"Луи Арагон. Карнавал (рассказ) (про войну)" - читать интересную книгу автора

встреча уже сама по себе была музыкой, и мне был двадцать один год, у меня
была голубая габардиновая форма, портупея, красно-зеленые аксельбанты и
некое радостное помрачение ума от того, что я не слышу больше пушек, этого
непрерывного хохота смерти, которой я случайно избежал, и на продавленном
кожаном диване с вышитыми подушками рядом со мной лежала книжка, как
сейчас вижу ее бело-синий мраморный переплет и ярлычок "Die Weise von
Liebe und Tod des Corrietts Christoph Rilke" ["Песнь о любви и смерти
корнета Кристофа Рильке" (нем.). Произведение Райнера Марии Рильке
(1875-1926)], в издании Инзель-Ферлаг. А в комнате ужасный кавардак-нотные
тетради и одежда, мотки шерсти, на стене-Гёте и супружеская пара,
сочетавшаяся браком, очевидно, в конце прошлого века, в черной с золотом
рамке, женщина на фотографии сидит.
Я купил "Die Weise..." накануне, вместе с "Заметками Мальте Лауридса
Бригге" Рильке, книжкой Арно Хольца, Ведекиндом и Стефаном Георге в
книжной лавке "Синица" на Майзенгассе, в Страсбуре. Полк пошел дальше, а я
добился от майора, чтобы он посмотрел на это сквозь пальцы... я потом
догоню, подумаешь, каких-нибудь полчаса на поезде, о жилье на новых
квартирах позаботится мой вестовой... и пусть меня не ждут к ужину.
Честно говоря, мне многое спускали, может, потому, что я был самым
молодым... да еще благодаря кое-каким воспоминаниям о прошлом лете, когда
шла война. Однажды меня, правда, все же сослали в унтер-офицерскую
столовку-я ведь еще не был произведен в офицеры, - в наказание за то, что
я чего-то там не сделал. Но майору скоро стало скучно без меня.
К Шуману я всегда питал своего рода страсть, у меня от него, как от
вина, тяжелели ноги, плечи. Мне казалось, будто это я ударяю по клавишам,
вызываю ритмичное сотрясение самой жизни, точно ее полновластный хозяин. К
тому же было на удивленье ново оказаться вдруг в настоящем доме, в доме,
где живут, а не в одном из тех полуразрушенных сараев, где мы ночевали на
соломе, когда отходили с передовой в ближний тыл, но я уже не мог себе
представить ничего другого-ковер на полу, салфеточки с помпончиками на
мебели, драпировки, хрустальные вазы, безделушки-сентиментальный хлам
заполнял комнату. Я уже не слышал пианистки, так же как сорок лет спустя
Рихтера. Я видел ее. Видел в купе поезда.
Вдоволь побродив по Страсбуру, озаренному зимним солнцем, по розовому
городу с пустынными улицами и фигурой Синаноги с завязанными глазами на
соборе, изящно гибкой, как молодые еврейки в романах Вальтера Скотта, я,
зажав под мышкой купленные книги, бросился раньше времени на вокзал, боясь
пропустить поезд. Огромный вокзал был еще безлюднее, чем город, на
Лаутербургском направлении дремали три вагона в ожидании локомотива. Места
на выбор. Не приходилось опасаться, что негде будет пристроиться. И вот я
уселся, один-одинешенек, в среднем купе, точно бросая вызов, и вытянул
нот. Я читал Рильке до боли в глазах.
...Уже смеркалось, я мечтал, оторвавшись от чтения, отказавшись от чар
вражеского языка, который, как мне тогда казалось, я любил из непокорства,
а нет любви хмельней. Этот язык мертвых юношей, меж чьими телами мы с
октября пробирались по брошенным траншеям, заросшим хмелем... Этот язык
"Licder" [Песня (нем.)], на котором я привык тайно беседовать с самим
собой:

Die Nachtigallen schlagen Hier in die Einsamkeit Als wollten sie was