"Ю.П.Азаров. Паразитарий " - читать интересную книгу автора

и остаются евреи. Для полного сходства с ними русским остается только
разбогатеть.
И они разбогатеют.
- "Вынесет все и широкую ясную грудью дорогу проложит себе", -
процитировал заведующий Бюро проверки...
- Ничего вы не поняли, мой дорогой, - усмехнулся мужчина средних лет.
Он ушел, должно быть, ему нечего было уже делать в этом доме. А
начальник Бюро проверки сказал мне:
- Распишитесь вот тут, - и показал на графу.
- Что это?
- Протокол общения с иностранцем. Ваше досье было неполным, а теперь
все в ажуре.
Я вышел на улицу. Сел на лавочку. И тут же услышал голос знакомца:
- В жизни ничего не исчезает бесследно. Все относительно и все
незыблемо, как в Старом Завете. Бог все видит и за все карает. Яхве
вездесущ. Он всегда вовремя изливает ярость на головы нечестивых! Ты думал,
что твой гнусный антимерлизм можно скрыть за личиной интершовинизма,
интерсионизма и интеррусофобства? Не выйдет. За все надо платить в этой
жизни! Погоди, будет тебе и бичевание...


9

Перед моими глазами все закружилось, а потом точно развалилось на
части. Отстало. Отлипло от моего сознания. Отвалилось. Я был убежден, что
уже раньше все это слышал, а может быть, и видел, в какой-то другой жизни,
может быть, пятьсот лет назад, а может быть, и тысячу лет тому назад был
свидетелем распятий, из тьмы веков звучали голоса подвешенных: "Яхве! Излей
ярость гнева твоего на головы народов!" И какофония кимвал Первого левита,
мучительно шумливые вопли бараньих рогов, пение серебряных труб, сообщающих
о том, что земельная собственность снова возвращается государству.
Наконец-то вспомнил: именно в пору иудейских войн семьсот еврейских воинов
подвесили за руки. Со столбов они кричали: "Яхве наш Бог. Яхве спасет. Яхве
един!"
И тогда на одной из террас под оливковым деревом сидела девочка шести
лет, и оливковое дерево было ободрано, а мама девочки вскинула свои высохшие
от горя руки к небу, и мольба ее повисла в воздухе беззвучно скачущим
рыданием. А тогда именно под оливковым деревом толпа римских воинов пронзила
копьями хрупкие тела девочки и ее мамы, и эти тела долго лежали на правом
берегу Тибра, и никто к ним не подходил, разве что голодные собаки слизывали
с них кровь да злобный ветер шевелил их волосы и одежду.
А беззвучное рыдание все росло и росло, точно намереваясь залить и
заполнить все последующие две тысячи лет. Это рыдание соединило мое нынешнее
"я" с прежним, совсем юным моим "эго", и девочка уже сидела не под оливковым
деревом, а под тополем, и ее мама тонко смеялась, а широкоскулая физиономия
папы со свистом и ревом въехала в телевизионный экран, чтобы тут же из-под
рыжих усов выдуть у третьего микрофона сто двадцатую поправку: "Любое
раздвоение считать недействительным, а любое обращение к прошлому -
преступным!"
Моя мучительность состоит в том, что я не могу никак разделить,