иронией покивал Томас. — На мне крупными буквами написано, что я склонен. Ладно. Про искусство я говорить не буду. Скажу про другое. Роза Марковна, я чувствую себя перед вами очень виноватым.

— Чем? Что не последовали моему совету и не убрались из Таллина?

— Я хотел, но люди Янсена меня отловили. Нет, я о другом. Так получилось, что я лишил вас наследства. Но я тогда не врубился, что вы наследница. Вы говорили мне, что Альфонс Ребане ваш отец, но я как-то забыл. И въехал только в Аугсбурге, когда увидел могилу вашей матери. Вот Серж не даст соврать. Подтверди: я вам сказал тогда, что знаю, кому дедуля завещал свою недвижимость. Розе Марковне. Как только увидел надпись на камне «Агния Штейн», так сразу и въехал. Скажи.

— Так и было, — кивнул Пастухов.

— Но было уже поздно, — сокрушенно разведя руками, констатировал Томас. — К тому времени я уже потерял купчие. По пьянке. Да, по-пьянке. Мне неловко об этом говорить, но что было, то было.

— Ничего не понимаю, — проговорила Роза Марковна. — Совершенно ничего. Давайте по порядку. Вы видели в Аугсбурге могилу моей матери?

— Ну да, — подтвердил Томас. — Во время эксгумации дедули.

— Их могилы были рядом?

— А вы не знали?

— Нет. Я надеялась, что это не так. Продолжайте. Про какое наследство вы говорите? Что за недвижимость? Рассказывайте все и не торопитесь. Тем более что мы никуда не спешим.

— Начни с предложения Мюйра, — посоветовал Пастухов.

Стараясь не сбиваться на скороговорку, Томас рассказал, как старый кагэбэшник предложил ему купить бумаги дедули, и обо всем, что за этим последовало, опустив не имеющие к отношения к делу детали. Роза Марковна внимательно слушала, курила, изредка машинально поправляла седые волосы, обрамлявшие ее хмурое лицо. Не без некоторого смущения Томас объяснил, что вся недвижимость тянула на сумму от тридцати до пятидесяти миллионов долларов или даже до ста в зависимости от рыночной конъюнктуры, но тут же оговорился, что чистыми можно было бы получить, как объяснил ему один опытный в таких делах человек, не больше трех лимонов.

— Что представляет собой эта недвижимость? — спросила Роза Марковна, обращаясь почему-то к Пастухову.

— Земля, — коротко ответил тот. — На ней стоят целые микрорайоны с русскоязычным населением.

— Пресвятая Дева Мария! — будто бы даже ахнула Роза Марковна. — А я все никак не могла понять, зачем им понадобился внук этого фашиста и фарс с торжественными похоронами. Но это же…

Не договорив, она вопросительно взглянула на Сержа.

— Да, — сказал он. — Они хотят создать ситуацию гражданской войны.

— Вот, значит, для чего все это. Я чувствовала, что от этой затеи дурно пахнет. Я ошиблась. От нее не дурно пахнет. От нее смердит.

— О чем это вы говорите? — вмешался Томас. — Никак не въезжаю. Какая гражданская война? При чем тут гражданская война?

— Помолчи, — сказал Пастухов.

— И не подумаю! — заявил Томас. — Я что, пешка?

— Да, пешка.

— Ладно, пешка. Пусть пешка. Но и пешка должна знать, в какую игру она попала!

— Вы попали в плохую игру, друг мой, — ответила Роза Марковна. — Я вам сразу это сказала. Но я не знала, насколько она плохая. Цель? — обратилась она к Сержу.

— Оказаться в НАТО. Без очереди.

— Это реально?

— Они на это рассчитывают. Но финал может быть другим.

— Оккупация?

— Это будет называться не так. Это будет называться: введение российских миротворческих сил для защиты русскоязычного населения.

— Ничему не учит история. Никого! Ничему!

— Не будет ли кто-нибудь любезен объяснить мне, что происходит? — вопросил Томас высоким от негодования голосом. — Я здесь, как мне кажется, не совсем сбоку припеку. Полагаю, и от меня кое-что зависит. Хотелось бы понять. Возможно, мое любопытство покажется кое-кому праздным, — саркастически добавил он. — Но мне самому оно не кажется праздным.

— Ничего, друг мой, от вас, к сожалению, не зависит. Совершенно ничего, — проговорила Роза Марковна. — Поэтому продолжайте свою сагу.

Без всякого вдохновения, потеряв к собственному рассказу интерес, Томас скупыми штрихами обрисовал свою дискуссию с пикетчиками возле гостиницы «Виру», и заключил:

— Вот и все. Конечно, я должен был сразу отдать вам эти бумаги. Но…

— Томас Ребане! — сказала Роза Марковна. — Неужели вы думаете, что я прикоснулась бы к этим бумагам?

Она надолго задумалась, а потом совершенно неожиданно для Томаса засмеялась, помолодев лицом.

— Прелестно! Просто прелестно! Знаете, Томас, вы мне сразу чем-то понравились. Но только теперь я поняла чем. Своим существованием вы разнообразите жизнь.

— Значит, вы на меня не сердитесь? — обрадовался он.

— За что мне на вас сердиться?

— За то, что я потерял купчие.

— Голубчик вы мой! Это лучшее, что вы могли сделать! Я смотрю, вас не развеселила эта история? — став серьезной, обратилась она к Пастухову.

