"Звезды" - читать интересную книгу автора (Харви Кэтрин)

14

Голливуд, Калифорния, 1958 год.

Филиппа подняла глаза от работы и увидела, что он опять пришел в закусочную – этот человек с тревожным взглядом.

Что-то было в нем такое, что так привлекало ее внимание, хотя они ни разу не перебросились даже парой слов; она не знала, кто он, где живет и чем занимается. Конечно, интриговал его вид. Брюки военного образца, мешковатый свитер и сандалии, непослушные черные волосы над очень красивым лицом – одно это уже делало его похожим на персонаж из кинофильма. Однако еще больше привлекало лицо: рот, казалось, не знавший улыбки, глаза, как бы вглядывающиеся в какой-то другой, более тревожный мир. Он приходил в закусочную «Кат-Кост» на бульваре Голливуд каждую пятницу, всегда один, и заказывал комплексный обед за девяносто девять центов. Входил с равнодушным видом или стоял, ссутулившись, у стены, не вынимая сигареты изо рта, или же часами, сгорбившись, сидел над чашкой кофе, вглядываясь в сигаретный дым. Казалось, он ищет ответа на какие-то вопросы или же, наоборот, пытается забыть их.

Филиппа первый раз обратила на него внимание, когда она временно заменяла заболевшую девушку, обычно работавшую на раздаче, и с тех пор наблюдала за ним каждую пятницу со все возрастающим любопытством. И вот сейчас, расставляя на полке товар, она смотрела на него и думала, что он, наверное, ужасно одинок, что кто-то однажды сильно обидел его и с тех пор он, как невидимый груз, носит с собой свою боль. Она не могла точно определить его возраст, лицо его было покрыто морщинами, так что ему было где-то около сорока. И когда она увидела, как он проверяет сдачу после оплаты своего дешевого обеда и как просит добавки кофе, пока официантка не объяснила, что нужно доплатить, Филиппа подумала, что кто-то должен помочь ему, позаботиться о нем.

– Филиппа? Мисс Робертс!

Она обернулась.

– Да, мистер Рид. – Мистер Рид, управляющий, который взял Филиппу на работу в эту закусочную четыре года тому назад, считал ее хорошей работницей, надежной, доброжелательной и никогда не раздражался на нее, однако случалось, что она могла замечтаться на работе, и ему приходилось несколько раз звать ее, чтобы она откликнулась.

Филиппа пыталась отделаться от этой привычки; она знала, что мистер Рид и другие считали ее или глуповатой или не совсем от мира сего. Они не знали, что Филиппа – это не настоящее ее имя. Однажды, когда сюда зашла женщина с дочкой и обратилась к девочке со словами: введи себя как следует, Кристина, Филиппа обернулась, подумав, что обращаются к ней.

– Я хочу, чтобы ты сегодня продавала мороженое, Филиппа, – сказал мистер Рид. – Доре пришлось уйти домой, она плохо себя чувствует.

Прежде чем покинуть свой прилавок, за которым продавалась косметика, Филиппа посмотрела на полки с расставленным товаром и взглянула на себя в зеркало. Раньше ее это не очень волновало, но теперь она пожалела, что у нее такие пухлые щеки. Но вот волосы хороши – густые, каштановые, длинные, подхваченные на затылке лентой. Она слегка подкрашивала губы и иногда покрывала лаком ногти, но ничего особенного себе не позволяла. Копила деньги.

Однажды она порвала фотокарточки своих родителей и выбросила их в море. Покинула Сан-Франциско. Поехала прямо с Рыбацкой пристани на автобусную станцию Грейхаунд и взяла билет до Голливуда. Ее мечты и надежды, спрятанные в невидимый чемодан, совершили вместе с ней этот долгий путь. Другие отделения чемодана хранили ее решимость добиться чего-нибудь самой.

«Вы никогда ничего не добьетесь», – заявила ей мать-настоятельница. Но Филиппа собиралась доказать и ей, и всем остальным, что они ошибались.

