"Рембрандт" - читать интересную книгу автора (Гулиа Георгий Дмитриевич)«Хирургическая гильдия шагнула в бессмертие»За завтраком Лисбет выглядела бледной. – Нездорова? – справился брат. – Плохо спала… Уже прошел год, как мы без отца. – О том же думал и я, – сказал Рембрандт. – А еще я думал вот о чем: Адриан давно не пишет писем. – Антье писала… – Это само собой… Но ведь Адриан молчит. Может, обидели мы его? – Ему тяжко с Герритом. – Я у них в долгу. Неоплатном. – Рембрандт, помолчав, добавил: – Вот покончу с гильдией – поедем в Лейден. С подарками. С хорошими. У нас будут деньги. Они порадуются вместе с нами. Лисбет упрекнула брата: – Ежели ты станешь тратить деньги на эти восточные безделушки – мы никогда не вылезем из нужды. Она имела в виду двух фарфоровых Будд китайской работы. Рембрандт расхохотался: – Ах, ты про них, Лисбет? Мне их по дешевке достал Эйленбюрг. Прелестные статуэтки! Просыпаюсь утром и – гляжу на них. Очень забавные. – А сорок флоринов? – Сорок? – Рембрандт продолжал смеяться. – У меня их будет много, Лисбет. Дай только покончить с гильдией хирургов. Кажется, я напал на золотую жилу. Золотую в смысле славы. Вот увидишь – обо мне заговорит весь Амстердам. Лисбет помолчала. Завтрак продолжался. Но недолго: Рембрандт вдруг заторопился. – Вот-вот должен появиться доктор де Витте, – сказал он и выскочил из-за стола. Господин де Витте вошел в мастерскую оживленный, шумный. Тут же опрокинул табуретку с банками красок. – Господин ван Рейн, я неловок, – сказал он громко, – но у вас довольно тесно. – Ничего, – сказал Рембрандт, – пусть вас не смущают эти баночки. Фердинанд Бол – кстати, познакомьтесь – быстро заполнит их. А что до тесноты – вы правы, доктор. Но скоро у меня будет большая мастерская… Когда это «скоро»? Бол удивленно глянул на учителя, но тот был невозмутим и подчеркнул, что мастерская будет «просторной и красивой». – Так куда же встать? – спросил де Витте. – Вы торопитесь? – Не особенно. Чума вроде кончилась. Простуды стало меньше. – Доктор задорно вскинул голову, словно один победил и чуму, и простудные заболевания. И признался: – Я никогда не позировал, господин ван Рейн. Как долго это будет продолжаться? – От одного часа до двух месяцев, – всерьез ответил Рембрандт. – Вы, конечно, шутите… – Спросите господина Бола. Бол подтвердил слова учителя, от себя прибавив еще две недели. – О боже! – воскликнул ошеломленный доктор. – Ведь вы таким манером изведете и себя и нас. – Когда вы лечите больного, ограничиваете себя временем? – Как вам сказать?.. В общем-то нет. Ибо болезнь сама не всегда уверена в своем течении. Рембрандт поставил небольшой холст на мольберт. – Так вот, господин де Витте, – сказал он, думая совсем о другом, – это мое занятие тоже вроде болезни. – Любопытно, – произнес доктор, шаря взглядом по стенам. – Я попрошу вас сесть на ту скамью, облокотиться обеими руками на стол и смотреть на эту вазу. Вообразите, что перед вами труп. А труп лежит на анатомическом столе. – Надеть шляпу или без шляпы? – Попробуем без шляпы, – сказал Рембрандт и взял палитру из рук Бола. – Свет никуда не годится. Но попробуем и так… Господин де Витте, я прошу вас чуть податься вперед. Всем корпусом. И положил на полотно первый мазок. Чуть небрежно. Но в полную силу… На следующий день доктор де Витте встретил в узком коридоре хирургической гильдии доктора Хартманса. – Вас мне и нужно! – воскликнул он. – Вы, кажется, сегодня собираетесь позировать художнику? Доктор Хартманс подтвердил, что, согласно уговору, он сегодня будет в мастерской ван Рейна. – Поздравляю вас, Хартманс! Выпейте чего-нибудь покрепче, потому что предстоят трудные часы. – Что так? – Доктор Хартманс улыбнулся, приготовившись услышать нечто из уст энергичного и всегда немного приподнятого де Витте. – По-моему, мы здорово влипли. – То есть? – Доктор Хартманс не понял, о чем речь. – Значит, так: являюсь я собственной персоной к нашему мастеру и говорю, что я такой-то. Принимает очень учтиво, сажает на скамью и тут – начинается! – де Витте прижался к стене и захохотал. – То есть началось такое, что я даже за малой нуждой сходить не мог. Доктор Хартманс чуточку