"Фалес Аргивянин. Мистерия христа (fb2) " - читать интересную книгу автора (Аргивянин Фалес)VII . Балкис — Царица СавскаяРаздвинем туманы минувшего, друг Эмпедокл, и пойдём со мною в область того, что люди будущих столетий назовут сказкой, а мы, неумирающие сознания Сынов Мудрости, пребывающей в анналах[91] Вселенной — Былью. Была ночь, и Селена алмазной лентой отражалась в таинственных водах Нила. Я, Фалес Аргивянин, стоял на башне храма Изиды и заносил на свиток папируса свои вычисления о восхождении новой звезды Гора[92] в созвездии Пса. И вот — ласковая рука легла мне на плечо, и зазвучал тихий голос Учителя — Великого Гераклита. — Аргивянин! — сказал мне он. — Знаешь ли ты историю блистательной Царицы Савской — прекрасной Балкис?[93] Гераклит тихо покачал головою. — Аргивянин! — сказал он. — В ответе твоём звучит ирония, без которой не может обойтись ум сына благородной Эллады, но, поверь мне, своему Учителю, что не для праздной болтовни задал тебе я этот вопрос. Сядь, сын мой, и выслушай меня. И я сел рядом с Учителем моим, и полилась его тихая, гармоничная речь, такая тихая и такая гармоничная, что порой она совершенно сливалась со звучанием лучей бледной Селены, обливавшей светом своим и меня, и Учителя, и башню храма Изиды, и воды таинственного Нила, и загадочную глубь простиравшейся за рекой немой пустыни. И вот что рассказал мне Учитель: «Когда Огонь Земли поглотил Чёрную Землю[94] перед рождением блаженной Атлантиды, и массивы первозданной Аемурии стали дном океана, — катастрофа не коснулась храма Богини Жизни, долго бывшего местопребыванием Царя Чёрных — таинственного Арраима. Но задолго до катастрофы неведомо куда исчез великий Царь, оставив свою землю, свой народ, свой храм и свою единственную дочь, ставшую первой жрицей Богини Жизни. Окружённая семью мудрыми жрецами, она, эта дочь, прекрасная Балкис, мужественно встретила ужасную катастрофу и мужественно перенесла её. И когда наконец спустя много месяцев рассеялись облака пепла и дыма, застилавшие небосклон, и обитатели храма Богини Жизни увидели себя на небольшом острове, окружённом мутными, пенистыми волнами нового океана, прекрасная Балкис совершила первое богослужение пред алтарём Богини Жизни и громко дала обет посвятить жизнь отысканию своего отца — таинственного Арраима, ибо она знала, что на нём почиет дыхание Богини Жизни Вечной и что умереть он — не мог. И выступил тут старейший из жрецов — древний-древний старец Каинан[95], третье око[96] которого видело еще великую погибшую расу Титанов Севера[97], и сказал: Нахмурив брови, нетерпеливо слушала прекрасная Балкис мудрые слова трёхглазого жреца. — Каинан! — воскликнула она. — Далеко видит твой третий глаз, но не ему разглядеть глубины сердца моего, сердца дочери Арраима, Премудрой Балкис. Приведите сюда Арру, — коротко бросила она приказание жрецам и обратила лицо своё к статуе Богини. Неодобрительно покачал головою Каинан. — Балкис, Балкис! — сказал он. — Подумай, какие силы хочешь ты затронуть? Какие законы хочешь обратить в свою пользу? Ведь способностями Арры пользовались до сих пор только для сношения с Владыками Жизни и самой Богиней… — Уйди, старик, — гневно сказала Балкис. — Или я уже не дочь Арраима и не верховная жрица Богини? Она выпрямилась — и точно! — столько божественно-прекрасного было в её дивной фигуре, дышавшей мощью несказанной, что старый жрец потупился и, бормоча что-то, тихо отошёл назад. А жрецы тем временем ввели в храм невысокую, чудную девушку. Была она другой, неведомой расы, ибо кожа её была бела как снег в противоположность тёмно-коричневой коже лемурийцев, а глаза были не сине-изумрудные, как у прекрасной Балкис, а чёрные; волосы не ложились волнующимися кудрями по плечам, а ниспадали каскадом до самого пола. И всё существо её, казалось, было