"Ю.П.Азаров. Групповые люди (фантасмагорическая антиутопия) " - читать интересную книгу автора

приказ, выводили из строя приговоренных к тюремному режиму, и они под
дружные крики коллектива "Позор нарушителям!" в сопровождении членов секции
общественного порядка покидали родной коллектив. Какими величественными в
этой процедуре казались всем подтянутый Багамюк и его помощник Серый! Каким
единством дышала монолитная коллективная мощь - гордость всей жизни Зарубы.
Истинный маколлизм.
Заруба любил порядок. Ясности и четкости добивался он вместе с родным
коллективом. И вот здесь-то как раз и требуется некоторая оговорка
относительно слова "родной коллектив". Не в насмешку вылетело это словцо, а
чтобы передать самую суть того, что сидело в сердце Зарубы. А сидела в нем
самозабвенная, а может быть, даже фантастическая вера в крайнюю
необходимость всего того, чем он занимался в колонии за номером 6515 дробь
семнадцать. Он создал здесь не нечто единичное, частное, а систему.
Система, которую он "наложил" (это его термин) на живые человеческие
отношения, дала возможность решить сразу две проблемы - продуктивно
управлять процессом демократизации лагерной (не колониальной же!) жизни, с
одной стороны, а с другой - повысить производительность труда в шесть с
половиной раз, что стало рекордной цифрой по всем восьми тысячам колоний,
спрятанных в лесах, подземельях и скалах этого региона. Заруба гордился не
только внешне выраженной системой воспитания, он больше всего на свете ценил
ее достижения, которые еще не легли на бумагу, которые ему не удалось еще
формализовать, то есть просчитать до конца, выверить всесторонне и занести в
виде квадратиков и кружочков на новые листы ватмана. Этими достижениями как
раз и были созданные им, как он считал, родственные отношения между всеми
заключенными. Поэтому понятие "родной коллектив" в теории маколлизма
означало не просто наличие единого плана, системы учета и контроля, но
означало еще нечто такое, что именуется семьей. Если бы у Зарубы спросили,
что дороже ему: его собственная семья или созданный им коллектив, он не
задумываясь ответил бы: "Коллектив". (Разумеется, если бы он отвечал на этот
вопрос до того, как его семья развалилась.)
И это он сказал бы не бездумно, поскольку отнюдь не был социальным
примитивом, заучившим коллективистские аксиомы о том, что интересы личные
должны стоять ниже общественных. Нет. В толковании таких сложнейших
человеческих образований, как родственность или коллективность, он был все
же философом и всегда предпочитал идти в своих суждениях от общего к
частному, а не наоборот. Заруба был философом вовсе не потому, что заочно
закончил философский факультет Московского университета, где в общем-то он
ничему не научился, но и потому, что постоянно пребывал в
неудовлетворительном состоянии: его не устраивало то, что он, как философ,
не мог до конца ясно объяснить эту наличность. Его истинное философское
нутро стремилось к тому, чтобы изменить эту наличность, коренным образом
преобразовать существующие обстоятельства. Он не был ортодоксом, поскольку
врос в зеленое дерево жизни, именуемое практикой. Из этой практики он то и
дело выпрыгивал, с тем чтобы, окунувшись в теоретическую стихию, набраться
новых идей, а затем привносить их в эти зеленые древа. Любая стоящая
теоретическая идея, рассуждал Заруба, способна стать настоящей отмычкой или
настоящим суперфосфатом, которым можно всегда сдобрить, улучшить
воспитательную почву. Именно поэтому он особенное значение придавал таким
ключевым словам, как "коллективность" или "родственность".
Надо сказать, что Заруба несколько расширил толкование слова