— Я ее знаю.

— Думаете, этим не кончится?

— Это было бы слишком просто.

— Про какое завещание упомянул в своем увлекательном рассказе наш общий друг? — спросила Роза Марковна, почему-то назвав Томаса в третьем лице и тем самым как бы вычленив его из общего разговора.

— Завещание Альфонса Ребане, — ответил Пастухов. — Все свое имущество он завещал вам.

— Я видел это завещание, — поспешил сообщить Томас, которому почему-то не понравилась перспектива присутствовать при разговоре в третьем лице. — Ксерокопию. Но ваше имя в ней было замазано фломастером. Так, что его нельзя прочитать.

— Его можно прочитать, — возразил Сергей. — Его прочитали. В нем действительно стоит ваше имя. Продолжайте разговаривать. Да говори же, черт бы тебя! — прикрикнул он на Томаса.

— Зачем? — с недоумением спросил Томас, но тут увидел, как по тротуару с той стороны, где остановился черный «мерседес», к ним приближается Краб. Его плоская красная лысина сверкала на солнце, во рту торчала сигара. На широкие квадратные плечи был наброшено длинное черное пальто, которое напоминало на нем кавказскую бурку.

— Так вот я и думаю, а не впарить ли этой даме из Гамбурга мою «Композицию номер семь»? — оживленно заговорил Томас. — Здорово, Краб! Ты похож на Черчилля в гостях у народов Кавказа. Почему ты пешком? «Мерс» сломался? Или для здоровья?

— Роза Марковна! — сурово проговорил Краб, даже не взглянув на Томаса. — Что за дела? Вы должны ехать в Пярну, а вы тут сидите и лялякаете с молодыми людьми!

— Стас Анвельт, почему это вы разговариваете со мной таким тоном? — осадила его Роза Марковна. — Я вам что, девочка на побегушках?

— Но эту выдру нужно обязательно встретить!

— Разве вы не послали менеджера?

— Послал. Но нужен уровень. Она наш самый серьезный партнер!

— Если вам нужен уровень, встречайте сами. На высшем уровне.

— Но я не говорю по-немецки!

— Наймите переводчика, — посоветовала Роза Марковна и повернулась к Томасу. — Продолжайте. Вы начали про картину.

— Роза Марковна! Я вас не понимаю!

— Отойдите, пожалуйста, с вашей вонючей сигарой. Закончу разговор и поеду. Теплоход прибывает в половине одиннадцатого. Успею.

Краб возмущенно пожал квадратными плечами и отошел к синему «фиату», раздраженно запыхтел сигарой.

— Долго еще? — негромко спросила Роза Марковна.

— Еще некоторое время, — так же негромко ответил Пастухов, внимательно глядя на Краба. Томас тоже посмотрел в его сторону и отметил, что Краб, похоже, о бомбе не знает, иначе хрен бы он стоял рядом с «фиатом».

— Так это она купила у вас «Композицию номер шесть»? — продолжила разговор Роза Марковна.

— Ну да, — кивнул Томас.

— Знаете, что написал об этой картине известный немецкий искусствовед доктор Фишер в журнале «Дойче арт»? — обратилась она к Сергею. — Томас, процитируйте. Я дословно не помню, а вы должны помнить.

— Да ладно вам издеваться, — засмущался Томас.

— Ну-ну, не стесняйтесь. Доктор Фишер — один из самых тонких и авторитетных ценителей авангарда. Если ваша картина привлекла его внимания — это дорогого стоит.

— Ну, он написал так: «„Композиция номер шесть“ молодого эстонского художника Томаса Ребане — это похмелье красок, обнаженный примитивизм, вызывающий, наглый, исполненный такого равнодушия и даже отвращения к зрителю, что картина невольно обращает на себя внимание». Не знаю, почему он так написал. Ничего такого я не имел в виду. Если честно сказать, я вообще ничего не имел в виду. Так получилось само собой. Последнее время я все чаще думаю, что структуралисты правы, — добавил Томас. — Художник не творит искусство. Искусство творит само себя, а художника использует как инструмент. Ну, вроде кисточки.

— Замечательно, правда? — спросила Роза Марковна.

— Класс, — согласился Серж.

К Крабу быстро подошел начальник его охраны Лембит Сымер и сердито заговорил, показывая на часы. Краб раздраженно пожал плечами и ткнул сигарой в сторону Розы Марковны. Сымер хмуро оглянулся на скамейку, начал что-то резко говорить Крабу. Но тут послышались веселые голоса, и с той же стороны, откуда появились Краб и Сымер, вывалились Артист и Муха, запыхавшиеся от быстрой ходьбы.

— Роза Марковна, делайте, пожалуйста, то, что я скажу. И ни о чем не спрашивайте, — приказал Пастухов и обрушился на ребят: — Вы где шляетесь? Мы вас уже полчаса ждем!

— Извини, задержались, — покаялся Муха. — Ну, задержались. С тобой не бывает? Пока то да се.

— Познакомьтесь, Роза Марковна, это мои друзья, — представил их Пастухов. — Олег Мухин. Семен Злотников.

— Они тоже заслуживают доверия? — не без иронии поинтересовалась она.

— Больше, чем я. Особенно Семен.

— Здравствуйте, молодые люди. Рада с вами познакомиться. Доброе утро, Олег Мухин. Доброе утро, Семен Злотников. Я так и думала, что в этой истории без еврея не обошлось.

— Вы можете назвать какую-нибудь историю, в которой обошлось без еврея? — спросил Артист.

— Могу. Высадка человека на Луну.

— Верно, туда мы еще не добрались, — признал Артист. — Но руку к этому приложили.

— Разве ты еврей? — удивился Томас.

— Вот это я называю настоящим интернационализмом, — одобрил Артист. — Когда человека не интересует национальность. Я русский еврей.

— А что, я хорошо отношусь к евреям, — сказал Томас. — У меня много друзей евреев.

— А вот в этом уже есть зерно расизма, — укорил Артист.

— Роза Марковна, прошу извинить, — вмешался в разговор Краб. — Я поеду с вами. У Лембита срочные дела. Надеюсь, не возражаете? Бензин за мой счет.

— А куда же вы сядете? — удивился Пастухов. — Роза Марковна обещала свозить нас в Пярну. Нас трое и она. Получается, четверо. А машина маленькая, вы не влезете. Роза Марковна, как же так?

— Все в порядке, — сказала она. — Не могу, Анвельт. Извините, но я привыкла выполнять свои обещания. Придется вам взять такси.

Краб круто повернулся, о чем-то коротко переговорил с Сымером, и оба направились к «мерседесу».

— Быстро садимся, — скомандовал Пастухов. — Роза Марковна, открывайте машину.

— А она не взорвется?

— Сейчас уже нет. Я сяду за руль. Не возражайте. Томас, сейчас мы уедем. За нами пойдет «мерс». Садись в «мазератти» и двигай следом. Только не сразу. Отпусти его и держись подальше. Не ближе километра. Понял? Потом заберешь нас.

— Когда? — спросил Томас.

— Думаю, что поймешь.

— Все это имеет отношение к тому, о чем мы говорили? — поинтересовалась Роза Марковна, отпирая дверь «фиата».

— Да.

«Фиат» вырулил со стоянки и рванул по шоссе. Томас завел движок и приготовился ждать. Не прошло и двух минут, как вслед на «фиатом» пронесся черный «мерс». Томас успел заметить, что за рулем Сымер, а Краб почему-то сидит рядом, а не на заднем сиденье. Он отпустил «мерс» метров на сто и дал по газам.

На Пярнуском шоссе было уже довольно много машин, но утренний пик еще не наступил. Томас маневрировал, стараясь не упускать «мерс» из виду, чувствуя наслаждение от того, как чутко реагирует тачка на каждое его движение. Но настоящий кайф он словил, когда город остался позади. «Фиат» шел под сто сорок. За ним в полукилометре держался «мерс». Томас то отпускал его, то жал на педаль газа так, что его прижимало к спинке сиденья, а стрелка спидометра выскакивала на сто восемьдесят.

Встречный ветер обтекал лобовое стекло, шевелил волосы на затылке. Мелькали черные стволы деревьев, которыми было обсажено шоссе, за ними разворачивались пустые поля. Поселки и хутора то подступали к дороге, то отбегали вдаль. Из машин, проносившихся навстречу со скоростью снаряда, завистливо смотрели водители. И было чему позавидовать. Открытая красная «мазератти» со спортивными обводами летела, как песня. Для полного кайфа не хватало лишь музыки. И Томас нашел музыку. На случайно попавшейся под руку кассете оказалось как раз то, что нужно — пинкфлойдовская «Стена». В мощных колонках были слышны каждая щеточка, каждый аккорд.

Вот это тачка.

Вот это жизнь.

Вот это кайф.

И зачем люди ширяются? Зачем пьют?

Томасу не удалось дослушать знаменитую композицию старых перцев. В тот момент, когда в колонках зарокотало самое кайфовое «та-та-та-та-та», идущему впереди «мерсу» будто дали снизу под зад, и там, где на солнце только что сверкали черные полированные плоскости, вдруг вспыхнул огненный шар в черном обводе, как тюльпан «веселая вдова». Звук взрыва вписался в грохот ударных, и Томас даже не сразу сообразил, что нужно тормозить, чтобы не угодить под дождь горящих ошметков, медленно оседающих на влажный асфальт.

Однако!

Томас ожидал, что «фиат» остановится, но он уходил вперед как ни в чем не бывало. По встречной полосе, непрерывно сигналя, Томас обогнул место взрыва, на скорости под двести обошел «фиат» и прижался к обочине.

— Там! Там! — закричал он, когда «фиат» тормознул рядом.

— Что там? — удивленно спросил Пастухов, выходя из машины.

— «Мерс»! В клочья! Вы что, не видели?

Пастухов оглянулся. Вслед за ним из «фиата» вылезли Артист и Муха, а Роза Марковна повернулась всем своим грузным телом с переднего сиденья.

— И в самом деле, — сказал Артист, всматриваясь в далекое черное пятно на шоссе, окутанное сизым дымом, сквозь который пробивались огоньки пламени. — Нужно посмотреть. Может, им нужна наша помощь?

— Сомневаюсь, — заметила Роза Марковна. — Думаю, что никакая помощь им уже не нужна. Я как-то и верила, и не верила вашим словам. Теперь верю. Похоже, вы и в самом деле люди, заслуживающие доверия. Вы объясните мне, что все это значит?

