"Маргарет Этвуд. Восход солнца" - читать интересную книгу автора

Ей непонятно, добавляет она, почему, если хер сам по себе - совсем
неплохая штука, сказать про кого-то, что у него херовые мозги, - значит
нанести оскорбление? Такие разговоры Ивон ведет только с людьми, которых
знает очень хорошо, или же с теми, кого совсем не знает. Шокирует в ней -
когда она сама намерена шокировать собеседника - лишь контраст между
отдельными элементами ее лексики и общим строем речи, всегда подчеркнуто
сдержанной, как и вообще манера Ивон вести себя.
На некоторое время она превратилась в своего рода знаменитость, но лишь
потому, что была слишком неопытна и плохо соображала, что к чему. Поклонники
таланта втянули Ивон в борьбу, в судебный процесс и даже собрали для нее
какую-то сумму, что было, конечно, весьма любезно с их стороны, но что, как
она теперь сознает, основательно повредило ее репутации. Репутации серьезной
художницы. Прозвище "фаллос-леди" ей, разумеется, скоро прискучило. Впрочем,
одно достоинство у скандала бесспорно имелось: ее картины начали
раскупаться, хоть и не по самым высоким ценам, особенно после того, как
магический реализм снова утвердился в искусстве. У Ивон уже отложены
кое-какие деньги; она слишком хорошо знает, что такое жизнь художника, чтобы
все растратить, ничего не оставив на тот день, когда ветер сменит
направление и настанут совсем худые времена. Иной раз она страшится, как бы
ей не оказаться одной из тех старушек, которых находят мертвыми среди груды
пустых железных банок из-под кошачьих консервов и с миллионом долларов в
чулке. У нее уже несколько лет не было выставок; она называет это "залечь на
дно". На самом деле у Ивон довольно мало работ, если не считать мужских
портретов. Этих портретов у нее собралось изрядное количество, но она еще не
знает, как с ними быть. Того, к чему стремится, она пока не достигла.
В пору, когда Ивон сражалась за право рисовать гениталии, человеческое
тело интересовало ее больше, чем теперь. Кумиром ее был Ренуар. Он
по-прежнему восхищает ее как колорист, однако его знаменитые обнаженные,
лениво раскинувшиеся на полотне, представляются ей сегодня безвкусными и
неинтересными. С недавних пор ее умом завладел Хольбейн. Литография
хольбейновского портрета Георга Гисце висит у нее в ванной комнате, где ее
можно сколько угодно созерцать, лежа в пене. Георг тоже неотрывно смотрит на
Ивон со стены. На нем черная меховая шуба, под ней - красивая рубашка из
розового шелка; каждая жилка у него на руках, каждый ноготь выписаны с
поразительным совершенством. В глазах Георга отсвет глубокой тайны, на губах
живой влажный блеск, вокруг символы его духовной жизни. На столе стоит ваза,
олицетворяющая тщету и суетность земного бытия, в вазе - одна-единственная
гвоздика. Знак Святого Духа. Или, быть может, обручения?.. Прежде Ивон
решительно отвергала цветочную символику, которая каждому цветку придавала
особый смысл. Но шумиха с "непристойностями" на картинах как раз из-за того
и разразилась, что в них не увидели символы древнего фаллического культа.
Вообще символы. Как было бы удобно, размышляет Ивон теперь, если б все же
существовал некий язык для образов подобного рода, всем известный и
понятный. Ей хотелось бы вложить красные гвоздики в руки мужчин, которых она
рисует, но теперь уже поздно. Конечно, импрессионизм - ошибка. Импрессионизм
с его плотью, которая была всего лишь плотью, пусть и прекрасной, с его
цветами, которые были всего лишь цветами. (Что, однако, имеет в виду Ивон,
говоря "всего лишь"? Разве цветку недостаточно быть просто цветком? Если бы
она знала ответ...)
Ивон любит работать по утрам, но не рано, а дождавшись наиболее