"Ю.П.Азаров. Печора" - читать интересную книгу автора

То, что произошло со мной в автобусе, исключало всякую рациональность.
Все было то. Все было безальтернативным. Безвыходным. Бесконечным.
Единственным. Был сам факт осознания того, что все у меня заполнилось, все.
Я был уверен, что у меня с незнакомкой еще будут встречи. Во мне вдруг
появилась и полная свобода дыхания, и полная свобода самочувствия: я как-то
вдруг перестал суетиться, исчезла куда-то торопливость. Не только я, но и
другие заметили мою измененность. И мама сказала: "Что с тобой?" И ученики
на следующий день пристально и с любопытством, особенно девчонки,
рассматривали меня, точно увидели здесь, в северном классе, необыкновенной
величины тропическую бабочку, которая летает перед доской, прекрасная и
самозабвенная, и в учительской сказали обо мне: "Не видите, светится
человек". И я действительно будто осязал свой собственный свет. Мог сказать,
какой он на ощупь. И стоило мне закрыть глаза, как явственно проступали
очертания лица в розовой шали, я различал матовую белизну шеи и ее тоненькие
в голубых, едва заметных прожилках пальцы, тепло ее руки, к которой я
прикоснулся, ее совсем легкое тело, я это точно ощутил, когда качнуло
автобус.
Я стал жить переполненно, точно рядом была ее красота. Иногда я совсем
забывался, и память соединяла прошлое с настоящим. Я детям рассказывал о
Веласкесе, Боттичелли, Рафаэле. Поразительное открытие - все мадонны и
венеры были похожи на незнакомку. Это сочетание едва заметной улыбки с
трагическим ожиданием непоправимого. Эта неуловимость чувств и смятение
оттого, что вот так просто, навеки взяла и вышла обычная женщина в
бесконечность мироздания, вышла и облагородила мир своим приходом. Занимаясь
с учениками, в общем-то, я потом понял, что по характеру моя деятельность
носила двоякий смысл. С одной стороны, она была миссионерской: я учил
любить, я нес детям противоречивый и цельный образ Красоты, и это доставляло
мне радость. С другой стороны, я сам учился любить, впервые для себя
постигал отражение в образе совершенства мира. Впервые я стал понимать, что
мадонна Рафаэля есть некий финал предшествующей культуры. Здесь единство
чувственности, рациональности и духовности замыкается на самом великом в
мире человека - Любви. До приезда в эти северные края я уже понимал и втайне
решил для себя, что мое сердце настолько ограничено в своих притязаниях,
настолько узость моя эгоистично безнравственна, что я не в состоянии любить
вообще. Из названных предшественниками Данте трех начал любви (чувство, ум,
душа) во мне не было самого главного - духовного начала. Стремясь к общению
с прекрасным полом, я утолял жажду чувственного и рационального. Эти два
бесовских начала (если они оторваны от духовного, от самой Любви) развивали
еще большую жажду телесных и рациональных притязаний, с еще большей силой
отдаляли меня от духовного. То, что произошло со мной в Печоре, в один миг
опрокинуло все мои представления о жизни. Я вдруг понял, что мой замысел -
воспитывать историей и искусством - окрасился вдруг подлинным чувством, в
котором присутствовал тончайший неповторимый запах османии. Я стал учить
тому, в чем так остро нуждался сам. Я предлагал детям заглянуть в глаза
мадонны Рафаэля, в глаза Аристотеля, Платона, Данте, Диогена, написанных
великим флорентийцем в "Станцах Рафаэля". Я показывал детям портреты
декабристов и народовольцев. Мне еще непонятны были различия, скажем, между
античностью и Возрождением, между Возрождением и XIX веком, между XIX веком
и нашим временем. Я остро ощущал, что где-то кривая развития рвется и из
этой кривой выбрасываются существенные, возможно, главные звенья. Эти звенья