"Михаил Ардов. Цистерна " - читать интересную книгу автора

свою свечку обратно...
Вот этого я боялся сильнее всего, сильнее кары небесной, сильнее
Страшного Суда... А что как прогонит меня с моей свечкой?.. Не отпустит
грехи?
Этого, конечно, ни разу со мною не случилось, и я даже примерно не
скажу, в каких страшных грехах я ему каялся... Помню взмах руки, и
епитрахиль, как крыло, опускается на мою голову... И чувство несказанного
облегчения - взял, взял, взял мою свечку...
А за столиком сидел диакон и писал круглым почерком нам, гимназистам,
справки о том, что мы говели...
Нет, гимназии я не любил...
И не то чтобы учителя у нас были дурные. Их я и сейчас вспоминаю,
скорее, с симпатией - директор Николай Николаевич Виноградов - Кноп,
инспектор - Михаил Андреевич Смирнов - Юс, Август Евстафъевич Грюнталь
латынь, хорошенькая Аидия Константиновна Булгакова - французский, строгий
Федор Иванович Фрацисси - немецкий...
Нет, не в этом, не в учителях дело... Гимназия была первым в моей жизни
стадом, и вот это было непереносимо... Я ненавидел своих соучеников, никого
в отдельности, но именно всех вместе - всю эту прыщавую, неопрятную,
гогочущую свору... Они, кажется, никогда не преследовали именно меня - у них
всегда были жертвы и послабее характером, и победнее, но я чувствовал, что
неприязнь стада в любой момент может обратиться и на меня, и неизвестно,
достанет ли сил тогда противостоять им...
Пожалуй, самое острое чувство моего детства - чувство уходящих,
кончающихся каникул - Святок, Пасхальной недели... Летом у меня портилось
настроение уже с половины августа...
Боже, как представишь себе утро, проходной двор Обидиной, за спиною
ранец.


ПРЕМУДРОСТИ НАСТАВНИКЕ, СМЫСЛА ПОДАТЕЛЮ...

Зато какое ликование в день наступления каникул!
В четверг на вербной неделе мы неслись, не чуя под собою ног, прямо из
гимназии на Красную площадь, ныряли в эту ярмарочную суету и разноголосицу,
под кремлевской стеною - ларьки, лотки, палатки, пряники, квас, сласти,
мячики, свистульки, тещины языки, стеклянные чертики в пробирках...
А по самой площади - Поди, берегись! - несутся экипажи, у кого лучше
выезд - вороные, гнедые, буланые... - ну, то ли еще покатит! - до Тверской и
обратно, до реки и назад, назад...
Ах, впереди целых две недели свободы!..
И, Боже, как чудовищно, как неправдоподобно и непредвиденно оправдалась
и подкрепилась вся моя детская ненависть, отвращение, страх, которые я
испытывал по отношению к своей гимназии, к Лубянке, к Фуркасовскому, ко
всему этому кварталу...
И суждено было сгинуть со света на этом самом месте и самому бывшему
дому князя Пожарского, и всем оставшимся князьям - Пожарским и не Пожарским,
и брату моему, и мужу сестры, и почти всем родным, и знакомым, сколько видит
глаз, и еще миллионам мне неизвестных.
Мне часто снится один и тот же страшный сон.