"Солдаты Афганской войны." - читать интересную книгу автора (Бояркин Сергей)

РАВНЕНИЕ НА ЛУЧШИХ

Пребывание в учебке подходило к концу. В начале ноября нашему призыву предстояло разъехаться по воинским частям и там дослуживать оставшиеся полтора года. Близилось время нового — ноябрьского — призыва, и мы, получив необходимые знания об армии, должны были освободить им казармы.

Перед самым выпуском из учебки почти всем операторам-наводчикам присваивалось звание ефрейтора. Однако двум-трем курсантам в каждом взводе звание все же не присвоили, и я попал в их число. Поначалу я недоумевал:

— Как же так? Зачеты сдавал нормально, отстрелялся из курсового пулемета нормально, ну разве промахнулся из орудия по танку — так мазали многие.

Впрочем, на зачетных стрельбах мало кто стрелял сам: только запрыгивали в башню и тут же переползали в десантный отсек. А вместо оператора стрелял сержант, который загодя находился в БМД, благодаря чему показатели у взвода были выше.

Видимо, я не вписывался в образ настоящего десантника, который должен не просто быстро выполнять любое задание командира, а, что самое главное, при этом все тяготы и унижения армейской службы переносить свободно, легко, даже с улыбкой; должен гордиться, что посчастливилось служить не где-нибудь, а в элитных воздушно-десантных войсках.

Я вспомнил комсомольское собрание, прошедшее пару месяцев назад. Началось оно как всегда: в расположении роты расставили рядами табуретки, все расселись. В первом ряду сели взводные офицеры и ротный. Тут присутствовали все без исключения, поскольку весь личный состав состоял в комсомоле. Те немногие, которые прибыли в учебку не будучи комсомольцами, в первый же месяц в срочном порядке вступили в ряды ВЛКСМ.

Все шло по обкатанному регламенту: сначала избрали рабочий президиум, который занял свое место за покрытым красной материей столом, потом комсорг роты предложил стандартную повестку дня — подведение итогов социалистического соревнования между взводами за отчетный период. Ее одобрили единогласно. После чего слово было предоставлено докладчикам — комсоргам взводов.

Пока комсорги выступали со своими речами, перед нами на стене укрепили два листа ватмана. На первом плакате было написано большими красными буквами: "Лучшие курсанты роты" и столбиком перечислялось с десяток фамилий. Прочитав этот список, я вначале подумал, что произошла ошибка, поскольку это был полный перечень всех жлобов роты: Баскаль, Карташов, Якубович…

Я смотрел и глазам своим не верил: "Это же ведь подонки и сволочи! И на этих ублюдков мне надо еще равняться?"

Получилось так, что те, кто на гражданке чудом избежал тюрьмы, тут оказались на хорошем счету. Один из них еще до армии за то, что с компанией избили парня так, что тот оказался в больнице, даже проходил по уголовному делу. Пока шло следствие, начался призыв и он успел улизнуть в армию. Буквально недавно пришла справка из прокуратуры, в которой сообщалось, что в связи с тем, что обвиняемый служит в Вооруженных Силах, уголовное дело на него прекращается.

У меня сомнений не было, что эти списки составлялись по мнениям сержантов — зам. комвзводов. Баскаль сразу попал им в любимчики. Со своим взводом он бегал редко и не работал — сержанты его пригрели, доверив работу в каптерке: перекладывать старые и новые хэбэ, сапоги, прочие принадлежности. Он был в доску свой — кому надо, подчинялся, а главное — кого надо, давил. Такой ценный кадр приглянулся и офицерам, и они оставили его в учебке командовать молодым пополнением. Потом рассказывали, как он из своего взвода все соки выжимал. Баскаль прославился тем, что изобретал и внедрял в практику все новые и новые виды наказаний. Одно из изобретений называлось — "поставить взвод в угол". На вечерней зарядке Баскаль командовал:

— Взвод! В угол! — курки срывались с постелей и с ходу рыбкой ныряли в угол казармы, прямо друг на друга, образуя живую кучу. А Баскаль подходил и хлестал ремнем тех, кто был на поверхности, приговаривая: "Десантник всегда должен телом прикрыть товарищей!" — и так по нескольку раз за вечер. Между собой курсанты его иначе как «фашистом» не называли.

