"Игорь Аверьян. Из глубины багряных туч " - читать интересную книгу автора

там: выяснилось, что Женя и ее мать, Лидия Васильевна, та самая дама в
лисьей шубе, только что были привезены генералом Ионовым с вокзала, с
московского поезда; после полугодовой холостяцкой жизни он перевез наконец в
Азовск свою семью.
Из крана лилась ледяная вода - но мне она показалась кипятком. Я
кое-как намылил руки, хороня от воды бинтовую повязку.
Я вспомнил, что Шура-в-кубе еще неделю назад предупреждал нас, что дочь
генерала Ионова будет учиться в нашем классе; что в Москве она училась в
какой-то спецшколе, отличница и проч.
Генерал Ионов, академик, был начальником строительства Района. Никто не
понимал, как можно строить Район, - но в Азовске говорилось именно так. Это
была какая-то секретная стройка, что-то химическо-космическое. Полгода назад
Ионова перевели к нам из самой Москвы.
...Зеркало на стене предо мною блестело настолько безупречной чистотой,
что можно было легко представить, что его нет вовсе, что в нем - продолжение
ванной, где моет руки кто-то, похожий на меня. Я уставился в зеркало: там
пылало мое красное круглое лицо, над лбом - нелепо торчали вихры. Темнела
пятиконечная звездочка родинки над левой бровью... Вдруг представилось
непрошено: где-то на середине склона, под обрушенной глиной, из-под месива
комьев, камней, корней, бурой травы, орошаемого долетающими сюда плевками
прибоя, торчит худая белая рука, уже вялая, уже мертвенно-белая,
иссиня-белая: в ней иссяк уже жизнетворный ток крови; и эта рука - моя!..
Словно в недоумении я повертел так и этак перед глазами собственные
руки. Да, промедли я еще секунду на дурацком обрыве в мыслях о затонувшей
барже - не имел бы я этой секунды, чтоб перемахнуть забор.
"О боги! Я только что избегнул смерти!" - из глубин моего существа
прорвалась ко мне наконец эта весть.
И неудержимые нервные слезы вытолкнулись на щеки спазмами.
...Выплакавшись, я неторопливо, основательно оплеснул водой лицо правой
рукой с дееспособной ладонью; подумав, и лицо вымыл с мылом. Это
окончательно привело меня в порядок. Я вытер лицо и руки и придирчиво
оглядел себя в блещущем чистотою зеркале.
Я уловил в себе тончайшую далекую мысль: мелодию; в мелодичном гуле
пробилось сначала смутное, но с каждой миллисекундой все более яснеющее,
близящееся, тяжелеющее: там, в провале, осталась какая-то часть меня,
осталась; и очень просто даже представить себе, что я - там, а здесь так же
блистал бы кран, блистало бы зеркало, стерильно безмолвствовала бы тишина,
стерильно белели бы полотенца; совсем, оказывается, легко переходится грань
от жизни к смерти, от смерти к жизни; даже - едва ли она существует, эта
грань. Через забор сиганул - и порядок: и этот кран, и это зеркало, и эта
тишина живут для тебя. И девочка Женя, чьи бездонно-зеленые глаза и милое
курносое личико волнуют несказанно - ждет тебя в большой комнате с
огромными, до потолка, стеллажами книг.
А не сиганул бы, то есть не было бы у тебя тогда для этого секунды, они
жили бы не для тебя.
Без тебя.
Но так же бы сияли, сверкали, белели.
Только девочка сейчас не ждала бы тебя. Разбирала бы как ни в чем не
бывало свой чемодан с дороги.
Что-то невыносимо несправедливое есть в таком порядке вещей, страшное.