проникнуто чем-то неземным, не здешним: будто дыхание иного мира вошло вместе с нею под своды храма. Старые жрецы знали, что напрасно было бы искать отца и мать Арры среди лемурийцев: известно было, что смелый мореплаватель Фаласаил привёз несколько семей этих странных людей из своего путешествия к таинственным ледяным пустыням далёкого Юга; Премудрый Арраим тотчас велел поместить женщин при храмах и научил жрецов пользоваться их странной, загадочной способностью. Мужчины неведомого племени скоро вымерли все, и только женщины продолжали жить при храмах жизнью тепличных цветов. Вошедшая девушка пугливо смотрела вокруг. — Иди сюда, Арра, — властно сказала ей Балкис. — Иди и сядь на священное место. Девушка послушно подошла к жертвеннику и села у его подножия в некое подобие кресла из базальта, инкрустированное разноцветными драгоценными камнями. Балкис надела ей на голову обруч из золота, с укреплённым спереди полированным диском из огромного алмаза, и осторожно повернула голову Арры так, чтобы центр диска улавливал отражение Солнца от гигантского золотого вогнутого диска, висевшего на столбе посреди храма. Столб был подвижен, и вращающий его механизм был устроен так, что лучи Солнца всегда собирались в центре диска. Лишь только фокусы дисков совпали, — закрылись глаза Арры, и она погрузилась в таинственный сон Второй Жизни, сон, принципы которого тебе известны, Аргивянин, как Посвящённому. И вот — заговорила спящая: — Что ты хочешь от меня, Балкис? — Отыщи отца моего, — властно сказала Балкис. — Я вижу его, — почти немедленно последовал ответ. — Спроси, как найти его! После недолгого молчания спящая ответила: — Он говорит, что тебе не следует искать его, ибо ноги его на стезе Бога, по которой ты не можешь идти, Балкис. Не для смертного эта стезя. Гневно нахмурила свои брови Балкис. — Скажи ему, — вскричала она, — что он не вправе отказываться от своей дочери! Ибо вот — на какой стезе были ноги его, когда он зачинал меня? Я хочу быть подле него. — Он не отказывается от тебя, Балкис, — ответила Арра, — ибо он всегда с тобою. Но и зачиная тебя, он творил Закон Бога. Но с ним — ты, смертная, быть не можешь… Мрачно смотрела на лицо Арры Балкис. — Хорошо же, — с трудом сказала она. — Отврати от отца взоры свои, Арра. Слушай меня: можешь ли ты дивным духом твоим найти дорогу к Вечному Огню Жизни Земли?[98] Дрогнули жрецы… С жестом отчаяния закрыл голову свою древний Каинам. По лицу спящей разлилась мертвенная бледность. Чуть слышно прошептали её уста: — Могу… знаю… вижу… Но если я скажу тебе, — угаснет моя искра жизни… Нетерпеливо пожала плечами прекрасная Балкис: — Что нужды? Ты должна сказать мне… Я потом помогу тебе воплотиться вновь и быть около меня… — Это не в твоей власти, Балкис, — ответила спящая. — Я. никогда не буду около тебя… Я боюсь всех, не исполняющих Воли Единого… — Довольно! — топнула ногою Балкис. — Я хочу знать и буду знать, хотя бы из-за этого рассыпалась вся Земля. Говори — я слушаю! Толпой кинулись жрецы из храма вслед за Каинаном, не желая слышать страшного ответа. Не будем и мы слушать его, Аргивянин; достаточно тебе знать, что прекрасная Балкис получила то, чего требовала ценою жизни бедной Арры. Она узнала дорогу к Вечному Огню Жизни Земли, нашла этот Огонь и получила в удел жизнь планетную. Ты поражён, Аргивянин, безмерной дерзостью Балкис? Кто знает, Аргивянин, не получила ли она вместе с планетной жизнью и столь же долгое страдание? Ныне царствует она в Саве, севернее земли Ор, и царствует мудро, ибо было ей время сделаться мудрой. Но никогда не устаёт она искать отца своего… — Но ведь мы знаем Четырежды Величайшего, Учитель, — сказал я, Фалес Аргивянин. — Ему угодно было открыться нам, — ответил мне Гераклит, — но никогда не откроется он непослушной дочери своей. Ныне, каждое