"Ю.П.Азаров. Групповые люди (фантасмагорическая антиутопия) " - читать интересную книгу автора

"родственность". Определив антиномическую связь в системе "родственность -
разобщенность", он, используя метод Иммануила Канта, установил некоторое
внутреннее и содержательное развитие антиномии. То есть, по его догадкам,
разобщенность как вариант отчуждения от бытия не исчезала до конца
вследствие культа родственности, но приобретала иные формы, то есть
становилась разобщенно-родственным свойством. Вот это диалектическое
взаимопроникновение двух разнородных начал удалось всесторонне обосновать
Зарубе, используя также более поздние (в сравнении с темным Кантом)
диалектические находки в области взаимопроникновения и взаимопереходов всего
и вся. Родственность в новом толковании видоизменялась изнутри, обогащаясь,
выражаясь словами Гегеля, всеми насущными "уроками своего грехопадения".
Если в давние времена, когда как ни говори, а преобладало эмпирическое
мышление, анализ идеальных явлений носил феноменологический или мистический
характер, все же в объяснении родства людей явно преобладал биологизм, а
следовательно, и некоторое дикарство, когда любовь соединялась с кровным
родством, материнством, духовной и даже физиологической близостью особей.
Эти формы близости, как известно, в разных формах бытуют среди животных.
Кстати, Заруба постоянно подчеркивал, что животным в общении не свойственно
насилие: ни один зверь не позволит себе подчинить самку, если она этого не
пожелает, а большинство бед людских как раз и происходит оттого, что первые
симптомы разобщенности привносятся вследствие того, что в конечном итоге
самки олицетворяют всеобщую родовую цель, во имя которой совершались набеги,
резня, войны, экономические потрясения. Выхоленная самка, умащенная
благовониями, в мерцающем блеске тончайших дорогих украшений, в ореоле
загадочной чистоты, за которой, как правило, ничего, кроме природного
скотства или в лучшем случае мистических надежд, не было, становилась
яблоком раздора в межличностной борьбе, где предавались не только идеи,
освященные религией, но и само кровное родство. Заруба начитывал про все это
из разных источников и сожалел о том - это было давно, когда он сожалел,-
что не с кем ему было поделиться своими соображениями. Точнее, когда он
сталкивался с профессиональными философами, он стеснялся с ними говорить на
философские темы родства, потому что однажды попытался лишь заикнуться об
этом, как философы разразились таким неприятно-обескураживающим смехом, что
Заруба определенно для себя решил: то, о чем он думает, понятно лишь ему
одному, а думает он не теоретически потому, что не может освободиться от
ползучего эмпиризма. А вот с заключенными он отводил душу, здесь он развивал
свои идеи запросто, смело, кругом был очищающий душу лес, величественная
тишина, чистое небо, в реках и озерах плавали большие и малые рыбы, и вода
была так прозрачна, что были видны на самом дне таинственные трапезы, или
игры, или учебные занятия причудливых рыб, которые своими плотными спинками
создавали движение различных узоров в волнистой бархатистости водорослей,
мха, бесконечном богатстве водного царства. С заключенными Заруба говорил и
о женщинах: да, именно они нередко становились поводом или основанием
грубейших человеческих правонарушений, притязаний, поводом разрушения
родственных связей. В них, в утробах материнства,- ростки святости, и в
них - начатки распада. Эти идеи были понятны уголовникам. А к ним Заруба
относился с особой симпатией. В них он ощущал родство: они всегда
откликались на рассказы гражданина начальника, их родовая суть отразилась в
первобытно Примитивных татуировках типа "Не забуду мать родную!". Однажды
после одной из конференций, где участвовали философы, социологи и педагоги,