Приехав в Голливуд, она бродила взад и вперед по улицам в надежде увидеть все то великолепие, о котором мечтала, – кинозвезд, декорации известных фильмов. Вместо этого она увидела аккуратные автостоянки, непритязательные витрины магазинов и пальмы – бесконечные ряды пальм. Она оказалась на тихой улочке позади Китайского театра Граумена. Дома на ней были расположены далеко от тротуара и отделялись от него широкими газонами, сползавшими к улице. У всех домов были большие веранды и острые крыши – позже Филиппа узнала, что такие дома называются «калифорнийские бунгало» и что они были построены в самом начале века. На одном из домов виднелась табличка, извещающая, что здесь сдается комната.

Хозяйку звали миссис Чадвик.

– У меня еще четверо жильцов, – говорила она, с трудом поднимаясь по лестнице, – два школьных учителя, они работают здесь, в Голливуде, парень из бюро путешествий и мистер Ромеро. Говорит, что он сценарист, пишет для киностудий, но я ни разу не слышала, чтобы он стучал на машинке. Он обязательно пригласит вас в свою комнату выпить, но если вы откажетесь, он не очень обидится. Он вполне безобидный. Вы говорите, вам семнадцать?

– Да, – ответила шестнадцатилетняя Филиппа. – У меня есть свидетельство о рождении, если вы…

– Не обязательно.

Поднявшись наверх, миссис Чадвик оглядела девушку с ног до головы.

– Похоже, вы любите поесть, – сказала она. – Да не волнуйтесь, я не осуждаю. У меня самой прекрасный аппетит; должна признаться, я кормлю хорошо. Мои жильцы не голодают, это уж точно. Вот ваша комната. Пять долларов в неделю, деньги за месяц вперед. Ванная вон там.

Комната была небольшая, но очень солнечная, полная воздуха. За окном росли пальмы. Вдали на холмах Филиппа могла разобрать надпись Г-О-Л-Л-И-В-У-Д, сделанную огромными буквами.

В этот же день она отправилась на поиски работы. В тех нескольких ресторанах, куда она обратилась, ей отказали сразу же. «Наша форма на вас не налезет», – сказали ей. Однако в «Кат-Кост» ей повезло, потому что обслуживающий персонал там носил широкие рабочие халаты и никого не волновало, что она такая толстушка. «Кат-Кост» было закусочной современного типа, где можно пообедать, съесть мороженое, купить лекарство и всякую мелочь – от ситечка для процеживания кофе до нижнего белья. Ее тогда взяли с оплатой в семьдесят пять центов в час; в ее обязанности входило буквально все – от уборки до кассы. Или, как сейчас, – продажи мороженого. Стоя за прилавком, она краем глаза следила за этим бедолагой, курившим сигарету за сигаретой у обеденной стойки.

В тот же день, когда она устроилась на работу в «Кат-Кост», Филиппа пошла в голливудскую школу и записалась в вечерний старший класс для взрослых. Через год она получила аттестат, такой же, какой могла бы получить в школе святой Бригитты. Теперь она посещала занятия в местном колледже с надеждой со временем получить степень бакалавра. Когда остальные служащие «Кат-Коста» смотрели на Филиппу или когда жильцы миссис Чадвик завязывали с ней беседу, они видели перед собой волевую молодую женщину, спокойную, замкнутую и очень много работающую. Иногда миссис Чадвик, сидя на крылечке своего калифорнийского бунгало, слышала, как Филиппа стучит на своей машинке, выполняя очередное домашнее задание, и недоумевала, что заставляет эту малышку так себя истязать…

К прилавку подошла женщина и заказала двойную порцию ванильного. Глядя на ее темно-рыжие волосы, Филиппа вспомнила Фризз. Интересно, как она там в Нью-Йорке? Сначала две подруги довольно часто переписывались, и было непривычно отправлять письма на адрес Кристины Синглтон и получать ответы как Филиппа Робертс. Фризз писала ей о своей жизни в Манхэттене, о том, что она вместе с двумя другими начинающими актрисами снимает квартиру, а для заработка работает в магазине деликатесов. Каждое ее письмо заканчивалось словами: «Чоппи, скучаю по тебе безумно. Так надеюсь, что когда-нибудь опять будем вместе». Но прошло какое-то время, и письма стали короче, да и приходить стали реже, и в конце концов, к Филиппиному огорчению, Фризз перестала писать совсем. Ее последнее письмо, полученное почти год тому назад, было чуть длиннее обычной записки. Фризз писала: «Не знаю, смогу ли пробиться. Наверное, мама была права». Филиппа написала ей, пригласив в Голливуд, но ответа так и не дождалась.