тысячелетие, даёт она великое Празднество Мудрости и собирает представителей всех Посвящений[99] — великих мудрецов мира в тщетной надежде узнать от них тайну отца своего. И тут есть лукавство, Аргивянин, ибо многие из Мудрых меняют преданность знаку своего Посвящения на преданность самой прекрасной женщине планеты и остаются навеки прикованными к её дивному престолу. — Да, — ответил мне печально Гераклит. — Но прекрасная Балкис немедленно одаряет павшего Огнём Жизни Земли и тем предотвращает его смерть. Но — всё равно: могучий Арраим тотчас же тушит память о себе в тех из них, кто знал его… Фиванское Святилище, — добавил, помолчав, Гераклит, — потеряло у её трона трёх сынов своих… — Но зачем же тогда Святилище посылает туда, на этот праздник, своих Посвящённых? — спросил я, Фалес Аргивянин. — А какое Святилище имеет право отказываться от испытания? — ответил мне вопросом Мудрый. — Ныне приближается время праздника, и прекрасная Балкис уже прислала своё приглашение… — И ты решил послать меня, Учитель! — добавил спокойно я, Фалес Аргивянин. — Да, сын мой, — сказал мне Мудрый. — Только твоя душа, сын Эллады, подобна спокойствию базальтовых скал в глуби океана, и покойно за тебя Святилище наше… — Да будет! — ответил я, ибо вот — тогда я умел повиноваться. По священным водам Нила добрался я в лодке до гор Эфиопии, миновав благополучно становище диких сынов пустыни и Страну Мёртвых. Отпустив с миром сопровождавших меня финикийских матросов, я один вступил в ущелье гор, заставив указывать мне путь мудрую Змею[100], быстро ползшую впереди меня. Не в обычае Шиванского Святилища было путешествовать пышно, ибо вот — мы знали, что блеск и роскошь Земли — прах под пятою Господа, а наша Мудрость — безумие перед очами Его. Одинокие и нищие ходили мудрые сыны Маяка Вечности по лицу планеты, но не было никого богаче нас. Через два дня пути я встретил пышный караван, состоявший из трёх десятков верблюдов и десятка слонов, сопровождаемый целым отрядом роскошно одетых смуглых наездников в золотых шлемах: три слона были белого цвета и несли на мощных спинах своих целые башни из золота, серебра, платины и драгоценных каменьев, задрапированные в тонкие шёлковые ткани страны дравидов[101]. То следовали на Празднество Мудрости Сыны Треугольника. Я скромно посторонился и усилием воли временно загасил знак Маяка Вечности, сиявший у меня на челе, дабы не быть узнанным Сынами Треугольника. А за ним следовал другой караван — из белых верблюдов, но глава каравана — мудрый Посвящённый Лунного Святилища — седой, крепкий халдей — помещался в носилках из слоновой кости, украшенных рядами рубинов и бахромой из тонкого золотого кружева. Носилки несли двенадцать чёрных невольников из земли Далёкого Мыса, которую некогда посетил и я, Фалес Аргивянин, когда Святилище Фив послало меня сопровождать храброго финикийца Ганнона в его далёкое плавание. Сначала взгляд мудрого халдея скользнул равнодушно по мне, но, остановившись на главе Змеи, улёгшейся у моих ног, вспыхнул огнём разумения, и насмешливо-добродушная улыбка подернула его губы. Он сделал знак, и невольники остановились. — Мудрый чужестранец! — ласково обратился халдей ко мне. — Я извиняюсь за моих братьев по Мудрости из Символа Треугольника, не узнавших тебя. Но велика их Мудрость, и необъемлемость её не помещается на грешной Земле, и потому взоры их всегда устремлены ввысь — в небо. Взгляд же бедного старого халдея всегда скользит по земле, стараясь подобрать крупицы рассыпанной ими Мудрости, — и вот я увидел голову твоего не совсем обычного спутника, мудрый эллин из Великого Святилища Фив. Не будешь ли ты добр и не почтишь ли мою старость согласием разделить моё одиночество в дальнейшем путешествии? Я видел, что нельзя мне скрыться от лукавой мудрости халдея, и не было причины отказаться от приглашения. Я сел в носилки, ласково отпустив своего провожатого. — Но как ты узнал, почтенный халдей, — спросил я, — что я — эллин? — Не только эллин, — хитро улыбнулся халдей, — но и потомок царственных атлантов. Разве ты никогда не гляделся в полированную медь? Твой рост, твои плечи и божественное телосложение сразу выдают в тебе сына благородной Эллады, а строгое спокойствие правильного лица и красота его линий переносят меня в давно прошедшие времена, когда я, старый халдей, имел удовольствие видеть коллегию жрецов храма Вечно Юной Девы-Матери в Посейдонии[102]. Разве не из вашей среды вышел Божественный Зороастр[103], которого я приветствовал однажды, когда ему угодно было почтить своим присутствием мой родной город Ур Халдейский? А что я сразу узнал в тебе питомца Фиванского Святилища, — то это мне подсказал твой спутник, о благородный Фалес Аргивянин, ибо только Земля Кеми[104] сохранила сношения с Царством Змей. Но я вижу, что ты, Мудрый, хочешь спросить меня, откуда мне известно твоё имя? Но разве не ты совершил знаменитое путешествие с Ганноном Финикийцем, причём посетил племя кабиров[105] у Столбов Геркулеса?[106] А ведь это племя находится под нашим покровительством, Мудрый. Как же нам не знать тебя, не говоря уже о том, что на праздник Царицы Балкис Премудрый Гераклит мог послать только тебя, Аргивянин! — Так, так, Аргивянин, — грустно сказал халдей, поглаживая длинную бороду, — но зато мы со своей Мудростью и ползаем на чреве по лицу Матери-Земли… Я, Фалес Аргивянин, напряг свою волю и сразу перенёсся в сферу символов и первоначальных звуков и, узнав всё, что было нужно, в тот же миг вернулся обратно. — Я рад, — спокойно сказал я, — что Гермес Трижды Величайший в неустанной заботе о детях своих доставил мне случай поучительного разговора с мудрым равви Израэлем из Ура Халдейского… Халдей внимательно посмотрел на меня и почтительно склонил голову. — Что значит мудрость ползающего Змея по сравнению с мудростью Орла, парящего под облаками, от взора которого ничто не скроется, — задумчиво прибавил он. После нескольких часов путешествия, проведённых мною в беседе с мудрым халдеем, мы достигли пояса садов, окружавших город Царицы. Тут я оставил халдея: — Ибо, — сказал я ему, — не подобает Посвящённому Фив прибывать в гости к Царице на чужой колеснице. Я, Шалее Аргивянин, не пошёл в город, а, обогнув его, ушёл в лес и провёл в нём ночь, посвятив часы тьмы разговору и вызываниям, мне потребным. Наутро дивные, сказочные сады Царицы Балкис, обнесённые мраморными розовыми стенами и орошаемые сотнями жемчужных фонтанов, наполнились приглашёнными гостями. Тут были смуглые красавцы дравиды с неподвижными — как бы незрячими от постоянного созерцания Мудрости — глазами; были медно-красные потомки тлаватлей из страны, возникшей из моря на западе от дивной Атлантиды; были чёрные потомки лемурийцев из недр Африки; были косоглазые, с большими женскими косами, атланты седьмой подрасы монголоидов[107], жившие в таинственной, обнесённой стеной стране на берегах Великого Лемурийского моря[108]; были белые маги из страны северных льдов; были и длиннобородые, лукаво-мудрые халдеи. Пышность и роскошь их караванов и облекавших их одежд не поддавалась никакому описанию, ибо вот — что есть на планете, чего не может отыскать или сделать Мудрость земной Магии? Но богаче и пышнее всех был одет штат мудрецов Царицы Балкис, окружавших её сказочный трон вместе с несколькими львами, один из которых покорно подставил свою царственную голову под ноги Царицы. Говорить ли тебе, Эмпедокл, о красоте Балкис? Едва ли героям Эллады снилась такая красота, и сама Елена Прекрасная показалась бы перед ней зауряднейшей женщиной. Дивная красота как бы подкреплялась изнутри блеском великой Мудрости, великая