"Владимир Павлович Аристов. Скоморохи " - читать интересную книгу автора

Один из рязанцев, огнебородый, с глазом, повязанным тряпицей (глаз
вышибла татарская стрела), притянул к себе Ждана, сунул зачерствелый
пирог, жалостливо помотал войлочным колпаком.
- Сиротина ты малая!
Ратные, постоявши у Оки два дня, стали разъезжаться. Разбрелись и
полонянники. Ждана прихватил с собой Оксен гончар. У Оксена в кровь были
обиты ноги, оттого и не ушел он с полонянниками раньше. Был Оксен веселый
и скорый на слово человек и напоминал Ждану нравом и обличием отца.
Подмигнув Ждану, Оксен сказал:
- Тишком да ладком до Можая доберемся, а в Можае у меня родной
братец. Поганые двор и гончарню спалили, да русский человек отрослив, что
гриб под дождем. Сколько ни палят татары Русь, а выпалить не могут. Избу и
гончарню новую поставлю, а тебя, Жданка, к гончарному делу приспособлю.
Оксен и Ждан медленно брели лесными дорогами. Оксен часто
останавливался дать отдых израненным ногам. То и дело попадались на пути
вздувшиеся конские трупы, объеденные зверьем мертвецы, кинутые телеги или
остовы кибиток - следы татарского набега. Случалось - только присядут
путники отдохнуть, потянет ветерок, пахнет трупным смрадом, воротит с
души. Еще не растащило зверье конских и человеческих трупов, а на земле,
истоптанной татарскими конями и засеянной пеплом, уже возились пахари,
тюкали топорами, ставили на месте сожженных деревень и сел новые дворы.
Оксен, завидев пахаря, здоровался, оглядывал погорелый двор,
присаживался, заводил речь. И слова были те же, что не раз слышал Ждан,
говорил людям его отец Разумник: точно волки, меньшие князья рвут на
клочья русскую землю, а Шемяка и Можайский князь, и Борис Тверской так и
глядят, чтобы у великого князя город оттягать, не дать Москве верховодить
на Руси. Поганым татарам только того и надо. Будь на Руси один князь -
хозяин, давно бы русские люди орде хребет сломали.
Пахари вздыхали, разводили руками: "Не по нашему хотению, мил
человек, деется".
У Ждана, когда смотрел на пожарища и истоптанные нивы, жалость и гнев
томили сердце. Неясные думы роились в его голове, рождались слова
печальные и гневные, хотелось сложить их в песню, но думы бледнели, а
слова не шли с языка. Шел Ждану двенадцатый год жизни, и время петь ему
еще не пришло.
Так, подолгу останавливаясь, медленно брели Оксен со Жданом к Можаю.
За семь дней они прошли только половину дороги. На восьмой день пути у
Оксена под мышками вздулись желваки. Его мучила неукротимая жажда. Он
брел, пошатываясь, через силу, подпираясь выломанным посошком. К ночи
думал Оксен добраться со Жданом до какой-нибудь деревеньки, но не
пришлось. В сумерках остановились у ручья ночевать. Оксен лег прямо на
берег и пил воду жадно и много, горстями. Потом отполз в сторону, сел под
елью, прислонился спиной к замшелому стволу. Ждан собрал сушняк и разжег
костер. При огне увидел багровые пятна, проступавшие на Оксеновом лице и
потускневшие глаза. Оксен дышал часто, через силу, с хрипом он выдавил из
горла:
- Смерть моя пришла, Жданко!
Ждану стало страшно. Он схватил Оксенову руку, рука была горячая.
- Ой, дяденька, не говори такое...
Оксен отвел его руку: