"Олег Авраменко. Маргарита Наваррская" - читать интересную книгу автора

как я его хочу! И он хочет меня, это бесспорно. Мы оба хотим друг друга -
так поскорее бы..." - При этой мысли ее охватила сладкая истома.
Маргарита познакомила Филиппа со своими кузинами Жоанной и Еленой. Ни
с той, ни с другой у него содержательного разговора не вышло: Жоанна
выглядела чем-то озабоченной, слушала невнимательно и отвечала невпопад, а
княжну Иверо уже взял в оборот Гастон, и Филипп, как настоящий друг, решил
не мешать ему, - так что вскорости они с Маргаритой подошли к шахматному
столику.
- Надеюсь, мне нет нужды представлять вас друг другу, - сказала
Маргарита.
Бланка улыбнулась ему своей обворожительной улыбкой и немного
виновато произнесла:
- Если, конечно, кузен Филипп еще не забыл меня.
- Да разве можно забыть вас, кузина, хоть единожды увидев! - с пылом
ответил Филипп, бережно взял хрупкую, изящную руку кастильской принцессы
и, по своему обыкновению (но вопреки испанскому обычаю, предписывавшему
целовать воздух над ладонью женщины, не касаясь кожи), нежно прижался к
ней губами.
Тотчас же он заметил, как в глазах молодого человека, что сидел
напротив Бланки, сверкнула молния, а на красивое лицо его набежала тень
досады и раздражения. Филипп неоднократно сталкивался с подобной реакцией
и по собственному опыту знал, что эта молния и эта тень не обещают ему
ничего хорошего, ибо безошибочно указывают на ревнивца.
"М-да!" - только и подумал он и испытующе посмотрел на юношу.
- Господин де Монтини?
Этьен поднялся из-за стола и поклонился:
- К вашим услугам, монсеньор.
Вопреки этому заверению, в голосе его явственно прозвучал вызов.
Бланка с укоризной взглянула на Монтини и сокрушенно покачала головой.
Маргарита же иронически усмехнулась.
Филипп отметил все это про себя, высокомерно кивнул Этьену, разрешая
ему садиться, и повернулся к Бланке:
- Любезная кузина, я был безмерно огорчен известием о смерти вашего
августейшего отца. От меня лично и от всей моей родни приношу вам
искренние соболезнования.
Бланка склонила голову, и Филипп невольно залюбовался ею. Она была
изумительно хороша в печали, как, собственно, и в любом другом настроении;
она была просто восхитительна. Присмотревшись внимательнее, Филипп вдруг
обнаружил, что за последние полгода в Бланке произошла какая-то перемена -
незначительная, казалось бы, перемена, почти неуловимая и скорее
внутренняя, чем внешняя, - но это уже была не та Бланка, которую он знавал
в Толедо. Поначалу Филипп даже растерялся и озадаченно глядел на нее,
хлопая ресницами, пока, наконец, не сообразил: она стала женщиной и она
счастлива в замужестве... Но в замужестве ли?
Это подозрение побудило Филиппа снова посмотреть на Монтини, и лишь
тогда он обратил внимание, что одет тот если не в пух и прах, то уж
наверняка не по своим скромным средствам. Чего только стоили элегантные
сапожки из кордовской кожи, нарядный берет с павлиньим пером, манжеты и
воротник из тончайших кружев - не говоря уже о великолепном костюме,
пошитом из самых лучших (и, естественно, самых дорогих) сортов бархата и