Гордость короновала её чело царственным ореолом, а могучая Воля сверкала искрами из синих, как небо полудня, очей. Жадно расспрашивала Балкис прибывших к ней гостей, искусно наводя речь на интересующие её предметы; но пока, очевидно, ничего узнать не могла, ибо складка скрытой досады пролегла по её мраморному челу. — Мудрые! — прозвенел её чарующий голос. — Как всегда, я хочу начать празднество служением Богу Солнца, но вот — нет ещё Посвящённого Шив, которому принадлежит первое место в этом служении. Может быть, он запоздал, или — в её голосе послышалась насмешка — Мудрый Гераклит боится потерять ещё одного сына, ибо вот — трое фиванских Посвящённых ныне составляют украшение моего трона… — Мудрая Царица, да почиет на тебе благословение Адонаи, — послышался вкрадчивый голос равви Израэля, — фиванский Посвящённый придёт, ибо я встретил его вчера на пути в твой дивный город… Это — мудрый эллин, Фалес Аргивянин… — Эллин? Тем лучше, — улыбнулась Царица. — Три первых гостя мои были египтяне… Я люблю благородных сынов Эллады. И вот тихо раздвинулись ряды приглашённых, и под перистыми опахалами Царицы Балкис появился я, Фалес Аргивянин, носитель Маяка Вечности, потомок царственной династии Атлантиды. На мне не было никаких украшений Земли, ибо со мной была моя Мудрость. Только белый шерстяной хитон облегал меня, подпоясанный телом Живого Пояса, ибо вот — сама Царица Змей охватила мой стан своим могучим кольцом; голова её была против моей груди, и она гордо и грозно смотрела окрест своими кроваво-рубиновыми глазами. Простой деревянный посох из ивы был в руках моих. — Премудрый, Великий Гераклит, слуга Вечного Символа Жизни, шлёт тебе привет, Царица, — спокойно сказал я. — А я, Фалес Аргивянин — о Премудрости Великой Богини Афины Паллады — желаю тебе радоваться, прекрасная Балкис… Около меня сразу образовалось широкое пустое место, ибо вот — никогда ещё Царица Змей не являлась так среди хотя бы и посвящённых людей. Её маленькая, увенчанная короной из странного лунного камня голова легла на плечо моё. Сама мудрая Царица Балкис побледнела, заглянув в очи Царственной Змеи. — Привет тебе, мудрый посланец Фив, — дрогнувшим голосом сказала Балкис. — Клянусь великой памятью отца моего, — воскликнула она, — никогда ещё я, Царица Савская, Госпожа Огня Земли, не видела подобного прихода Мудрого! Нет слов моих для выражения моей благодарности Гераклиту за то, что он прислал тебя ко мне, мудрейшего из смертных, ибо вот — когда же и кто слыхал, чтобы Царственная Повелительница Змей согласилась повиноваться человеку? Скажи мне, мудрый Аргивянин, как ты достиг этого? Или это — новый секрет Мудрости Фиванского Святилища? — Это не секрет, Царица, — спокойно ответил я. — Я достиг этого тем, чего нет у тебя! Удивлённо взглянула мне в очи Балкис: — Нет у меня? Но чего же у меня нет, Аргивянин? — Семени Любви Космической, прекрасная и мудрая Балкис, — сказал я. В толпе Посвящённых послышался шёпот, и все как бы невольно подвинулись ко мне. — Любви Космической? — переспросила, нахмурив брови, Царица. — Что это за Любовь Космическая? О, я её знаю, Аргивянин, — лукаво улыбнулась она. — Спроси хотя бы вот у этих трёх, — и она указала мне на три высокие, мрачные фигуры, стоявшие за её троном, — они братья твои по Святилищу, Аргивянин, — спроси у них: понимает ли прекрасная Балкис, что такое любовь? Спокойно и ясно смотрел я, Фалес Аргивянин, в сияющие очи Царицы. — Не о той любви, говорю я, Балкис, — был ответ мой. — Я говорю о Любви ко всему сущему, что дышит и живёт и на что проливает свет и тепло Божественный Ра… — Ко всему сущему? — переспросила Балкис. — Стало быть, я должна любить и змею, и… чёрного невольника моего? И жемчужный смех Царицы рассыпался по залу, подхваченный её приближёнными. Но Посвящённые не смеялись, ибо вот — их Мудрость почуяла в словах моих Откровение новое. — И змею, и чёрного невольника твоего, Царица, — спокойно подтвердил я, — ибо вот: змея — сестра твоя, а невольник — брат. Гнев вспыхнул в очах Балкис, но тотчас же потух. — Что это за новое учение возглашаешь ты, Аргивянин? — сдержанно спросила она, закусив губы. — Это не новое учение, Балкис, — ответил я. — И мальчику, которому отец в первый раз даёт копьё, оно кажется новым, но оно поразило уже многих. Ныне сказано Тремя Мудрыми, — тут я возвысил голос, и он как гром пронёсся под сводами зала, — что время возвестить человечеству о Семени Любви Космической… Семени, говорю я, Царица, ибо самое Любовь принесёт с собою на Землю Величайший, имя которого — Тайна Космическая, а время прихода Его знает только Единый. Нахмурив брови, охватила Балкис огненным взглядом всё собрание. — Слышал ли кто-нибудь из Мудрых об этом учении о Семени Любви, которое возглашает фиванский пришелец? — громко спросила она. Из толпы тихим шагом выступил высокий старик с седыми усами и такой же косой; под густыми бровями у него странно были прикреплены два круглых, совершенно прозрачных диска, сквозь которые строго и спокойно глядели глаза неизъяснимой мудрости. — Я — посол Страны Дракона[109] с берегов Великого Лемурийского моря, — сказал он. — Имя моё — Лао-цзы[110], я — служитель Бога Единого, Дао[111] Совершенного, Дао, в коем скрывается и соединяется всё: и фиванский мудрый посланец, и ты, прекрасная Царица, и Змея, и чёрный невольник, и я, смиренный служитель Дао. И эта великая тайна единения всего во всём свершается лишь посредством Любви Божественной, которую и возвещает нам мудрый эллин… Да будет покров Дао над головою твоей, Аргивянин, — обратился он ко мне, — ибо вот — слышал я Великое Провозвестие твоё и ныне спокойно приду в пещеру свою приложиться к земле предков моих, ибо чувствую я, что, когда придёт Величайший из Великих, то воззовёт к тени моей, и скромный пророк Дао Совершенного придёт послужить Ему… И столько было в старце том дивной простоты и мудрого покоя, что я, Фалес Аргивянин, склонился перед ним, а Царица Змей приветливо зашипела, качая изумрудной головой у меня над плечами. В зале воцарилось молчание. — А кто эти трое, о которых ты говорил, эллин? — спросила меня побледневшая Балкис. — Одного из них ты знаешь, Царица, — спокойно ответил я, — то Арраим Четырежды Величайший, жрец Денницы[112], Отец и Повелитель Чёрных… Руки Балкис судорожно схватили ручки трона, и она порывисто наклонилась вперёд. — Отец! — задыхаясь, воскликнула она. — Ты знаешь, ты видел его, Мудрец? — Знаю и видел, Балкис, — сказал я. — Когда и где? — Вчера, в лесу около твоего города, Царица, — был ответ мой. Диким огнём запылали очи прекрасной Царицы. — Здесь… около… — повторила она. — И он ничего не велел передать мне? — Велел, Царица, — сказал я, Фалес Аргивянин. — Он повелел мне сказать тебе, что тщетны твои поиски и старания увидеть его, хотя бы ты похитила не только Огонь одной планеты, а всех девяти[113]. Ты никогда не увидишь его, ибо ты преступила законы храма Богини Жизни, осмелившись проникнуть к Огню Земли и вступить тем в отношения с силами Хаоса. При этом ты не пощадила драгоценной жизни пророчицы, служительницы Богини; данную тебе красоту и мудрость ты употребила на то, чтобы ввергать в пучину падения Мудрых Посвящённых. Так вот тебе, Балкис, последний завет отца твоего: ты увидишь его только тогда, когда горящий в тебе Огонь Земли преобразишь в пламя Любви Космической, и тогда Величайший из Величайших, имеющий прийти в мир, соединит тебя с отцом твоим… Холодная и грозная поднялась прекрасная Балкис с трона; мрачным огнём злобы горели её синие глаза. — Ко мне, Мудрые моего Царства! — прозвучал её голос. — Вашу Царицу, вашу повелительницу оскорбил неведомый пришелец. Он — обманщик; не мог отец мой Арраим передать мне таких слов, унижающих меня. Да восстанет Владыка Огня Земного и да испепелит он врагов моих! И окружённая предателями тайных Святилищ, она, вся охваченная облаком багрового света, запела какую-то дикую песнь-заклинание, и вторили ей слуги её. Дрогнуло собрание: я видел, как прибывшие Посвящённые один за другим покидали зал, и наконец в нём остались только я, Фалес Аргивянин, мудрый старик Лао-цзы, с печальным интересом глядевший на Царицу, и равви Израэль, укрывший голову плащом и что-то тихо бормотавший про себя. Уже рухнула передняя стена зала, и на место её встала новая стена из мрачного тумана, клубами восходившего из какой-то бездны; уже чувствовал я приближение Огня Земли, леденящего и страшного; и вот, медленно-медленно сползла с меня Царица Змей и закружилась в ритмичном танце возле трона Балкис, как бы очерчивая вокруг нас троих магический круг[114]; голова Змеи, горевшая голубоватым светом, постоянно была обращена к стене мрака, а рубиновые глаза были как стрелы, пронизывающие пары недр планеты. Но спокоен был я, Фалес Аргивянин, ибо велика была сила души моей; и видел я, как рядом с равви Израэлем вырисовались очертания двух духов Луны с рогатыми тиарами на головах, и как позади мудрого атланта Лао-цзы кишели густой толпой духи пустыни. А во мраке тумана уже вставало чьё-то гигантское лицо багрово-красного цвета, виднелись чьи-то внимательно-злобные очи и подымалось туловище, покрытое как бы языками пламени. То был сам Бафомет, Владыка Преисподней, Царь Тартара, Великий Отверженный[115]. Минуту или две покоились его злобные глаза на нас и потом медленно обратились на Балкис, протягивавшую к нему руки. — Безумная Балкис! — раздался его голос, подобный отдалённому шуму огненного прибоя в жерле вулкана. — Зачем ты вызвала меня? Разве могу я бороться с самим собою, ибо вот — Царица Змей восстала против тебя? — Безумная Балкис! Я — Владыка Земного Огня, но вот духи Луны ополчились против меня, и бессилен я против них[116]. — Безумная Балкис! Это наказание твоё — ибо что общего между тобою — слугою моей и отцом твоим Арраимом, чьи ноги на стезе Того, чьё имя я не могу произнести? Разделывайся сама как знаешь, но помни, что никакая Любовь Космическая не вырвет тебя из рук и сердца моего! — Дух лжи и отрицания! — бестрепетно загремел я, Фалес Аргивянин, в ответ на последние слова Духа Отверженного. — Пусть уйдёт Царица Змей, духи Луны и духи пустыни, пусть останусь один я, Фалес Аргивянин, носитель Священного Маяка Вечности с Семенем Великой Любви Космической в сердце и вступим с тобой в страшный и грозный бой за душу прекрасной Балкис, ибо вот — отец её — Арраим Четырежды Величайший поручил мне не погубить её, а наставить на стезю добра! С глубоким удивлением смотрел на меня Дух Отверженный. И вот — как бы разгладилось его чело, а глаза загасили злобу и засияли каким-то другим, странным, как бы сочувствующим светом. — Храбрый эллин, — раздался его насмешливый голос. — Или ты думаешь, что в предназначениях моего бытия заключаются и драки со всякими человеческими червями, мнящими себя мудрецами потому только, что на челе у них горит крестообразный знак? Или Премудрый Гераклит не внушил тебе, что борьба со мною есть борьба во времени? Имеешь ли ты достаточно Манвантар в твоём распоряжении, фиванский червяк, чтобы решиться на эту борьбу? Иди своей дорогой, червяк, — и кто знает? Со временем, если ты поумнеешь, быть может, мы поговорим с тобою, ибо всё-таки из всех человеческих червяков ты наиболее обещаешь в будущем… И сразу погас огонь его очей, рассыпались очертания головы и тела, рассеялся хаотический туман, и вновь выступила из него стена зала. Я оглянулся вокруг. Мирно покачиваясь взад и вперёд, по-прежнему молился закрытый с