Ополаскивая черпачок, она обернулась и вздрогнула, увидев его рядом с собой – этого человека с тревожным взглядом; он читал список сортов мороженого, который висел за ее спиной, в его руках была записная книжка на пружинках. Сердце Филиппы громко стучало, она еще никогда не была так близко от него. Он был необыкновенно красив; такие смуглые лица с волевым подбородком всегда нравились Филиппе.

Она уже готова была спросить: «Могу ли помочь чем-нибудь?», когда двое мальчишек, склонявшихся у стойки с журналами, посмотрели на нее. Один из них сказал: «Посмотри-ка на жиртрест, которая мороженое продает», а его приятель добавил: «Это все равно что мышку заставить сторожить сыр!»

Их хохот был неожиданно прерван этим человеком, который, резко повернувшись к ним, рявкнул:

– А вы не считаете, что это хамство?

Подростки испуганно посмотрели на него и начали что-то бормотать, когда он перебил их:

– А ну, валите отсюда, и поживее!

Они выскочили, бормоча:

– А пошел ты…

Он опять повернулся к Филиппе и сказал:

– Дурачье.

Совсем близко она увидела очень темные глаза, устремленные прямо на нее и, как ей казалось, проникающие прямо в душу.

Она пыталась найти какие-нибудь слова благодарности, но он, слегка улыбнувшись, сказал:

– А, черт с ним, один шарик ванильного. Филиппа очень аккуратно положила ему порцию больше обычной, он взял рожок и бросил на прилавок монетку. Ей показалось, что в его глазах что-то блеснуло, когда он произнес:

– Продолжай в том же духе и разори компанию.

Она смотрела, как он уходит, сбитая с толки нахлынувшими на нее чувствами. Лишь через несколько минут она заметила, что он оставил на прилавке свою записную книжку на пружинках. Она выскочила на улицу, но его нигде не было видно. Она решила, что вернет ее в следующий раз.

На обложке было имя – Риз.

Филиппа рассматривала себя в зеркале в ванной комнате. «А вы не считаете, что это хамство?» Когда мальчишки оскорбили ее, он за нее заступился. И это не все. Его взгляд. Он смотрел не на нее, а внутрь ее.

Он был такой высокий, такой красивый, такой уверенный в себе с виду. Но все же, все же…

Что-то его тревожит.

Когда Филиппа вернулась в свою комнату и попыталась сесть за учебники – надо было подготовиться к занятиям по психологии, – она с трудом могла сосредоточиться. Он не выходил у нее из головы. Она взглянула на его записную книжку. Она не открывала ее до этих пор, однако сейчас, охваченная любопытством, сделала это и прочитала то, что было написано на первой странице. Это напоминало какие-то стихи.

Лавандовый гуталин.

Малютки на Луне.

Поющий горошек.

Закончи Воскресение, когда тебе это нужно.

Она перевернула страницу. «Существование предшествует сущности, – писал он. – Мы создаем себя после рождения. Бога придумали в оправдание, чтобы было на кого свалить вину. Не будь Бога, мы оказались бы за все в ответе. И мы придумали Бомбу».

Филиппе вдруг стало грустно. Она представила себе его красивое лицо с тенью печали, небрежную одежду, взъерошенные черные волосы, грустные черные глаза. Какую боль он носит в себе? Когда он потерял надежду?

Она подошла к окну и стала смотреть на огни Голливуда, мерцающие сквозь туман. Она слышала несмолкающий шум машин на бульваре Голливуд, по которому всю ночь напролет бродят страдающие бессонницей жители, искатели приключений, зеваки и туристы.

Филиппа не позволяла себе думать о парнях и мужчинах, которых она встречала за последние четыре года. Сейчас ей уже было двадцать. С той самой минуты, как она сбежала из школы святой Бригитты, путь был для нее ясен, цель определена и досягаема. Добиться успеха. Она еще не знала точно, чем будет заниматься и к какой конкретной цели ей надо стремиться, но была уверена, что «оно» само к ней придет и она сразу же поймет, что это для нее. А пока она будет готовиться. Она приняла решение работать много и самоотверженно; все ее дни были заняты работой или занятиями, свободного времени практически не было. Когда же все-таки выдавалась свободная минутка и она начинала мечтать о будущем, тут же призывала себя к порядку. В ее жизни не должно быть никаких любовных историй, никаких мужчин – от них одни неприятности.

Иногда, очень редко, она вспоминала Джонни. Хотя и знала, что наступит день, когда она перестанет сердиться на него, когда ощущение, что ее предали, исчезнет, но пока еще не могла простить его за измену и за то, что он бросил ее.

Когда до ее ушей донеслись из комнаты миссис Чадвик слабые звуки музыкальной темы «Час комедии Люси-Дизи», она поняла, что хозяйка закончила свои дела и уселась отдохнуть перед телевизором. Филиппа вернулась к письменному столу, где пыталась погрузиться в учебники. Она отодвинула книги и тетради в сторону и вытащила небольшую изящную книжку с цветами на обложке. Она купила ее в магазине Холлмарка на бульваре в комплекте с небольшой ручкой фальшивого золота. Первое, что она написала там: «Верь в себя и достигнешь всего».

Филиппа считала эту книжку своим духовным наставником, Библией, написанной ею самой. За многие месяцы она добавила к первой записи: «Отношение важнее фактов». «Считай себя побежденным, и ты проиграешь; считай себя победителем, и ты выиграешь». «Побеждают те, кто верит в себя».

Как же сильно, подумала она, отличаются ее записи от тех, что сделал Риз.

Она распаковывала пасхальные коробки и шоколадные яйца, обернутые в пологую фольгу. Мистер Рид знал, что эту работу можно доверить только Филиппе, поскольку все остальные съели бы добрую половину товара еще до того, как он попадет на прилавок. Филиппа же никогда не притрагивалась к сладостям. Была пятница, и она посматривала на обеденную стойку, пока расставляла корзиночки, стараясь, чтобы два одинаковых цвета не оказывались рядом – так красивее и, кроме того, создавалось впечатление гораздо большего выбора, чем это было на самом деле.

И тогда она увидела его.

Она с колотящимся сердцем побежала по проходу. Он только Что сел на свое обычное место у стойки, когда она подбежала к нему и сказала, вытаскивая из большого кармана своего розового халата его записную книжку:

– Простите, мистер Райс?

Он не обернулся, и тогда она положила книжку на стойку перед ним и сказала:

– Вы оставили это здесь на прошлой неделе, мистер Райс.

Он повернул голову, посмотрел на нее: его черные глаза опять пронзили ее.

– Риз, – сказал он негромко.

– Простите, не поняла.

– Мое имя произносится Риз.

– Ой, простите, – она почувствовала, как горят ее щеки. – Мистер Риз…

– Не мистер, – сказал он, чуть приподнимая уголок рта, что должно было означать улыбку. – Просто Риз.

– Да, но вы оставили вот это, и я подумала, что это может быть важно…

– Важно? – переспросил он, глядя на книжку, как будто представления не имел, что это такое. – Слова. Одни слова. – Он опять перевел на нее свои темные глаза, они на секунду задержались на ее лице, как будто пытаясь что-то в нем прочесть, затем опять – эта тень улыбки, и он вернулся к своему кофе.

Это был один из тех душных, напоенных весенним ароматом майских вечеров, когда весь Лос-Анджелес кажется окутанным теплым бархатом. Филиппа задержалась на работе, потому что две девушки заболели. Идя по улице, она думала о тех заданиях по истории искусства, которые ей предстояло выполнить к завтрашнему вечеру. Когда из многоквартирного дома, мимо которого она проходила, кто-то вышел, она не обратила внимания. Но когда этот человек отступил слегка в сторону и на него упал свет уличного фонаря, она узнала его. И остановилась. Риз.

Он, не торопясь, шел по тротуару, держа свою записную книжку в руке, во рту дымилась сигарета. Внезапно Филиппа поняла, что идет за ним, но, однако, держится на достаточно большом расстоянии, чтобы он ее не заметил. Дойдя до бульвара Голливуд, он притулился на ярко освещенной автобусной остановке и, прищурившись, глядел сквозь дым своей сигареты на неоновые огни, ярко горящие вдоль улицы. Филиппа отступила в спасительный полумрак портика «Бэнк оф Амэрика», недоумевая, куда он собрался в такой час. На улице было полно машин, однако пешеходов было немного, лишь несколько туристов бродили по пустынному дворику Китайского театра. Через несколько минут подкатил автобус, который шел до бульвара Сансет. Риз сел на него и уехал.

Филиппа вернулась к дому, из которого он вышел, и прочитала имена на почтовых ящиках.

Ага, вот он: № 10 – Риз.

На следующий вечер, сразу после занятий по истории, она пошла на улицу, где живет Риз, и увидела его, выходящего из подъезда. Она опять последовала за ним и увидела, что он сел на тот же автобус. Она проделала это три раза в те вечера, когда у нее не было занятий, и решила, что он, видимо, ездит на работу, поскольку выходит всегда в одно и то же время и садится на один и тот же автобус.

На шестой вечер она решила пропустить занятия по английской литературе и проследить, куда он едет. Филиппа села за две остановки до той, на которой садился Риз, и забилась в самый конец салона, чтобы он ее не увидел. Как обычно, он стоял на остановке «Хайленд». Глядя, как он садится в автобус и плюхается на сиденье, она понадеялась, что поездка будет недолгой и не придется делать пересадки, поскольку время было позднее и ей было страшно путешествовать по городу в этот час.

Когда автобус остановился на Сансет-Трип, Риз вышел. Филиппа заметила, как он вошел в неприметную дверь, над которой виднелась надпись «Вудиз».

На следующей неделе Филиппа сразу после занятий отправилась домой и села в автобус раньше Риза, затем смотрела, как он выходит у «Вудиза», пока однажды вечером не набралась храбрости и не вышла через две остановки после «Вудиза», а затем вернулась обратно. Она постояла в нерешительности на тротуаре, прежде чем приблизиться к обычной деревянной двери, пытаясь разгадать, что прячется за ней, и не зная, надо ли ей постучаться или же можно просто войти.

Ее сомнения разрешились, когда из-за угла появилась довольно странного вида пара, толкнувшая дверь и исчезнувшая за ней. На мужчине был хлопчатобумажный свитер, брюки хаки и сандалии, женщина была одета в черное трико и мешковатый свитер, лицо у нее было белое, как мел, с сильно подведенными черными глазами. Филиппа поняла, что это битники; она их видела по телевизору, но в жизни встретила в первый раз.

Со страхом, но не переставая думать о Ризе, она толкнула деревянную дверь и вошла внутрь. Ей пришлось немного подождать, чтобы глаза привыкли к полумраку. Пока она стояла у входа, она слышала какие-то непонятные звуки и чувствовала странные запахи. Через секунду она поняла, что звуки исходят от барабанчиков бонго, на которых отбивали какой-то странный ритм. Едкий неприятный запах смешивался с запахом кофе. Когда ее глаза совсем привыкли к полумраку, она увидела лестницу, ведущую вниз в похожую на пещеру комнату, забитую маленькими столиками и стульями.

Она медленно спустилась, опасаясь, как бы кто-нибудь не сказал ей, чтобы она убиралась. При неверном свете множества свечей она заметила, что стены кофейни были из простого кирпича, совершено голые. Пол деревянный, усыпанный окурками, столики крохотные, а стулья казались неудобными. Комната была заполнена бородатыми мужчинами и женщинами с бледными губами и густыми тенями на глазах.

