"Мария Арбатова. Мне 40 лет " - читать интересную книгу автора

Мне было девять лет, когда однажды на улице к нам подошла
добродетельная дура.
- Скажите, пожалуйста, что у вашей девочки с ножкой? - спросила она,
сочась медом. И мама, со свойственным ей тактом и чуткостью по отношению ко
мне, начала взахлеб излагать историю болезни и ее, мамины, страдания по
этому поводу. Я стояла рядом, опустив глаза. Ситуация была привычной,
периодически на улице меня ловил какой-нибудь активный козел или коза и
говорил: "Девочка, ну-ка, пройдись, я посмотрю, почему ты хромаешь. У тебя
был перелом? Почему ты не отвечаешь? Ты обязана отвечать, я - медицинский
работник! Ты почему уходишь? Какая невоспитанная и наглая девчонка!".
С возраста одного года я знала, что медик - это человек, который под
предлогом белого халата имеет законное право унижать тебя в зависимости от
собственной невоспитанности. Постепенно я выяснила, что частное пространство
в нашей стране беззащитно не только от медиков. Когда родились красавцы
сыновья, я окунулась в это извержение вулкана с новой силой. Дураки не
давали ходить по улице. "Ой, смотри, смотри, близнецы! Ой, какие они у вас
красивые! Ой, как похожи! Впрочем, кажется, вот этот мальчик чуть-чуть выше
ростом! Я правильно угадал? А в профиль, деточка, повернись, я посмотрю! А
вот этот первый родился? Да?".
- Мы же не вещи! - возмущались маленькие Петр и Павел. - Почему они
считают, что нас можно так нагло разглядывать и тыкать пальцем?
Я зверела и только что не кусалась. Притом, что мы никогда не одевали
детей одинаково, они старались даже в метро не сидеть рядом, чтобы не
устраивать из своего появления концерта.
Третий раз в жизни меня ткнула мордой в зависимость от дураков работа
на телевидении, но об этом позже.
Итак, прохожая оказалась в сто раз опасней простых любопытствующих. Она
с умильной рожей поведала, что в Сокольниках есть специальный интернат для
детей с последствиями полиомиелита, в котором созданы все условия для
счастливых советских больных детей, и немедленно дала адрес. Поскольку мама
не ездила в этот период времени на транспорте, то в специнтернат меня
отправили, не глядя. Отец отвез на смотрины в первой четверти четвертого
класса, и через неделю я вступила в ряды интернатской братии.
Отец плохо соображал в вопросах лечения и воспитания, это была
компетенция матери; он работал почтовым голубем.
Условия в интернате были созданы изо всех социалистических сил. Желтое
кирпичное здание стояло в лесу на Погонолосиноостровской улице. Половина его
была отдана под классы, половина - под спальни. Примерно двести маленьких
калек в корсетах, ортопедических аппаратах и на костылях благоденствовали в
режиме, приближенном к лагерному. В семь утра дверь с грохотом влетала в
стену, врубался весь свет, и под яростный окрик "Доброе утро!" давалось пять
минут на то, чтобы сменить казенную ночную рубашку со штампом на казенный
спортивный костюм со штампом и с полузакрытыми глазами встать в шеренгу. Для
меня это было ежедневным стрессом, видимо, поэтому, закончив школу, я
устроила жизнь, в которой сплю до двенадцати.
- Раз-два! Встали на носочки! Потянулись, раз-два! - рычал
физкультурник.
Я была одной из самых здоровых в интернате. Тех, кто шнуровал на ногах
ортопедические аппараты, грубые советские этажерки из железа и кожи, будили
раньше. Раньше будили и тех, кто вползал по утрам в чудовищные, плохо