головою равви Израэль; задумчиво пощипывая бородку, стоял мудрый Лао-цзы, а дальше — возле трона Балкис — лежала в самых неестественных позах скорченная толпа её мудрецов. Сама Балкис, бледная как смерть, неподвижно сидела на троне, вперив безумные очи в рубиновые глаза Царицы Змей, с шипением продолжавшей перед ней свой таинственный танец. Я произнёс заклинание, и она медленно вернулась ко мне и снова вползла на меня, опоясав моё тело. Мудрецы Балкис начали выказывать признаки жизни, а сама Царица, глубоко вздохнув, закрыла лицо руками. Долго длилось молчание. Наконец Царица прерывающимся голосом произнесла: — Ты победил прекрасную Балкис, Аргивянин. Иди и возвести миру её поражение… — Ты воистину безумна, Балкис, — ответил я. — Никого я не побеждал, — победил твой отец, Арраим Четырежды Величайший и Любовь Божественная. Но если ты признаёшь своё поражение, то я требую от тебя: отпусти тотчас со мною тех трёх Посвящённых Фиванского Святилища, которых ты приковала к трону своему красотой и мудростью своей… Прекрасная Балкис пожала плечами. — Зачем они мне, о, Аргивянин! — сказала она. — Бери их. Но скажи, мудрый эллин, от себя ли ты заступился за душу мою пред Господином Огня Земли или от имени отца моего? — От себя, Царица, — ответил я. — Ибо я знаю, что Любовь Космическая царит в сердце Арраима: и вот — как же он бросит дитя своё на погибель Пралайи? А что может противостоять мудрости и силе первого Мага планеты? — Ты воистину мудр, эллин, — слабым голосом сказала, подумав, Балкис. — А теперь — идите от меня, Мудрые, — обратилась она к нам троим, — и оставьте бедную Балкис в одиночестве, дабы могла я подумать о… Любви Космической, — с лёгкой насмешкой окончила она. — Да пребудет с тобою Дао, душа заблудшая, — тихо ответил ей Лао-цзы. — Адонаи, да будет благословенно его Имя, да посеет мир в смятенной душе твоей, — проронил тихо равви Израэль. — Да осенит Любовь Божественная сердце твоё, Балкис, и да возвратишься ты в объятия отчие! — громко сказал я, Шалее Аргивянин, и накинул на Царицу покров из дыхания Мудрости своей. Сразу порозовели её щеки и загорелись жизнью и силой синие глаза. — Я не забуду пожелания твоего, Аргивянин, — звонко сказала она. — Трижды побеждала я Фиванское Святилище, но на четвёртый — ты отомстил с лихвой, мудрый эллин. Но да видит Небо! — нет на тебя злобы в душе моей. И вот мы оставили прекрасную Балкис. На этот раз я, Фалес Аргивянин, взял у равви Израэля четырёх верблюдов, поместив на трёх из них отвоёванных мною изменников Святилища. Тепло, со взаимными благословениями, распростились мы трое, не забыв дать дыхание своё[117] в награду мудрой Царице Змей. И сказал мне на прощание мудрый Лао-цзы: — Аргивянин! Много есть часов, дней и годов в Дао бесконечном; но счастливейшим из них будет тот, в который я снова встречусь с тобою, благородный эллин. Душа моя прочла в книге Дао, что я буду призван Величайшим из Величайших к служению Ему. Помни, Аргивянин, если я позабуду в то время о встрече нашей, ты напомнишь мне о ней! — И я знаю, что не в последний раз встречаюсь с вами, Мудрые, — подтвердил равви Израэль. — Воистину планета наша мала для Мудрых… Велико было торжество в Фиванском Святилище, когда я, Фалес Аргивянин, прибыл туда. С дивною пышностью отправили мы богослужение в храме Изиды, и вот — сам Гермес Трижды Величайший, явившийся нам в облаке огненном, увенчал меня, Фалеса Аргивянина, Лучом высшего Посвящения. А затем Иерофант Святилища Мудрый Гераклит низвел Огонь Пространства на головы приведённых мною изменников Святилища, отдав души их во власть Царицы Змей, верно служившей мне в путешествии моём. Да будет мир мой над головой твоей, Эмпедокл! В дальнейших рассказах моих ты встретишь ещё всех лиц, которых назвал я в повествовании своём. Фалес Аргивянин |
||
|