"Ежи Анджеевский. Врата рая" - читать интересную книгу автора

она рассмеялась: не хочешь? эх ты, тютя, все знают, что она без памяти
влюблена в Жака, а ты таскаешься за нею, как тень, если б ты был мужчиной, я
мужчина, - сказал я, - и поэтому тебя не ударю, она опять рассмеялась и
сказала, оборотившись к Мод: знаешь, глупая клуша, что я сейчас сделаю?
охота меня взяла на твоего красавчика Жака, а уж коли меня разберет охота, я
своего добьюсь, веселись хорошенько, Мод, сын мой, - сказал исповедник, - я
настолько старше тебя, что ты бы мог быть моим сыном, если не внуком, слушая
тебя, я думал: дай мне, Боже, достаточно силы и мудрости и достаточно веры,
любви и надежды, чтобы помочь этому мальчику, отец мой, - тихо проговорил
Робер, - я хочу верить, что мы дойдем до далекого Иерусалима, так как хочу
быть сильным, сын мой, - сказал старый человек, - твоя вера, и умолк, потому
что подумал: несчастья, страдания, чувство потерянности вызывают желание
верить, из этих же отравленных источников рождается сама вера, не дай,
Господи, чтоб когда-нибудь сбылся мой ужасный сон и чтобы мертвая, спаленная
солнцем пустыня стала концом пути этих детей: тех, что еще не пробудились
для жизни и потому невинны, и тех, что уже изведали первые горести, вера, -
сказал он, - великие может творить дела, может сдвигать горы, знаю, - сказал
Робер, - поэтому и хочу верить, что когда-нибудь мы войдем в ворота
Иерусалима, тут исповедник забормотал привычные слова прощения, после чего,
повернувшись к рядом идущему всем своим большим грузным телом, поднял
натруженную ладонь для благословенья, и, когда чертил над головой мальчика
знак креста, взгляды их на мгновение встретились, он, верно, много
страдал, - подумал Робер, ему еще много страдать, - подумал старик, Робер
остановился, а тот продолжал идти вперед, сгорбленный, одинокий, теперь
ты, - услышал Робер за спиной голос Алексея Мелиссена, и его обогнала Бланш,
она шла к исповеднику неторопливым, нарочито вызывающим шагом и здесь, на
этой лесной дороге, казалась чужой и особенно, дерзко вызывающей, на ней
было платье из тяжелого светло-зеленого шелка, сплошь затканное золотой
нитью, поверх платья пурпурный расширяющийся книзу блио без рукавов, рябь
теней и солнечных пятен трепетала на пурпуре ее верхней одежды и на свободно
ниспадающих на пурпурную ткань волосах, в этом богатстве тканей и красок она
двигалась непринужденно, словно рождена была в роскоши, и вместе с тем
вызывающе, так как это было у нее в крови, приближаясь к одиноко идущему
теперь уже всего лишь на шаг впереди человеку, Бланш думала: хочу, чтобы
поскорей наступила ночь, я его ненавижу, но не тогда, когда он со мной это
делает, потому что он делает это лучше, чем все другие, с кем я спала, он
входит в меня стремительно, но потом остается долго, ровно столько, сколько
нужно мне и ему, он молчит, и я знаю: входя в меня, он думает не обо мне и
не меня хотелось бы ему обнимать, но ведь и я, когда он входит в меня, да и
потом, все время, тоже думаю не о нем, мы оба это знаем и потому можем быть
вместе так долго, а затем ненавидеть друг друга, однако, когда наступает
ночь, снова, сорвав с себя одежды, соединяться без взаимной любви, зато
связанные и порабощенные общей любовью, слушаю тебя, дитя мое, - сказал
старый человек, Бланш внимательно оглядела его большие отекшие ступни,
затем, отступив немного, пробежала взглядом по грубому жесткому сукну его
бурой рясы, он шел, не глядя на нее, засунув в рукава рясы кисти рук и
слегка склонив голову, о чем рассказывать этому старому хрену? - подумала
Бланш, - он стар, грязен и смердит, как душной козел, она увидела себя
бегущей по пастбищу, залитому лунным светом, вот о чем я ему расскажу, -
усмехнулась недобро, но продолжала молчать, видя себя бегущей по пастбищу,