"Анна Арнольдовна Антоновская. Ходи невредимым! (Великий Моурави, Книга 4)" - читать интересную книгу автора

времени выезда. Но лоснящаяся спина уже не выдерживает богатырского седока,
подгибаются стройные ноги, и вместо былого могучего выдоха, от которого
шарахались птицы, из открытого рта вырываются хриплые стоны. И когда Иорам,
получив право беречь старого Джамбаза и господствовать над ним, первый раз
вскочил в седпо, Джамбаз от обиды жалобно заржал... Саакадзе, потрепав его
поредевшую гриву, грустно сказал: "Нет, Джамбаз, я не изменил тебе, я помню,
как обязан твоей стремительной легкости, но, друг, время беспощадно, оно не
щадит и коней. Я беру твоего сына, ты бери моего". Джамбаз понимающе смотрел
на господина черными затуманенными глазами.
С того дня каждое утро, когда возвращался Иорам с необходимой Джамбазу
прогулки, Русудан выходила встречать коня. Она давала ему кусочки сладкого
теста из своих рук, гладила его опущенную шею и жалостливо следила, как
затем он устало, по-стариковски жует саман.
Годы, бурные годы промчались под копытами Джамбаза. Трубили серебряные
трубы победы, падали города, слитые тени коня и всадника проносились по
раскаленным пескам, склонялись ниц плененные владыки, под афганскими
облаками кружил конь, к его копытам падали золотые ключи твердынь, от
пронзительного ржания вздрагивали в джунглях неведомые звери, раджи бросали
к его ногам слоновые бивни, он вздымался на дыбы у стен Багдада и в ореоле
страусовых перьев гордо вступал в Исфахан.
Отошла жизнь, полная огня, страстей и стремлений. И вот сейчас Джамбазу
осталась горсть ячменя, которую он с трудом дожевывает...
- Э-э, Иорам, где отец?!
В ворота вместе с Автандилом ворвалась жизнь, молодая, нетерпеливая.
- Отцу сейчас не до тебя, - с нарочитой холодностью ответил Иорам.
Он завидовал брату, завидовал его возрасту и мечтал о сотне в
золотистых плащах, шумящих, как ливни, - именно о такой сотне, над какой
начальствовал Автандил.
Разгадав настроение брата, Автандил задорно расхохотался и вприпрыжку,
подражая оленю, побежал в дом.
- ...Так ты говоришь, мой Дато, светлейший Леван Дадиани испытывает
разочарование?
Верхняя площадка на Орлиной башне всегда казалась тесной. Саакадзе
продолжал крупно шагать, задевая плечом то свод у двери, то светильник на
арабском столике. Но если бы ему пришлось воздвигнуть башню, соответствующую
его настроению сейчас, то она не поместилась бы и на Дигомском попе.
- Да, мой Георгий, светлейший так и сказал:
"С Теймуразом мы не сговоримся. Не ему предопределил бог стать царем
царей. С ним мы не уповаем расширить грузинские земли. Да поможет ему
иверская божья матерь удержать одну кахетинскую корону на своей голове,
столь искушенной в звучных шаири".
Гулко раздавались шаги Саакадзе по каменному полу. Внимательно слушал
он и Даутбека, привезшего также невеселые вести.
- Значит, Гурия и Абхазети недоумевают, притаились? И Имерети выжидает?
- Саакадзе резко остановился около висящего на стене щита с девизом,
вычеканенным Ясе, осторожно поправил меч, которым очистил Марткоби от
персидских полчищ, и тяжело опустился на тахту. - Этого следовало ожидать,
друзья мои. Владетели Западной Грузии хорошо изучили Теймураза: ничем не
захочет делиться ревнивый Теймураз с другими царями, ничем не соблазнит
князей... Все завоеванное, если богу будет угодно, присвоит себе, как только