"Анна Арнольдовна Антоновская. Ходи невредимым! (Великий Моурави, Книга 4)" - читать интересную книгу автора

выцветший пух, то и дело взлетала на лоб. Негодовал и Унгерн, поминутно
припудривая красневший нос. Король польский Сигизмунд III, запасшись помощью
австрийского дома могущественных Габсбургов, усиливал войну со Швецией, и
каждый лишний день, проведенный послами в Москве, дорого обходился
Стокгольму.
Опять вошел пристав и заученно проговорил:
- Скоро придут за вами большие бояре.
Унгерн прикусил губу, чтобы сдержаться, а сдержавшись, поблагодарил за
это бога и, раскрыв табакерку с портретом Густава-Адольфа на крышке,
протянул приставу.
Пристав поклонился, но табака не взял:
- Оскорбляют бога ныне люди всеми их членами: глазами, ртом, руками и
прочими, один нос не участвует, и изобрел человечий злой умысел - табак,
дабы через него и нос был участником в грехе.
"Сие есть ханжество!" - чуть было не выкрикнул Унгерн и поблагодарил
бога, что сдержался.
Под окном послышался чей-то окрик, что-то круто осадил коня. Вслед за
тем в покои вбежал запыхавшийся толмач, трижды крикнул: "Едут!" - стал
уговаривать штатгальтеров, чтобы вышли они боярам навстречу.
Накинув струящийся синевой атласный плащ, Броман сухо ответил:
- В резиденции царя обязанность свою мы, послы, знаем и поступим
сообразно с нею.
Штатгальтеры не спешили, всячески оттягивая время, дабы не унизить
величие короля Густава-Адольфа, Броман медленно прицеплял шпагу к золотой
перевязи, а Унгерн встряхивал широкополую шляпу, придавая перьям большую
пышность.
Толмач и пристав выходили из себя, блюдя честь царя, мысленно обзывали
великих господ послов "гусаками свейскими". Штатгапьтеры спесиво покинули
покой и встретили множество бояр, назначенных для почетного приема
представителей державных особ, ровно на середине лестницы. Выступил вперед
именитый Голицын в шапке красного бархата с собольей опушкой, острым
взглядов смерил штатгальтеров с головы до ног и надменно произнес:
- Великий государь и царь и великий князь Михаил Федорович, всей
Великой и Малой и Белой Руси самодержец, приказал вам прийти к нему.
Отдав поклон, послы двинулись к выходу. За ними следовала свита в
серо-синих плащах.
У ворот уже ждала послов царская колымага; приосанились возники в
длинных шелковых с бархатом кафтанах, а кругом колымаги послы усмотрели
всадников, отличавшихся не только блеском оружия, но и пышностью одежд.
Когда посольский поезд тронулся, три отряда московских дворян
шествовали впереди, а позади шел отряд из свейских сановников. Дети боярские
скакали перед самой колымагою.
Так, под звуки труб и литавр, миновался первый стан - земляной, второй
- белый, третий - китайский.
Толпы людей густеют. По приказу царя созван народ, крепостные люди и
воины. Лавки и мастерские с шумом закрылись. И кто продавал и кто покупал,
согнаны на площадь. Теснота такая, что дух перевести трудно.
На Никольской деревянной улице ни пройти, ни проехать. Конники в
шишаках с трудом сдерживают напор толпы. Каждый стремится взглянуть на
свейских вельмож в петушином наряде. То тут, то там раздаются задорные