"Владимир Авдеев. Протезист " - читать интересную книгу автора

- Нищая, топорная, бестолковая держава, - опять злорадно вставил
мужчина, с трудом застегивая поминутно открывающийся затасканный портфель.
Они сцепились снова, долго выбирая, чью же точку зрения первой
пропустить в автобус. А я поднял перламутровое птичье перо и, наслаждаясь
вереницами оттенков, уживающихся на его поверхности, сел в автобус, опять в
истоме прибившись к окну, словно оно обещало что-то дать, а не показать, и
мысленно листал гигантские географические карты, начав обзор с той из них,
на которой еще не было ни границ, ни племен. Вот побежали строчки границ,
обозначились разноцветные стрелки с надписями и датами завоевательных
походов. Расцвело многоплеменье. Появились города: Границы расширились,
толще стали стрелы вторжений. Карты украсились гербами. Амбициозно смотрели
львы, драконы, медведи. Вызывающе пестрели короны, молнии, мечи, топоры и
кресты. Рассмотрев последнюю обширную карту, не имеющую уже никаких
художественных излишеств, но пышащую административной строгостью сотен
названий, я приехал в город. С трудом выгнав из легких пластмассовый запах
новой автобусной обивки салона, я направился домой. В подъезде на лестнице
было слышно, как где-то за стеной в агонии забились часы, настырно шагая
сквозь полдень, и на двенадцатом ударе я попал ключом в замочную скважину
своей квартиры. Не снимая обуви, прошел в большую комнату, достал блокнот,
вынул двуцветный сине-красный карандаш и, присев за стол, по прошествии
нескольких минут оставил в нем запись, всю сделанную красным концом,
поставив, красную же, подпись:

1 июня 1992 года, полдень.
Фома Неверующий.

Я давил на карандаш так сильно (!!!), что идеально отточенный конец к
завершению действия стесался уже окончательно, терзая бумагу деревянными
краями. Швырнув блокнот на письменный стол и изрядно обеспокоив пласты пыли
удачным диагональным броском, я дерзким скептическим взглядом обвел большую
комнату своей квартиры, и она напомнила мне обиталище чернокнижника со
средневековой гравюры.
У меня было чувство первооткрывателя кровообращения, боявшегося за свое
изобретение, объявленное инквизицией сугубой ересью (...)
У меня было меньше предрассудков, чем у остальных людей, но я больше в
них упорствовал (...)
Меня звали Фома Неверующий, потому что я был единственным, кто запасал
свои надежды впрок, а не расплачивался ими за каждый конкретный страх,
испытанный перед лицом космического абсурда.
У меня совершенно не было настоящего времени. Я оперировал лишь
взаимоисключающими конструкциями времени прошлого и времени будущего, с тех
пор, как меня выписали из больницы. Потеряв настоящее время, я совершенно
разучился мимикрировать, и бытие мое сделалось реверсивным, молниеносно
катаясь вперед и назад, не умея стоять на месте.
Я хотел действий и происшествий, но их больше не было, я хотел слов, но
вместо них были одни только многоточия.
Меня звали Фома Неверующий, ибо Фома - это не имя, это непреходящее
состояние, при котором доверяют лишь лучу света и не верят тому, что он
освещает (...)
Мгновенно впитав эти чувства и все их мыслимые проекции, я облизнул