озадачен, но никак не возьмет в толк, о чем все-таки речь и что так рассмешило доктора де Витте. – Доктор де Витте, насколько понимаю, речь идет о сеансе… – Вот-вот, именно! – и де Витте продолжал хохотать. Волей-неволей и доктору Хартмансу пришлось переключиться на игривый лад. – Надеюсь, – сказал он смеясь, – вы не опозорились? – Кое-как удержался. – А он? – Кто он? – Господин ван Рейн. – Он был как зверь. Рычал у мольберта и рисовал. – С чего это рычал? Он же не настоящий зверь. – Нет, нет, настоящий! – Де Витте замахал руками. – По-моему, он натурально рычал. Он мазал, мазал кистью, пока не перемазал дюжину полотен. А может, две. И сказал, что в следующий раз мы продолжим. Я не стал спорить, бросился вон из дому, пока не лопнул мой мочевой пузырь. Вот ведь какие дела! – Ну знаете, господин де Витте, вы рассказали все-таки не о самом страшном… Этюды вам понравились? – Какие этюды? – Ну, красочные рисунки. – Ах, вот оно что! Они называются этюдами? – Представьте себе! Они понравились вам? Доктор де Витте перестал подпирать стенку, отдышался и сказал после некоторой паузы: – Я видел на холстах или картинах некоего господина, безобразно напоминавшего меня. – Почему же безобразно? – Не знаю. Об этом надо спросить господина ван Рейна. Одна щека заляпана одним цветом, другая – другим. А вот одежда хороша – почти как живая. И спасибо – я остался живой. А вот еще раз такое едва ли переживу. – Вы просто непоседливы и слишком кипучи, – сказал доктор Хартманс. – Я уверен: все обойдется. – Посмотрим, что скажете вы завтра, доктор Хартманс! – Да, разумеется. Не говоря уже о том, что заказ сам по себе был престижным в высшей степени, особенно для молодого художника, недавнего провинциала. Он давал возможность некоторое время жить безбедно и получать новые заказы. Вместе с достатком приходила и слава. Документов той поры сохранилось очень мало, однако можно смело утверждать – и об этом говорят сами работы, – что Рембрандт отнесся к заказу врачей весьма ответственно. Обычно он делал множество этюдов, прежде чем приступить к компоновке группового портрета. Классики, как правило, были привередливы. Позировать им приходилось подолгу. Это было утомительно, особенно тогда, когда художник попадался самоотверженный, работающий не только за деньги, но и на совесть, чувствуя ответственность перед коллегами по цеху. – Это была большая по размеру картина. Немножко округляя, сто шестьдесят три на двести семнадцать сантиметров… – И не только по размерам. Размеры соответствовали содержанию. Портрет был групповой. Первый для молодого художника. Требовались не только талант и мастерство, но и огромное трудолюбие. Рембрандт, несомненно, понимал, что на карту поставлено очень многое, если не все. Понимали это и Гюйгенс, и Тюлп. Тюлп верил в молодого художника… Искусство всегда нуждается в покровительстве в хорошем смысле слова. Доверие к мастеру – великая вещь. – Доктор ван Тил, будет ли натяжкой, если сказать, что «Анатомия» была экзаменом для Рембрандта? – Нет, не будет. Я полагаю, что Рембрандт неофициально держал экзамен на звание «великого». Это, вероятно, придавало ему силы, хотя он был и молод, и крепок. Как ни говорите, а психологическая нагрузка была немалая. Предстояло преодолеть и ее. – Да, имеется немало косвенных данных. Да и прямых тоже. Атмосферу эту я бы определил так: напряженное ожидание. Получится или не получится? – Кто-то, вероятно, полагал, что не получится?.. – Да, как во всякое время. И в наше – тоже. – Франс Халс замечателен. Посмотрите на «Банкет офицеров роты святого Георгия». Или вон там: «Регенты богадельни». А еще: «Портрет стрелков роты святого Адриана». Величайшее мастерство! – Несомненно. Но что отличает его от Рембрандта? – Их трудно сравнивать. – Трудно, но можно? – Как вам сказать?.. – Тогда скажу я: не кажется ли вам, что веселые люди и постные регенты собрались вместе, но не знают – зачем? Они честно позируют, натура передана художником прекрасно. Но, согласитесь, чего-то недостает. – Мы находимся в священном доме, где царит дух Халса. У меня даже язык не поворачивается упрекнуть его. – Тогда это сделаю я, амстердамец. – Попробуйте. – Недостает