"Луи Арагон. Когда все кончено (рассказ)" - читать интересную книгу автора

полную мощность. Но мало-помалу, ощущая, как во мне созревает готовность
принять любой, самый героический план, я отпадал от нашего коллективного
творения-зверя, выпущенного в запретные зоны. Я осознал антагонизм между
индивидуальностями моих товарищей и своей собственной: я становился самим
собой. В один прекрасный день я понял, что сам взрастил в себе этого беса:
беса предательства. Доверие, лежавшее в основе нашей авантюры,
представилось мне недостойным идеализмом, слабостью, которая ничем не
лучше жалости. Такое несоответствие не могло долее существовать.
Все помнят оплошность, которую совершила полиция, когда она упустила
нас, выследив у любовницы одного из моих товарищей. Это ничуть не
обескуражило меня. Прошло еще четыре дня, но я не обмолвился ни словом о
своих планах.
проявляя чудеса скрытности. Я жил в состоянии непрерывного возбуждения.
Наконец та минута, к которой я готовился, настала.
После того, как двое наших уже погибли, полиция, основываясь на моих
показаниях, устроила засаду перед особняком миллионера-анархиста, у
которого мы скрывались. Сумасшедший шум, крики: осаждающие, прячась за
повозкой с сеном, считали уже, что победа за ними, когда пожар отнял у них
последнего, еще остававшегося в живых участника авантюры-Б., наш Титан,
погиб, как Жанна д'Арк, в то время как его враги в ужасе отступили.
Префектура пообещала сохранить мне жизнь и помогла скрыться. Таким
образом, на процессе сообщников преступления я не был упомянут даже в
качестве свидетеля.
Я уносил с собой тайну, тайну своего поступка, рядом с ним, если вы
поразмыслите, всё наше предприятие ничего не стоило, было всего-навсего
жалкой комедией бунта, в которую людям время от времени приходит охота
поиграть. Но отныне во мне поселился червь безграничного властолюбия.
Что же мне оставалось делать? Воззвать к тому обществу, для которого я
сделался доносчиком, умолять его позволить мне снова занять в нем свое
место? Мне дали понять, что это было бы возможно на определенных условиях.
Но мне все же претило кичиться своим лицемерием, я не заблуждался на этот
счет. В действительности все мои симпатии были на стороне тех, кого я
предал, в этом-то и заключалась странность моего положения: презирая тех,
кто мог бы меня принять, не имея возможности вернуться к тем немногим
людям, которых я уважал, во всех изверившись, я оказался в таком
беспросветном одиночестве, какое незнакомо, наверное, и путнику в самом
сердце пустыни. Я сохранил связь с полицией-я прибегал к ее услугам, а она
к моим: мы считались друг с другом как сила с силой. Полиция давала мне
власть, которой я рассчитывал воспользоваться; она же рассматривала меня
как своего агента-провокатора. Так началась эта полная скитаний жизнь,
пересекавшаяся с жизнями самых разных мужчин и женщин, но никто ни разу не
смог меня уличить. Я приезжал на место, встречал незнакомого человека, а
назавтра переворачивал все его существование. У меня появилась невероятная
страсть исследовать души людские. Но что искал я в другом человеке? Тот же
душевный строй, то же состояние духа.
Только одно меня влекло и опьяняло, я все бы отдал, лишь бы пробуждать
повсюду в людях ту низость, которую обнаружил в самом себе, эту крайнюю
степень предательства, вызвать тот миг, когда неведомый инстинкт
заставляет человека губить предмет его собственной любви. Я был
безжалостен в своем стремлении наблюдать людей без прикрас в эту минуту.