"Виктор Астафьев. Кража" - читать интересную книгу автора

стука, без речей и пьянок. Я не люблю, когда голосят над покойником и когда
оркестр играет. Усопший ничего-ничего не слышит, а тут в тарелки бьют. Для
живых бьют, чтоб душа их шибче загоревала. Но люди, если горюют, им и без
того горько, а если не горюют, зачем заставлять их горе изображать? -
Екатерина Федоровна, перекусив нитку, опять шьет быстро-быстро, смешно
оттопырив палец с длинным ногтем, и степенный ее говорок слушают девчонки.
Парнишки иные подбегают послушать, да неинтересна, видать, им бабья
болтовня.
Ходят, бродят, болтаются по детдому из комнаты в комнату парнишки.
Ребята эти, свободные от дел, затевали разговоры все на одну и ту же
тему: о Гошке Воробьеве. А потому как Гошку в доме не любили и знали о нем
очень мало, то быстро перескакивали на воспоминания о том, как умирали папа,
мама или дедушка.
Валериан Иванович, воспитатели - все взрослые люди - старались устроить
жизнь детдомовских ребят так, чтобы они как можно реже занимались
воспоминаниями, не бередили бы и без того больные души. Но сейчас им
невозможно помешать. Память ребячья устроена, как замок: только поверни ключ
и...
И вот уже то в одном, то в другом углу заведующий замечает сгорбленную
фигурку: чаще всего это те, кто недавно прибыл в детдом или у кого
здоровьишко неважное. Табунный народ, скопом отбивающийся от городской
шпаны, толпою бредущий в школу и беглой рысцой из школы, гурьбой
вваливающийся в кинотеатр, в столовую, в баню. Единые в шуме и в радости, в
игре и в драке детдомовцы, как только нахлынет горе на них, начинают
таиться.
Которые побольше - уходят в город, по опыту зная, какое ненадежное
укрытие - угол.
Но это те, кто уже обжился в детдоме. А как быть с теми, что совсем
недавно были дома, а потом проводили на кладбище родных, кому они были нужны
и кто им еще больше был нужен? Они забываться уже стали. И вдруг умер Гошка.
Опять шьют чего-то, ходят тревожные и непривычно скорбные люди опять
разбередили больную детскую душу.
Сжимается сердце Валериана Ивановича. Опустить бы руку на стриженую
голову, прижать ребенка к себе, но тогда он обязательно разрыдается, и его
не вдруг успокоишь. Пройти мимо? Ноги не идут. Остаются слова, только слова,
и заведующий говорит:
- Петя, ты уж большой. Подумай о малышах. Они увидят, что тогда...
Валериан Иванович на минуту заходит в свою комнату, плескает в стакан
лекарство. Язык обожгло, отравлено все во рту. С трудом удерживая посудину,
стучащую о зубы, расплескивая капли на галстук, он пьет, уже не чувствуя
горечи, а задохнувшись оттого, что в стакан вылил, помимо нормы, еще одну
длинную каплю. На минуту он опускается на кровать, не снимая обуви, лежит,
чувствуя под валенками скользкую от краски половицу, слушает, готовый
пружинисто вскочить, если в дверь постучат. Сердце набирает ход, а в теле и
в руках появляется расслабленность, и липкая сонливость склеивает глаза.
Поднять бы ноги с полу, разуться, выпрямиться и забыть обо всем, обо всем...
Но всякий раз, как только он опускался на узкую железную кровать, на
мочальный матрац, на тощую казенную подушку, на эти детдомовские постельные
принадлежности, его кругом обступали ребята со своими одинаковыми и в то же
время такими непохожими судьбами. И во сне они не оставляли его. Они всегда