Пробираясь к свободному столику и с трудом усаживаясь на шаткий стул, Филиппа чувствовала, как ее волнение усиливается. Она оказалась в дивном, запретном, перевернутом мире, где все было не так, где, по-видимому, существовали свои правила. Дрожащий свет свечей и барабанный ритм, казалось, забираются под кожу и наполняют все тело чувством опасности и тревоги. Голова ее кружилась от непривычного запаха, который не был похож на запах сигаретного дыма; она видела, что все вокруг пьют кофе и разговаривают, пока мужчина на маленькой сцене отбивал ритм на барабанах.

Она огляделась вокруг, полная напряжения, пульс ее бился в одном ритме с барабанами. Она попыталась разглядеть Риза в толпе, но в помещении было слишком темно и дымно. С трудом в дрожащем свете свечей различала она бледные лица людей, чем-то неудовлетворенных, потерянных, как будто они вышли из ночи, пока обычный мир спал. И вдруг она увидела Риза, он пробирался к сцене, затем уселся на высокий стул. Никто не приветствовал его аплодисментами или как-либо еще; все продолжали курить и пить кофе.

Риз заговорил:

– Решение невозможно, поэтому и действие невозможно. Существование предшествует сущности. Мы потеряны, потому что мы потеряли Бога. Теперь у нас есть Бомба. Мы всего лишь мешки мяса. Мы создали себя, это так, но зачем? У нас нет цели. Родиться, дышать, умереть. Никакого смысла, один хаос. Ни в чем нет смысла. У нас есть бомба. У нас нет завтра.

Филиппа смотрела на лица людей вокруг себя, видела, с каким вниманием они теперь смотрят на Риза, как печальны их лица. Ей вдруг захотелось встать и сказать: «Нет, ты не прав».

Он закончил, и сидящие в зале вместо аплодисментов защелкали пальцами. Когда он спускался со сцены, Филиппа думала, что, возможно, он ее увидел и подойдет к ее столику. Однако Риз исчез. Она допила отвратительный густой кофе, послушала очень странного гитариста и ушла, встревоженная тем, что увидела и услышала.

После этого Филиппа пошла в «Вудиз» еще раз. Она приехала более поздним автобусом, чтобы Риз не увидел ее, и, сидя у дальней стены, слушала, как он проповедует свою странную печальную философию. И в этот вечер он посмотрел прямо на нее.

Читая свои меланхолические стихи, он не сводил с нее глаз, как будто она была единственным слушателем в этой набитой людьми комнате, как будто слова его предназначались только ей, и глаза его, казалось, говорили: «Видишь? Разве я не прав?»

Потом на сцену поднялась какая-то красивая женщина и поцеловала его. Прямо в губы. Они обменялись репликами. Филиппа слышала, как он засмеялся. Затем женщина вернулась к своему столику, а Риз направился к тому месту, где сидела Филиппа.

Он не стал садиться. Он стоял, глядя на нее сквозь дымный полумрак, затем сказал:

– Вам не нужно быть здесь. Это место не для вас.

– Мне хотелось посмотреть, что вы делаете.

Он тихо засмеялся и сел, облокотившись на столик, и она увидела две крохотные свечки, горевшие в его черных глазах. Она подумала, что, наверное, Риз может легко гипнотизировать людей.

– Вы молоды, – сказал он, – я даже не имею в виду возраст. Я не знаю, сколько вам лет. Я имею в виду душу, ваш дух. У вас очень молодая душа, очень ранимая. Вы многого еще не знаете, и, наверное, вам и не надо этого знать. Уходите отсюда. Идите туда, где вы можете быть молодой.

– Я хотела поговорить с вами.

Он покачал головой.

– Сейчас вас кто-нибудь проводит, – сказал он. – Уже поздно, и на улицах опасно. Джо, барабанщик, отвезет вас на своей машине. Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за того, что хотели со мной поговорить.

– Позвольте мне остаться.

Он протянул руку и коснулся пряди ее волос, выбившейся из хвостика. Он потянул прядь к себе, как бы рассматривая ее при свете свечей. Затем мягким движением заправил ей ее за ухо.

– Пойду позову Джо.

Филиппа не могла заснуть. Ей необходимо было видеть Риза. Она должна была объяснить ему, что он не прав, что всегда есть надежда, всегда есть будущее. Однако была и другая причина, более глубокая, как бы идущая изнутри: ей нужно было быть с ним, может быть, просто коснуться его…

Она подождала, пока стало совсем поздно, она хотела быть уверенной, что он уже вернулся из «Вудиза», затем пошла быстрым шагом по пустынной улице, бегом поднялась по лестнице до квартиры № 10, сердце колотилось. Она прислушалась.