цельности, собранности, если угодно, магии Рембрандта. И этот день наступил… В Большом зале хирургической гильдии выставлена картина, названная так: «Анатомия доктора Тюлпа». Рембрандт не был доволен ни местом, где повесили картину, ни освещением. Он явился сюда ранним утром, чтобы удостовериться в том, что надо было бы сделать все получше. Он уселся в дальнем углу, наблюдая за тем, что происходит в зале. Но накануне уже кое-что стало известно. Доктор Тюлп дал званый ужин. Среди гостей были Рембрандт, Лисбет, Фердинанд Бол и ван Флит. Хозяин произнес тост, который доставил удовольствие ван Рейну. Доктор Тюлп сказал: – Итак, господа, картина готова. Прошел всего какой-нибудь год. Или около того. – Доктор посмотрел в сторону де Витте. – Много ли это: один год? Да, срок немалый. Ходим мы под богом, и дни наши сочтены. Как сказано в Библии? Дай бог памяти! Конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним, и дана ему власть… умерщвлять мечом, и голодом, и мором, и зверями земными. Вот так все неотвратимо! Но есть на свете искусство и есть его носители – творцы, созидатели прекрасного… Попомните мое слово, господа: все мы важные, – я имею в виду моих коллег, – все с большим о себе мнением, ибо мы врачуем и немощные смотрят на нас с надеждой снизу вверх. Пройдут годы, господа, исчезнем мы, но останется образ наш на чудесной картине, которую завтра увидят многие амстердамцы. И те из них, кто понимает, что есть живопись и кто есть мастер, создающий ее, вне всякого сомнения восхитятся. А те, кто поумнее, прозорливее, скажут: вот они, эти доктора амстердамские, шагнули прямо в бессмертие! Непременно скажут, и я прошу запомнить мои слова – они вещие: «Хирургическая гильдия шагнула в бессмертие!» Я благодарен его милости Константейну Гюйгенсу, который первым указал мне на талант господина ван Рейна. Я лишь скромно последовал его совету. Благодарю господина ван Рейна за честь, которую он оказал хирургической гильдии, прославив ее. Так говорил доктор Тюлп. Потом произносили речи другие, даже травмированный бесконечными сеансами доктор де Витте. Рембрандт был на седьмом небе. На него восхищенно смотрела Лисбет. Хендрик ван Эйленбюрг заявил, что хочет указать и на свою скромную роль в этом славном деле, ибо давно надоел всем своим расхваливанием картин и офортов Рембрандта. А сегодня он рад сообщить, что художник получил разом десять заказов на портреты. Вот теперь-то кой-кому придется набраться терпения и подождать своей очереди. Такие дела, господа… В ушах Рембрандта звучали эти вчерашние речи, словно только что услышанные. Он сидел в своем углу и наблюдал за залом. А люди все приходили. Были тут и поэты, и живописцы из цеха маляров, приходили врачи. Доктор Эфраим Бонус разыскал Рембрандта. – Это вы? – спросил он, кивая в сторону «Анатомии». – Я, – смело ответствовал Рембрандт. – Я – доктор Бонус. Надеюсь, мы с вами подружимся. Но не пугайтесь! Не на почве болезней, а, как говорится, на ниве изящного искусства. Рембрандт молча кивал. Подходили многие, говорили немало приятных слов. Пожаловал и сам Питер Ластман. Он долго разглядывал картину, отходил от нее то в одну, то в другую сторону. Обернувшись, встретился с пылающим взглядом Рембрандта, идущего навстречу учителю. – Поздравляю, – учтиво произнес Ластман. И подал прохладную ладонь. Рембрандту показалось, что его окатили ледяной водой. Погодите! Это же учитель! Питер Ластман, прославленный художник, умудренный жизнью и опытом! Неужели ему больше нечего сказать? «Поздравляю»? И всего-то? Доктор Тюлп всю эту сцену наблюдал собственными глазами и все слышал собственными ушами. Немного погодя он подошел к художнику, отвел его в сторону и сказал: – Господин ван Рейн, вы взошли на вершину славы… Поверьте мне! И, пожалуйста, не обращайте внимания на поведение тех, кто не понял или не хочет понять происшедшего… Не принимайте это близко к сердцу: ни похвалу, ни зависть. И тогда вы окончательно победите. А сегодня только первая, но очень и очень важная победа! Эжен Делакруа писал в 1851 году: «Быть может, еще будет установлено, что Рембрандт куда более великий художник, нежели Рафаэль». |
||
|