"Алексей Азаров. Машинистка " - читать интересную книгу автора

поболее недели. Город стоял в стороне от железной дороги, большак то
заносило снегом, то он раскисал до невозможности, а порой почту успевали
скурить, раньше чем она доползала до уезда. Газеты были как набат. Они
гремели, тревожили, звали, и Дынников любил их за это: он и жил-то так,
словно на биваке, и всегда был готов хоть сейчас в седло и - шашки вон,
марш, марш! На Деникина. На мирового эксплуататора и его псов - генералов из
Антанты. В милицию его направил губком, и Дынников был не то чтобы
недоволен, но принял назначение без особого восторга, хотя и не стал
возражать - раз надо, значит надо. Но где-то втайне ждал, что придет срок и
его позовут, и вчитывался в газеты, в статьи Ленина, ища в них подтверждение
того, что ждать уже недолго. Но товарищ Ленин говорил о другом: о мире, о
плане электрификации, о том, что безотлагательным сейчас является вопрос о
ликвидации разрухи. Читая это, Дынников соглашался, кивал мысленно
головой, - разруха перла в глаза, виделась во всем - и Неклюдов был ее
символом, страшным во всей своей необузданной похабности. И ленинские слова
о ликвидации относились к Неклюдову, который все еще жил и жалил где мог, а
еще больше - к Дынникову, не сумевшему ликвидировать его под самый
разветвленный корень.
Дочитав газеты, Дынников сложил их по сгибу, чтобы занести начосочу, и,
спрятав папку с бумагами, выглянул в коридор. Здесь он обнаружил, что
барышня все еще сидит и даже дремлет, и с интересом посмотрел: на месте ли
сумочка? Сумочка оказалась в целости, и Дынников, довольный, что воры не
посмели подорвать авторитет учреждения милиции, громко кашлянул и, когда
барышня открыла глаза, строго спросил, кто она такая и по какому делу
вызвана.
- Я к товарищу Дынникову, - сказала барышня тоненьким голосом.
- Я Дынников.
Барышня покопалась в своем ридикюле и достала сложенную вчетверо
бумажку. Насколько Дынников успел заметить, на дне ридикюля, кроме носового
платка, ничего не было. Он потаенно усмехнулся, но тут же поспешил
нахмуриться и, коротким кивком пригласив барышню следовать за собой,
вернулся в кабинет.
- Зачем? Откуда? - спросил Дынников, когда барышня переступила порог. -
Что, я вызывал?
Не дожидаясь ответа, развернул бумажку. И обрадовался.
- С биржи?
- Да, - сказала барышня, терзая пальцами сумку.
- Пишмашинистка?
- Там сказано...
- Хорошо!
Он был рад и хотел сказать ей что-нибудь приятное, но опыта разговора с
барышнями не имел и поэтому ограничился тем, что пододвинул ей стул и
спросил, деликатно понижая голос:
- На каких системах работаете?
- На всех.
- Выходит, и на "ремингтоне"?
- И на "ремингтоне".
- Совсем хорошо. У нас, понимаете, "ремингтон"... Больше всего в эту
минуту он опасался того, что вдруг окажется, что барышня не расположена к
"ремингтону" и предпочитает "ундервуд" или еще какой-нибудь другой механизм,