— Обязательно, — пообещал Пастухов. — Но не сейчас. Поезжайте, — сказал он Артисту и Мухе. — Я отвезу Розу Марковну. Что делать, знаете.

— Знаем, — кивнул Артист.

«Фиат» продолжил свой путь к Пярну. Артист сел за руль, развернул «мазератти» и погнал к Таллину. Возле гаревого пятна он даже не притормозил.

— Серж сказал, что заминирован «фиат», — озадаченно проговорил Томас. — А почему же рванул «мерс»?

— Видишь ли, Фитиль, мы с Артистом прогуливались однажды ночью возле дома Розы Марковны и случайно увидели, как какие-то люди открыли «фиат», — объяснил Муха, обернувшись к Томасу с переднего сиденья. — Какие-то совершенно незнакомые нам люди. Может, они думали, что это их машина. Перепутали. Бывает. А потом поняли, что ошиблись, и удалились.

— Они что-нибудь украли?

— Наоборот. Они кое-что забыли в салоне. Под водительским сиденьем. Такую маленькую коробочку. Граммов на двести. С радиовзрывателем. Ну, мы с Артистом подумали, что это нехорошо. И решили вернуть коробочку. Только не знали кому. А как узнать?

— Не болтай, — недовольно сказал Артист.

— Ну почему? — возразил Муха. — Фитиль — наш человек. Он во всех делах по самое никуда. Так вот. Как узнать, чья эта коробочка? Только методом неспешного наблюдения. Кто проявит интерес к «фиату», того и коробочка. Логично?

— Краб ничего не знал, — сказал Томас. — Он стоял рядом с «фиатом».

— Верно. Зато знал наш старый знакомый Лембит Сымер. И мы вернули коробочку в его «мерс». Но ему не сказали. Хотели сказать, но ты же видел, какой он был весь из себя неприветливый. С таким и говорить не хочется. О чем говорить с таким человеком?

— И что?

— Я думаю, он нажал кнопочку на своем пульте. По рассеянности. А что дальше? Дальше уже ничего.

— Погоди, Муха, — перебил Томас. — Но Краб же хотел ехать с Розой Марковной!

— Да, это было для нас некоторой неожиданностью. Мы не сразу поняли, в чем тут фишка. Потом поняли. Сымер рассчитывал, что в «фиате» будут Краб, Роза Марковна и коробочка. А оказалось, что в «фиате» только Роза Марковна, а все остальное в «мерсе». Было. Да, было. Все остальное было в «мерсе». Это точней.

— Выходит, вы таскали с собой эту коробочку все утро? — ужаснулся Томас. — А если бы она рванула?

— В твоих словах, Фитиль, я слышу восхищение нашим мужеством, — констатировал Муха. — И это, доложу я тебя, приятно. Любая похвала приятна. А незаслуженная особенно. Это все равно что не заработать стольничек, а найти. Нет, Фитиль, она не могла рвануть. Потому что при нас случайно оказался некий прибор, который называется широкополосный подавитель радиосигналов.

И пока коробочка была у нас, Сымер мог нажимать кнопочку до морковкина заговенья. А когда она оказалась в «мерсе», не следовало ему нажимать кнопочку. Но он нажал.

— Значит, они хотели убить Краба, а заодно Розу Марковну, — заключил Томас.

— Они хотели убить Розу Марковну, а заодно Краба, — уточнил Муха.

— Они — кто?

— Хороший вопрос. По делу. Кто стоит за Сымером? Вот об этом мы сейчас и думаем. У Сымера, к сожалению, уже не спросишь.

— Чего тут думать-то? — удивился Томас. — За Сымером стоит Янсен.

Артист дал по тормозам так, что Муха едва не влетел в лобовое стекло.

— Жопа! — заорал он. — Кто же так тормозит?!

Артист свел машину на обочину и заглушил двигатель.

— Повтори, — повернувшись к Томасу, приказал он.

— Что повторить? — не понял Томас.

— То, что сейчас сказал.

— Я ничего не сказал. Что я сказал?

— Ты сказал, что за Сымером стоит Янсен.

— Ну да, — подтвердил Томас. — А что? Мне об этом сказала Рита. Во всех фирмах, которые контролируют национал-патриоты, есть люди Янсена. Сымер — человек Янсена. Так она сказала.

— Откуда она это знает?

— Понятия не имею. Она же работала в «Ээсти курьер», крутилась в тех кругах. Или сказал отец. Спросите у нее.

Артист потянулся к мобильнику, закрепленному на торпеде, и натыкал номер.

— Пастух, срочно возвращайся, — бросил он. — Мы узнали, откуда ноги растут.

— Точно? — спросил Серж.

— Похоже на то.

— Понял. Пристрою Розу Марковну и сразу вернусь.

— А ты говорил — не болтай! — укорил Муха Артиста, когда тот вырулил на шоссе и влился в поток машин, который становился все плотнее по мере приближения к городу. — Поговорить с хорошим человеком всегда приятно. А иногда и полезно. Каждый человек что-то знает. Хотя и не всегда знает, что знает.

— Я чего-то не понял, — сказал Томас. — Куда Серж хочет пристроить Розу Марковну? Она же должна встретить даму из Гамбурга.

— Без нее встретят. А пристроит он ее в какой-нибудь небольшой мотель, где не просят показать документы. Где достаточно показать бабки.