И постучала.

Никто не ответил.

– Риз? – сказала она.

Она подергала за ручку. Дверь легко открылась.

– Риз? – Его там не было.

Вид его жилья поразил ее. Всюду были пустые книжные полки, однако книги, целые башни книг стояли по всей комнате. Единственной мебелью были замызганный матрас, лежащий на полу и прикрытый полосатым покрывалом, и маленький столик со старой машинкой на нем. Из расстегнутой спортивной сумки вываливалась какая-то одежда, пепельницы, забитые окурками, пустые бутылки из-под виски валялись повсюду. Стены, к ее удивлению, были абсолютно голыми, если не считать дешевенькой картинки, изображающей Христа, в пластмассовой рамке, под ней кто-то написал на стене: «Жареные ботинки».

Филиппа осмотрелась. Среди разбросанных пластинок – Майлз Дефис и Телонос Монк, Вуди Гитри, «Печальные баллады» и еще одна – с записью длинной поэмы под названием: «Пробное описание обеда для содействия импичмента президенту Эйзенхауэру». Что касается книг, то они все были посвящены восточным философиям, дзенбуддизму и экзистенциализму. Она с удивлением обнаружила четыре экземпляра «Странника» Альберта Камю. На полу лежал журнал «Лайф», раскрытый на серии фотографий, изображающих расстрел советских секретных сотрудников венгерскими повстанцами. Одна картинка была вырвана – с изображением Мэрилин Монро в свадебном платье, угощающей свадебным тортом своего жениха – Артура Миллера.

Филиппа подошла к машинке и увидела, что в нее вставлен рулон плотной оберточной бумаги, страницы не отделялись одна от другой, просто поток сознания. Она посмотрела на последнюю запись: «В этом городе из папье-маше мы вынуждены смеяться над безбожниками, которые смеются над нашими поисками идеального одиночества нежизни, исключительности единичности в сочетании с вечным сущности нерожденного вечного цикла».

На полях была надпись: «В старый город из папье-маше пришел новый дух».

Неожиданно она увидела его, стоявшего в дверях.

– Значит, вы пришли, – сказал он мягко, закрывая за собой дверь. И предложил ей сигарету, которую курил. Сигарета не была похожа ни на «Честерфилд», ни на «Уинстон»; она узнала запах – так пахло в «Вудизе».

– Что это? – спросила она.

– Бяка, – ответил он, кладя сигарету в пепельницу. – Травка.

Она покачала головой.

– Я хотела поговорить с вами.

Он взглянул на нее.

– Так, говорите.

– Риз, вы несчастливы…

– Мы все несчастливы. Я думаю, что и вы тоже, – сказал он спокойно, подходя поближе. – Вас заставляет действовать кто-то или что-то. Но все равно, в конце концов, вам кто-нибудь причинит боль. Скорее всего, я.

Он протянул руку и дотронулся до ее щеки.

– Вам не надо было приходить сюда.

– Почему вы верите во все те мрачные вещи, о которых говорите? – спросила она. В его темных глазах она видела свое отражение, как будто смотрела в два глубоких колодца. Его рука коснулась ее уха, она почувствовала, как его пальцы скользят по нему, как бы обводя его.

– Откуда вы, Риз? Что сделало вас таким?

– Я ниоткуда. Я просто здесь, и все. Я придумал себя.

– Но в этом нет смысла.

Он улыбнулся.

– Мы живем в мире, где воскрешаются плотники, а вы говорите, что в моих словах нет смысла. – Его рука медленно и нежно спускалась к ее подбородку. – Мы существуем. Вот и все. После существования приходит сущность. Мы создаем себя, каждую секунду, каждую минуту. А потом мы прекращаем существование.

От его прикосновений она вся горела огнем. Ей было трудно дышать.

– Вы говорите так, как будто ни в чем нет смысла.

– Конечно. Жизнь бессмысленна. Мы бессмысленны.

