"Иван Арсентьевич Арсентьев. Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора

не верил, как-никак, а Сталинград далековато от линии фронта. Но все уже
бежали в укрытие...
В чистом небе плыл плотный строй бомбардировщиков, по нему неистово
палили крупнокалиберные зенитки. Стреляли кучно, мощными залпами, но
шестерки "Юнкерсов" неуклонно приближались. На железнодорожной станции
тревожно гудели паровозы, выли пронзительно сирены. В какой-то момент огонь
потерял четкость, стал беспорядочнее и гуще. Небо стало похожим на серые
смушки. Михаилу, неплохо умевшему стрелять по наземным и воздушным целям,
казалось непостижимым, как умудряются наводчики видеть цели, засекать
разрывы своих снарядов и корректировать их, А командиры орудий? Как успевают
рассчитывать все и подавать команды артиллерийской прислуге?
Падающих бомб не видно, слышен лишь нарастающий свист и грозовой
грохот...
Я, в начале войны молодой летчик, очень тогда интересовался, чем
объяснить совершенно различное восприятие бомбежек людьми одинаковыми,
казалось бы, по характеру, воспитанию, общему развитию, образованию? Почему
вероятную смерть каждый встречает по-своему? Некоторые даже мыться
переставали на фронте. А махра? Я сам был свидетелем: один тип, скуластый
такой, выкурил за время небольшого авианалета целую пачку. Правда! Видимо,
все же восприятие бомбежек сугубо индивидуально.
Всего одна бомба упала на Гумрак, но, видать, серьезная.
- Шальная какая-то! - проорал Жуков на ухо Михаилу.
- Шальная... Ты посмотри, куда она вмазала! - скривился Михаил. Оставив
убежище, он глядел в хвост отбомбившимся немцам. "Юнкерсы" уходили на
северо-запад, а на месте ремонтных мастерских, куда они с Жуковым доставили
свои самолеты, дымились развалины.
- Что же теперь делать, дядя Миша?
- Да, обезлошадели окончательно, - молвил Ворожбиев в досаде, продолжая
глядеть в сторону завода "Красный Октябрь". Там что-то рвалось, бурно
выпирали клубы грязно-желтого дыма, кипел огонь. - Потопали, сынок, домой.
Здесь не самолеты светят нам, а ящики c крышкой...
Был конец июля 1942 года.
Лишь сутки спустя притащились они в Мечетинскую.
Аэродром недалеко от станицы - за гущиной лесополосы. Михаил подался
док-ладывать о плачевных делах с ремонтом самолетов, а на КП - дым
коромыслом. Еще при подходе к аэродрому бросилось в глаза, что тот буквально
забит "илами". Оказывается, на небольшую летную площадку посадили два полка.
Штурмовики возвращались с боевых заданий, заруливали кто куда и - шабаш,
горючего ни капли, Наземникам позарез нужна помощь авиации, заявки поступают
беспрерывно, а самолеты - на приколе. Напряжение с каждым часом накалялось,
но кто теперь разберется в путанице? В абракадабре отступления кто-то
посадил полки в Мечетке, а батальон авиаобслуживания и вместе с ним цистерны
с бензином направил в другое место. Так объяснял начальник штаба полка. Но
объяснения в баки не зальешь...
Барабоев связался по телефону с аэродромом в Кагальницкой, где
базирова-лись истребители прикрытия, попытался выпросить горючего. Но
командир полка ЛаГГ-3, мужик грубоватый, ответил присказкой: "Бердичев -
одно слово, Тихий Дон - два, а иди ты... ровно три..."
Комдив вызвал Барабоева. Вернулся тот на себя не похож. Исчезла
горделивая стать, потускнел, гимнастерка щегольская на нем, как на вешалке.