— Зачем?

— Фитиль! Ты меня уже слегка достал своими вопросами! Зачем. А сам не понимаешь?

— Теперь понимаю. Да, понимаю. Потому что ее хотели убить. Думаете, сделают еще попытку?

Ни Муха, ни Артист не ответили.

— Еще только один вопрос, — сказал Томас. — Обещаю, последний. Почему ее хотели убить?

— Почему? — переспросил Муха. — А ты подумай. Сказать?

Томас знал, что он сейчас услышит. Он услышит то, что ввергнет его из этого весеннего яркого дня в ночь, в мрак, в ад. Обрушит на него все, что он всеми силами старался забыть. Вернет ему то, что он вдруг понял, когда увидел на пороге спальни помертвевшую Риту Лоо.

Когда он понял, что почти все, что говорила Рита этой ночью, было правдой.

— Сказать? — повторил Муха.

Томас неохотно кивнул:

— Ну, скажи.

И Муха сказал:

— Потому что купчие твоего дедули нашлись.

Правдой было не почти все. Правдой было все.

Все.

Все.

Все!

Томас выключился из жизни. Устроившись на заднем сиденье «мазератти» и погрузившись в свои мысли, он безучастно смотрел на многолюдный весенний Таллин, по которому Артист и Муха разъезжали по каким-то своим делам. Что это за дела, они Томасу не говорили, а он не спрашивал.

Сначала заехали в большой магазин спорттоваров, вынесли оттуда и загрузили в багажник три комплекта снаряжения для подводного плавания, о чем Томас догадался по желтым баллонам. Потом в какой-то мастерской заряжали баллоны сжатым воздухом. Потом поехали в порт и довольно долго стояли возле причала с прогулочными катерами. Как выяснилось, ждали небольшую моторную яхту «Сириус», приписанную, судя по надписи на борту, к Кронштадту. Когда яхта пришла, перегрузили на нее баллоны и гидрокостюмы и вернулись в гостиницу. Здесь их с нетерпением ждали Сергей Пастухов и дядя Костя. Они ненадолго ушли в комнату за музыкальным салоном, потом Серж вышел и попросил Томаса сказать Рите, что они хотят ее кое о чем спросить.

Рита сидела в своей спальне перед трюмо. Она была в белом полотняном костюмчике с мини-юбочкой, в белых туфельках на высокой шпильке. На точеном личике с неброским макияжем ослепительно зеленели глаза. Она порывисто встала, приникла к Томасу всем телом, сказала по-русски и так же, как ночью, неправильно:

— Я соскучился.

И Томасу почему-то стало ее так жалко, что пришлось высморкаться.

Из комнаты охраны Рита вышла минут через двадцать. Молча прошла в прихожую, взяла из стенного шкафа пальто. Предупредила:

— Мне нужно увидеть отца. Может быть, немного задержусь. Не беспокойся.

— Только ты, это самое, сама понимаешь, — попросил Томас.

— Все в порядке, — сказала она. — Я тебя люблю. Я все время тебя хочу. Ты чудо.

Томас посмотрел на закрывшуюся за ней дверь и снова высморкался.

Пообедали в номере. Ребята нервничали, посматривали на телефон. В кармане Сергея пиликнул мобильник. Он почему-то не стал говорить в гостиной, вышел в комнату охраны. Вернувшись, приказал:

— Подъем. Томас, останешься с дядей Костей. Нас не будет всю ночь. Один никуда не ходи. А еще лучше сиди в номере.

Они исчезли в своей комнате, в гостиной так и не появились, из чего Томас заключил, что они воспользовались грузовым лифтом и служебным ходом.

После обеда Томас улегся на кровать в своей спальне. Но потом перебрался в спальню Риты. Здесь было как-то уютней. И все напоминало о ней.

О том, что Рита может вмазаться, Томас не беспокоился. Почему-то был уверен: не вмажется. Беспокоило его совсем другое.

Чем больше он думал о событиях последних дней, тем явственней очищались они от шелухи, проступала их сущность, как проступил белый череп генерала Мюйра, освобожденный от внешней оболочки его котом по имени Карл Вольдемар Пятый. И уже совсем по-другому вспоминались Томасу поразившие его силой своей ненависти проклятья, которые Мюйр с крутой лестницы своей спальни посылал Альфонсу Ребане.

Покушение на Розу Марковну словно бы дало Томасу ключ для расшифровки заключенного в проклятьях генерала Мюйра смысла. И с чувством, похожим на панику, он вдруг понял, что это были не проклятья.

Это были пророчества.

«Ты убил моего отца. Ты убил свою жену. Ты убил неродившихся детей своей дочери. А теперь ты убьешь ее. Ты убьешь свою дочь, проклятый ублюдок! Это сделаешь ты, ты!»

И вот, Агния Штейн застрелилась, а Роза Марковна только чудом не взорвалась.

«Ты убил всех солдат и офицеров, с которыми ты воевал. Ты убил всех „лесных братьев“».

Это было не очень понятно, но факт оставался фактом. Эстонскую дивизию расстреляли? Расстреляли. «Лесных братьев» уничтожили? Уничтожили.

«Ты убивал всех, с кем пересекались твои пути».

Генерал Мюйр. Труп. Ну, допустим, с ним пути дедули пересекались. А как вписывается в эту схему Краб?

А очень просто, понял Томас. Наследство. Краб попытался наложить на него лапу — труп. Сымер сунулся — труп. Да ведь и Розу Марковну пытались убить только потому, что она наследница своего отца и могла отказаться от накупленной им земли в пользу России!

Следующая мысль, выдернутая из сознания предыдущими, как щука крючком перемета, заставила Томаса вскочить с кровати и заходить по спальне.

А сам он? Он же и сам в некотором роде наследник!

Так вот почему Мюйр сказал: «Ты убьешь даже своего несуразного внука!»

А Рита сказала: «Потом я стану вдовой». И еще она сказала про ребят: «Вот они тебя и убьют. И это будет — рука Москвы. А потом уберут их».

И все это только из-за того, что эти проклятые купчие нашлись?!

А что напророчила себе сама Рита? «Но я недолго буду самой богатой вдовой Эстонии. Потому что я вмажусь и меня вернут в клинику доктора Феллера. Теперь уже навсегда».

Но даже это еще не все. Даже это!

Томас вышел в гостиную, где в кресле перед телевизором расположился дядя Костя. Дверь из гостиной в музыкальный салон была открыта. Была почему-то открыта и дверь, которая вела из салона в комнату охраны. Томас закурил и начал прикидывать, как бы ему половчей задать самый главный вопрос, который сейчас его волновал.

— О чем задумался? — очень кстати спросил дядя Костя.

— Да так, о жизни, — ответил Томас. — Скажите, я не совсем разобрался в одном деле. Серж что-то говорил про ситуацию гражданской войны. Что она может возникнуть у нас в Эстонии.

Дядя Костя выключил телевизор и спросил:

— Он говорил это тебе?

— Нет. Розе Марковне, — объяснил Томас. — При мне. И я так понял, что гражданская война может возникнуть из-за недвижимости дедули. Это возможно?

— В жизни все возможно. Даже то, что кажется невозможным.

— Ладно, спрошу по-другому. Это вероятно?

— В жизни все вероятно. Даже самое невероятное.

— А вы могли бы сказать мне это как-нибудь попроще?

— Ты ждешь, чтобы я тебя утешил? — спросил дядя Костя. — Или чтобы сказал правду?

— Чтобы утешили, — честно ответил Томас.

— Мне нечем тебя утешить.

Что ж, это был ответ. Похоже, на ответ более ясный этот человек был не способен.

— Какая у вас профессия, дядя Костя? — поинтересовался Томас.

— Да как тебе сказать? Профессия у меня не особо престижная, но нужная во все времена.

— Какая?

— Ассенизатор.

— Да, — подумав, согласился Томас. — Эта профессия нужна во все времена.

— Вот-вот, — покивал дядя Костя. — А в нынешние особенно. Потому что, как объяснил мне однажды один молодой кандидат наук, специалист по Продовольственной программе: еды стало меньше, но говна больше. Почему тебя заинтересовала моя профессия?

— Вы очень хорошо умеете не отвечать на вопросы.

Даже на этот вопрос не ответили. Никакой вы не ассенизатор. Вы полковник. В Чечне вы были начальником контрразведки. Рита про вас рассказывала.

— Секунду, — прервал его дядя Костя и прислушался.

Из комнаты охраны через музыкальный салон донеслась телефонная трель. Дядя Костя живо поднялся и побежал на звонок. Когда он вернулся, лицо у него было напряженным, жестким. И голос тоже звучал жестко и словно бы неприязненно.

— Ты прав, — сказал он. — В Чечне я был начальником контрразведки. Сейчас я генерал-майор. А теперь позвони господину Янсену и передай, что его хочет видеть начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Голубков.

— Что это за управление? — спросил Томас.

— Он знает.

— Говорить по-русски?

— Можешь по-эстонски.

Янсен знал, что это за управление. И, как понял Томас, знал, кто такой генерал-майор Голубков. Он приказал передать генерал-майору Голубкову, что приедет в гостиницу через час.

— А теперь закройся в спальне и не высовывайся, — распорядился дядя Костя. — Ни под каким видом. А будет еще лучше, если я тебя запру. Не обижайся, так нужно.

— Нужно так нужно, — согласился Томас. — Я понял, почему вы назвали себя ассенизатором. Вы здесь, чтобы немножко очистить Эстонию от говна?

— Это не мое дело, — сухо возразил дядя Костя. — Мне работы и в России хватает. Очистить Эстонию от говна могут только сами эстонцы.

И он действительно запер Томаса в белой спальне, где все напоминало ему о Рите Лоо.

За окном спальни набухал кровавый закат.

Генерал Мюйр.

Стас Анвельт по прозвищу Краб.

Лембит Сымер.

Ненадолго избежавшая этой участи Роза Марковна.

Кто следующий?

Он следующий.

Потом Сергей Пастухов.

Муха.

Артист.

И так далее.

В этом «и так далее» и была самая большая жуть.

«Мне нечем тебя утешить».

Гражданская война. Твою мать. А если сказать просто — бойня. Когда трупы, это всегда бойня, как это ни называй. Снова трупы. Опять трупы. Выползающая из-за горизонта, оттуда, где чадят газовые камеры и крематории Освенцимов, бесконечная колонна изможденных, как скелеты, трупов. Прервалась ненадолго, иссякла. И вот снова начинает стекаться в поток, как стекаются в бешеное вешнее половодье слабые весенние ручейки.

И только один человек мог все это остановить. Только один.

Этим человеком был он. Он, Томас Ребане. Только он.

И у него был только один способ это остановить.

«Господи милосердный! — взмолился Томас. — Господи всемилостивейший и всемогущий! Да за что же ты взвалил на меня эту ношу?!»

И ответил ему Господь:

«Томас Ребане! А кто это совсем недавно говорил, что он принимает на свои плечи крест и просил дать ему сил, чтобы донести его до конца? Или ты решил, что крест — это вроде плаката рядового члена Политбюро, который можно нести до конца демонстрации, а можно и бросить?»

«Ну, говорил, было дело, — признал Томас. — Но откуда я знал, что этот крест такой тяжелый?»

«Хочешь другой?»

«А есть?»

«Есть, Томас Ребане. У меня много крестов, на всех хватит. Есть крест, который вознес на Голгофу Сын Мой. Он тебе не по силам».

«Это верно, — согласился Томас. — Он никому не по силам. Только Твоему Сыну».

«Есть крест, какой нес польский учитель Януш Корчак. Он вошел в душегубку Треблинки со своими учениками, чтобы они не боялись. Хочешь такой?»

«Не потяну, Господи. Нет, не потяну. Я трезво оцениваю свои силы».

«Есть крест, который несет Симон Везенталь, охотник за нацистскими преступниками. Имя его под запретом в Эстонии».

«Боюсь, Господи, что и этот крест не по мне».

«Ну, тогда я не знаю. Какой же крест тебе дать?»

«Самый маленький», — попросил Томас.

«Томас Ребане! — строго сказал Он. — Но ведь это и есть твой крест!»

А потом Он сказал:

«Можешь бросить. Не ты первый, не ты последний».

«Да нет уж, — сказал Томас. — Ладно, как-нибудь дотащу. Только Ты мне немножко помоги. Договорились?»

Из холла донесся звонок, послышались мужские голоса. Говорил дядя Костя. Второй голос был голос доктора Гамберга. Стукнула массивная входная дверь, потом двустворчатая дверь гостиной. Голоса стихли.

Томас нажал ручку спальни. Дверь была заперта. Но была не заперта дверь в ванную. И та, что из ванной вела в холл. Она тоже была не заперта. Дядя Костя не успел вникнуть в архитектурный ребус министерских апартаментов гостиницы «Виру».

Томас осторожно выглянул, а потом вышел в холл. Стараясь не шуметь, извлек из стенного шкафа темный просторный плащ и очень бережно, сморщившись от старания, открыл и потом тихо закрыл за собой тяжелую входную дверь. Язычок замка щелкнул, как выстрел. Томас замер. Но в номере выстрела не услышали. Он облегченно вздохнул.

В коридоре никого не было. Томас двинулся к грузовому лифту, но тут вспомнил, что не сделал одного важного дела. Он спустился в холл гостиницы, взял у портье листок бумаги и фирменный конверт. На конверте написал: «Госпоже Рите Лоо». Вложил в конверт ключ от ячейки гостиничного сейфа, где оставил черный кейс с бабками, которые выдоил у Краба, мир праху его, развеянному вдоль Пярнуского шоссе.

На листке написал:

«Это тебе. На год хватит. Больше у меня нет ничего. Я тебя люблю. Томас».

Величественный, как адмирал, швейцар пожелал господину Ребане доброго вечера и приятных развлечений и предупредительно открыл перед ним дубовую дверь. Томас вознаградил его горстью дойчемарок, завалявшихся в кармане еще с поездки в Аугсбург, и подумал, что сейчас его популярность ему ни к чему. Он надел плащ, поднял воротник и бочком, по стеночке, выскользнул в темноту задворок из праздничных огней фасада гостиницы. Из-за угла выглянул и понял, что успел вовремя. К подъезду подкатил черный джип «Мицубиси Монтеро». С водительского сиденья выпрыгнул прапор, помощник Янсена, и поспешно открыл заднюю дверь.

Появился Юрген Янсен в черном кожаном реглане с поднятым воротником, приказал прапору, судя по жесту, ждать и скрылся в гостинице.

Главное было сделано. Теперь можно не спешить. Куда спешить? Некуда. У него осталось только одно дело. И в запасе была целая ночь.

Томас пешком дошел до своего дома, стащил с белого «жигуленка» «ВАЗ-2102» прорезиненный тент и сунул его в багажник. Двигатель завелся, бензина в баке было литров десять. Хватит. Томас не собирался ехать далеко. Он собирался ехать недалеко.

Какое-то ощущение незаконченности заставило его подняться в квартиру. Студия встретила его запахом пыли и тишиной. На большом мольберте был укреплен тусклый от пыли холст с его последней, а если говорить честно — всего второй в его жизни картиной, которую он назвал для понта «Композиция номер семь». Томас смахнул полотенцем пыль, но картина от этого ярче не стала. Он скептически оглядел холст, хотел махнуть на него рукой, но то же неясное чувство несделанности того, что сделать можно, остановило его. Он выбрал из ящика тюбик с кармином и выдавил из него краску в то место, которое было самым мертвым.

Красный. Как закат. Так-то лучше.

Потом зеленый. Как глаза Риты Лоо.