– Однажды один человек сказал мне, что я ничего из себя не представляю, – призналась она, и в ее глазах заблестели слезы. – Настоятельница сказала мне, что из меня ничего не выйдет. Но она ошибалась. И вы, Риз, тоже ошибаетесь. У вас неправильное отношение к жизни.

Он покачал головой, его темные глаза были печальны.

– Реально лишь существование, – произнес он, а палец его медленно скользил по ее горлу все ниже и ниже. – Мы существуем какой-то период. Но зачем и как мы существуем? Это бессмысленно. Человечество – это случайность. У нас нет цели. Ни у вас, ни у меня нет цели ни вместе, ни по отдельности. Мы просто есть.

– Это все так мрачно.

– Нет, не мрачно, – произнес он со вздохом. Его палец медленно обводил ее губы. – Это так. Просто это так и есть. Мы рождаемся, дышим, потом умираем.

– И вы ни во что не верите?

– Вера – это только слово.

– Почему вы сдались, Риз? Что заставило вас отказаться от борьбы? Когда я была маленькой и другие дети смеялись надо мной, потому что я была толстая, я бежала к отцу. И вы знаете, что он говорил мне? Мой отец говорил мне, что победители борются за себя, а проигравшие смиряются и сдаются. Не будьте проигравшим, Риз. – Ее голос прервался. – Пожалуйста, не надо…

Он наклонился к ней и закрыл ее рот своим. Он привлекал ее к себе медленно, нежно, как будто давая ей возможность привыкнуть к его теплу, его рукам, гладящим ее волосы, плечи, спину. Он, не переставая, целовал ее, она чувствовала его язык, так нежно ласкающий ее рот, что ей хотелось плакать. Как мог он быть таким печальным и в то же время таким нежным? Она приникла к нему; Она хотела вобрать его в себя всего целиком и не отпускать, пока он не излечится.

Она почувствовала, как его рука скользнула к ней под блузку и расстегнула бюстгальтер. Когда он дотронулся до ее груди, у нее перехватило дыхание.

– Все хорошо, – прошептал он.

Он взял ее лицо в ладони и долго-долго смотрел на нее своей ласковой и печальной улыбкой, как будто прощался. Потом расстегнул ее блузку и поцеловал ее груди, соски.

Она хотела сказать какие-то подходящие слова, но не знала их; она хотела ласкать его, но не знала как. Он взял ее руку и направил ее вниз, и когда она дотронулась до него, он издал глубокий горловой звук.

– Риз, – прошептала она.

Он сказал:

– У нас впереди вся ночь. Первый раз должен быть самым лучшим, потому что первого раза никогда больше не будет.

Он отнес ее на матрас и медленно радел, непрерывно целуя и лаская, и она тоже стала отвечать на его ласки, целовать его страстно и нежно. Он учил ее, и она училась, но она поняла это намного позже.

Уже потом, после всего, он посмотрел на нее с улыбкой.

– Так, значит, в городе из папье-маше живет тигрица. Она провела ладонями по его обнаженным плечам. Ей было удивительно, что он такой мускулистый.

– Я люблю тебя, Риз.

Он поцеловал ее в кончик носа.

– У тебя свой мир, у меня – свой. Твои цели и мои цели никогда не соединятся. Ты никогда не поймешь… – Он замолчал. Он поцеловал ее долгим и страстным поцелуем. Затем сказал: – Я никогда не пойму.

– Что произошло с тобой, Риз? – спросила она. – Что-нибудь случилось давным-давно?

– Давным-давно? Когда я был маленьким мальчиком, со мной произошло нечто ужасное. Это нельзя высказать словами. Но это должно было случиться. А может быть, и нет. Я не знаю.

– Позволь мне помочь тебе. Я хочу сделать так, чтобы тебе было лучше.

Уголки его глаз сощурились, как бы намекая на улыбку.

– Я хочу кое-что написать, – сказал он ласково, – а тебе надо поспать. Когда ты проснешься, я провожу тебя домой…

Он укрыл ее одеялом. Засыпая под стрекот его машинки, она думала: «Я излечу тебя своей любовью».