"Хьелль Аскильдсен. Окружение " - читать интересную книгу автора

же и чувствует себя всеми покинутым и думает: пойду к Марии, скажу ей, как
она мне нужна. Однако ее нигде нет, смотритель ходит из комнаты в комнату -
никого, и на туалет накинут крюк снаружи, непонятно, куда она могла
подеваться, его берет злость, даже страх, потому что дед ее, как он
некстати вспоминает, рассчитался с жизнью самостоятельно; смешные выдумки,
успокаивает он себя, убедившись, что чердачная лестница висит на обычном
месте, а на крышке подпола стоит стул. Но так и не понимает, куда она
делась, - он же своими глазами смотрел на дом, стоя в башне, он бы ее
увидел. Марион и Крафт миновали пристань и бредут в сторону северной
стрелки, он идет к хижине. Дверь открыта - он заходит. Блокнот лежит на
столе нараспашку, смотритель читает: "Родная, спасибо за письмо. Плохо
только, что тебя мучают мигрень и бессонница. Может быть, пора сходить к
врачу, по крайней мере, он выпишет снотворное? А то меня начинают терзать
угрызения совести, потому что я живу здесь восхитительно, хотя, конечно,
переход от городской суеты к здешней неописуемой тишине и одиночеству
дается не без скрипа. Особенно меня изводят кошмары, часто вскакиваю по
ночам - не могу понять, где я. Вчера, представь, лед все-таки тронулся:
смотритель маяка лично пригласил меня на пиво с пирожными (!). Это было
довольно неожиданно, потому что он все время производил впечатление
угрюмого и замкнутого человека, но пиво сдобрило его. Посиделки оказались
весьма своеобычные, интересные и волнительные..." - на этом письмо
обрывается, и смотритель перечитывает его по второму разу, потом стоит и
задумчиво смотрит на забытый на улице стул, затем спохватывается: Мария! -
и торопится к дому, волнительный ты, поддразнивает он сам себя, на ходу
выискивая взглядом Марион с Крафтом, но их уже нет; теперь их и с маяка не
увидишь, они на северной стрелке. Необъяснимо пустой дом снова наполняет
его страхом - Мария, ну где ты? - который смешивается с чувством вины и
усиливает его; тут он слышит треск вертолета. Он летит над островом, и все
задирают головы и не думают ни о чем, оглушенные шумом. Марион смотрит на
Крафта, зажимает уши ладонями и улыбается, а он рассуждает: вчера вечером
мне хотелось ее, она это знает и сегодня приходит со мной в место, где мы
укрыты от всех, это она ведет меня сюда, а я только следую за ней. Неужто
все так незатейливо и просто? - так не бывает. Она садится, он подходит,
опускается рядом и кладет руку ей на плечо.
- Ты удобно сидишь?
- Да. А ты?
- И я.
Больше им нечего сказать, но когда через некоторое время они
поворачиваются лицом друг к другу, она видит, что его глаза - сплошь
зрачки, и она накрывает его руку своей и сжимает ее, а он осторожно кладет
ей между лбом и щекой поцелуй, трепетный, а потому отнюдь не лишенный
сексуальности, и, всего лишь накренившись и вытянув шею, ей удается
подставить свои губы под его, но он ой не сразу решается дать волю рукам,
пустить их исследовать и выступы, и впадины, его тормозят страх и здравый
смысл, а на самом деле - опасения; и сопротивления этой мешанины
подозрительности и неуверенности не в силах - пока не в силах - преодолеть
его похоть. Их языки встречаются и трутся, трутся во влажных закоулках рта,
и она чувствует, как наливается бесстыдством, как под его руками оно
заводит свое неслышное, но неотвязное: еще! еще! иди ко мне! - и он
приходит, а в каких-нибудь пятидесяти метрах поодаль стоит смотритель маяка