Потом белила с охрой. Как ее волосы.

Потом черный.

Томас увлекся. Сначала он писал картину так, как чешутся. Где чешется, там и чесал. В каком месте холста чувствовал зуд недосказанности, туда и лепил краски, размазывал их мастихином, снова лепил. Потом стал писать так, как накладывают целебную мазь на изорванное ранами тело.

Краски кончились. Раны еще болели, но лечить их было уже нечем.

Ну и ладно.

Томас окинул холст критическим взглядом. По крайней мере, хоть на что-то похоже. Он не знал на что, но это уже не имело значения. Остатками кармина добавил к старому названию картины: «Любовь». Получилось: «Композиция номер семь. Любовь». Он не понял, почему ему захотелось так сделать. Так захотелось. Поэтому и написал.

Когда он вышел из дома, была уже ночь. За окнами «жигуленка» проплывали утихающие кварталы. На центральных улицах еще бурлила, переливалась рекламными огнями жизнь, а окраины уже медленно отходили ко сну. На выезде из города Томас тормознул возле палатки и долго рассматривал выставленные на витрине бутылки. Богатый был выбор. Была даже водка «Смирновъ, столовое белое вино номер 21». Раньше он остановился бы на ней без раздумий. Но сейчас «Смирновъ» не годился. Сейчас нужно было что-то попроще. Что-то бесхитростное, как вся его жизнь. Он купил бутылку «Виру валге». Продавщица услужливо предложила стакан. Простой, граненый. Стакан Томасу тоже понравился. Своей бесхитростностью. Он купил и стакан.

На окраине Пирита он свернул к морю. Он хорошо знал эти места. Когда-то здесь был пионерлагерь, в последние годы его превратили в недорогой пансионат. Сейчас пансионат пустовал, не сезон. Тут был небольшой пляжик, окруженный огромными каменными валунами, хороший подъезд к берегу.

Томас подогнал «жигуленка» к солярию. К нему примыкала кладовая, где хранили лежаки и шезлонги. Томас потыкался в запертые двери. Сторожа не было. Он принес из машины монтировку, сковырнул висячий замок кладовки и вытащил из нее деревянный шезлонг с парусиновым полотнищем. Установил шезлонг на берегу, набросил на него захваченный из дома шотландский шерстяной плед, подарок какой-то милой дамы, о которой Томас помнил только то, что она подарила ему этот шотландский шерстяной плед. Выложил из карманов бутылку и стакан, пристроил их на крупном песке рядом с шезлонгом. Потом натаскал сухого плавника, разжег костерчик и наконец погрузился в шезлонг, прикрылся пушистым пледом.

Вот этого ему и не хватало. У ног его шелестели тихие балтийские волны. Лицо его овевал тихий балтийский ветер. Над черным заливом висели блеклые балтийские звезды. Горьковатый дымок костерчика ласкал его ноздри.

Какая-то небольшая яхта очень медленно шла вдоль цепочки береговых огней. Какой-то теплоход, весь в иллюминации, прошел к Таллину. Может быть, это был круизный теплоход. Может быть, на нем был праздник. Томас проводил его доброжелательным взглядом. Пусть люди празднуют. Пусть у них будет праздник.

Ему было очень грустно. Но хорошо. Ему никогда не было так хорошо. Потому что никогда им так безраздельно не владела Любовь. Он любил эту ночь. Он любил эту легкую балтийскую воду, эти мирные огни в далеких домах, всех людей в них. Он любил свою маленькую Эстонию с ее зелеными озерами, как зеленые глаза Риты Лоо, с ее ржаными полями, как волосы Риты Лоо, с ее лебедями над озерами и осенним жнивьем. Он любил и себя за то, что не бросил свой крест и все-таки доволок его до конца демонстрации. Все-таки доволок.

Береговые огни становились все реже. Потом на дальней дуге залива, где были правительственные санатории и самые престижные дачные поселки, возник какой-то огонь. Какой-то очень густой черный дым закрывал и открывал огонь. Маленькая яхта, почти неподвижно лежавшая на воде, пошла к тому месту, где был огонь. На его фоне прорисовался ее силуэт. Томасу он показался знакомым. Может быть, эта яхта была «Сириус». Может быть, люди на ней увидели огонь, решили, что там пожар, и поспешили на помощь.

Томас понял, что нужно закругляться, если он не хочет, чтобы мелкие подробности жизни испортили ему это счастливое состояние мира в нем. Мира в нем и Любви.

Да, Любви.

Он нащупал бутылку, отвернул пробку и набулькал в стакан сто двадцать пять граммчиков. Потом добавил до ста сорока. Не мало и не много. Нормально. Должно хватить.

Мимолетно подумал, увидит ли он райские кущи и ангелов. И еще почему-то подумал, какая на том свете погода и есть ли там погода вообще.

«Может быть, Господи, я делаю что-то не то, — обратился он к Нему. — Но Ты знаешь, почему я делаю это. А если Ты не хочешь в это вникать, будем считать, что я просто решил немножко выпить. Договорились?»

Томас прислушался, ожидая, не будет ли явлен ему какой-нибудь знак.

Молчали небеса. Молчали звезды. Успокаивающе шелестели, гасли в песке легкие балтийские волны.

Томас понял: это и есть знак.

Он быстро выпил, закурил и стал ожидать смерти.