…На втором плакате под заглавием "Отстающие роты" помещался другой список. Увидев в нем среди прочих фамилий свою, я был ошарашен: "Ничего себе! Почему, интересно, я хуже других? — Зачеты сдаю спокойно, не то что некоторые олухи (один даже искал на политической карте мира Англию в Южной Америке); кроссы бегаю нормально, подтягиваюсь — тоже. Еще в школе я два года посещал стрелковую секцию и имел разряд по стрельбе, поэтому и здесь стрелял хорошо, а автомат Калашникова разбирал и собирал вообще быстрее всех. За что же такая немилость?" — но этого никто не объяснял.

Собрание продолжалось с час. Поговорили о комсомольских делах, похвалили лучших, огульно пожурили отстающих, отметив, что им необходимо исправиться, единодушно приняли повышенные комсомольские обязательства на предстоящий период. На этом собрание закончилось.

Такие вещи, как попасть в отстающие, просто так не проходят — обязательно должны быть приняты меры. Сразу же после собрания Жарков построил наш взвод:

— Кто у нас отстающий? Выйти из строя!

Из строя вышли отстающие — я и еще двое курсантов. Почему-то Жарков обратился лишь ко мне:

— Курсант Бояркин.

— Я!

— Почему х. во служим?

Я и сам хотел бы узнать, почему так оказалось, но молчал, чтобы не обострять и без того тяжелую обстановку. Что у курсанта нет такого права — оправдываться или, что еще хуже — жаловаться — я усвоил давно. Если тебя ругают — значит, виноват и все! Тут дозволено отвечать только: "Так точно!", "Виноват!", "Исправлюсь!" — в крайнем случае: "Не могу знать!". Любое слово в свое оправдание может стать роковым — ведь у Жаркова с сержантами было полное взаимопонимание, и замеченное ими даже малейшее недовольство на лице молодого лейтенанта неизбежно повлечет за собой вполне определенные последствия. Разумеется, все произойдет не на глазах лейтенанта.

— Что молчишь?

— Не могу знать, товарищ лейтенант!

— А я дам тебе время подумать. В наряде и поразмыслишь. Так, всем отстающим — наряд вне очереди!

— Есть наряд вне очереди! — и мы прямиком отправились сменять дневальных.

Постепенно я стал понимать, что попал в какую-то страну-зазеркалье, где все наоборот — хорошее считается плохим, а плохое — хорошим, где утеряны нравственные ориентиры, где надо брать пример с моральных уродов.

В роте было несколько человек, кого выгнали из институтов за двойки. Как правило, все они были хорошими парнями, и с ними можно было откровенно поговорить и встретить понимание. Им была чужда идеология подавления и подчинения себе других. Сержанты этих курсантов, с прерванным высшим образованием, откровенно недолюбливали и распределяли на самые грязные и тяжелые работы. Знай я об этом заранее, то мою учебу в университете хранил бы как страшную тайну.

Исключением был только один несостоявшийся студент — курсант из соседнего взвода, родом с Кавказа, здоровый как бык. Интеллигентности в нем не было вообще. Как он сам рассказал, его «срезали» на первом же экзамене еще при поступлении в ВУЗ. Ни на один вопрос в билете он ничего ответить не смог, а когда экзаменатор стал задавать наводящие вопросы, то воспринял это как личное оскорбление.

— Вэд видыт — нихэра нэ знаю. Заачэм спращиват? А-а? Заачэм над чэловэк издэватса? Заачэм над мэна смэятса? Нэ стэрпэл — как у. бал ему у морду! Мэна нах… и вып. дылы.

Большинство же курсантов еще на гражданке проходило "школу жизни" в техникумах и училищах, и у них уже сложилось вполне правильное представление о предстоящей службе в армии — повсюду в этих учебных заведениях процветало насилие старших курсов над младшими, сильных над слабыми.

— Что, Бояркин, — с недоверием переспрашивали они у меня, — вот, к примеру, в общаге к тебе подрулит кто-нибудь со старшего курса и скажет, чтоб ты сгонял ему за пивком. И что, откажешься?

— Да у нас такого никогда не было! Наоборот, кто старше курсом всегда поможет тем, кто моложе. У нас там все равны!

Но мои рассказы воспринимались с недоверием:

— Врешь ты все! Чтобы старшие не гоняли младших — такого быть не может!