"Анатолий Алексеевич Азольский. ВМБ " - читать интересную книгу автора

Батуми.
Почему военный буксир № 147 в море не выйдет - о том ни слова. Но и то,
что в конверте, достаточно. Можно было уходить - домой, спать, чтоб к 23.00
быть на морвокзале.
Но Маркин не ушел. Жужжали неугомонные грузинские мухи, Харчевня
замерла в ожидании Хомчука, который не может не появиться здесь - к такому
окончательному выводу пришел Маркин.
Донеслось клокотание автомобильного мотора, поперхнувшегося какой-то
гадостью, так и не выплюнутой. Хлопнула на тугой пружине дверь, по шатким
ступенькам спустился Хомчук - в полной парадной форме, будто сегодня День
Военно-Морского Флота: белая тужурка, увешанная орденами и медалями, белые
брюки, белые парусиновые туфли, белая фуражка, кортик. Явно выдернутый из-за
праздничного стола в Челадиди, еле державшийся на ногах, мичман матерно
облаял Варлама, понося его за тупость, старость и глупость, и чем грознее
хотел казаться Хомчук, тем в большую тревогу начинал впадать Маркин, потому
что оправдались-таки самые невероятные предположения его: никакие аферные
делишки со сливочным маслом и лавровым листом не потащили бы полупьяного
Хомчука из Челадиди в Харчевню, да и само появление в городе было для
мичмана смертельно опасно - по пятницам комендатура не лютует, но Хомчук
стал бы легкой добычей патрулей при самом малодушном коменданте; белая
тужурка положена только адмиралам, да и как за свадебным столом ни оберегал
ее мичман, была она все же забрызгана красным вином, а брюки политы соусом,
что - в совокупности - повлекло бы недельное пребывание на гарнизонной
гауптвахте с выставлением самого Хомчука на общебазовое посмешище... При
громовых раскатах мичманского голоса ермолка Варлама оставалась
неприступной, старик даже ухом не повел в сторону Хомчука, а тот, куражась и
взвинчивая себя, сохранял тем не менее спокойствие и, шаг за шагом
приближаясь к Маркину, будто не узнавал его, что давало тому время на
тягостные размышления о собственной фатальной невезучести, позволяя заодно
наблюдать за превращением удалого и наглого мичмана в жалкого, озлобленного,
раздавленного жизнью и службой человека, спасти которого от неминуемой беды
мог только Маркин; десять суток ареста от коменданта с содержанием на
гарнизонной гауптвахте - сущий рай по сравнению с тем, что ожидало Никиту
Федосеевича Хомчука: от восьми до пятнадцати лет тюрьмы. Был человек - и не
стало человека. Все псу под хвост: и пенсия, и нажитое добро, и дом, и
прикопленные деньжата. Примерно то же самое грозит и Ракитину. Правда, в
гораздо больших размерах: высшая мера социальной защиты, то есть расстрел.
И Маркину не миновать расправы.
Глубоко вздохнув, еще до того, как начал правду говорить Хомчук, он
стал прикидывать, что можно сделать, чтоб спасти не только этих двух
подлецов сверхсрочников, но и себя.
- Варлам, сухого... - сказал он обычным голосом, потому что считал
некрасивым орать старику и орать на старика. - "Саперави"! - уточнил он
голосом потверже, никак до Варлама не долетавшим. Надо было отойти от края
пропасти, к которой придвинул его мичман, и отвлечься на что-то бытовое,
хлопотное, обыденное. Хомчуку же было не до лейтенантских тонкостей, и он
гаркнул во всю мощь пропитого баритона:
- Варлам! Мать твою...
Орудийные залпы его голоса докатились до уснувшего, кажется, старика.
Варлам подошел, чуть ли не прислонил себя к Хомчуку, выслушивая заказ. Да,