"Сергей Геннадьевич Бабаян. Свадьба " - читать интересную книгу автора

- Сейчас-то за кого пьем? За себя, что ль?
- Пора бы и горько...
- Да подожди ты со своим горько! Ты чего?! Лишь бы орать...
- Я помню, у Любки сына женили...
- Н-наливай!!
Налили еще по пятьдесят... это мы со Славиком - по пятьдесят, а так за
столом лили как Бог на душу положит.
Поднялась какого-то тусклого вида женщина лет шестидесяти; говорила она
долго и непонятно, и половина слов в ее речи имела корень закон: законный
брак, законная семья, законные муж и жена и даже узаконенные отношения... За
полчаса стол разворотили в цветистое месиво. После законного тоста почти все
бутылки опустели.
- Водка кончилась!! - заревели краснолицые. Носатый уже светился.
- Но на сейчас же хватит, - урезонивал женский голос.
- Во-о-од-ки!...
- Да вон ящики в углу, Вить! Чего орешь? Носатый вскочил и начал
сноровисто выдергивать одну за другой бутылки и передавать их назад. За
какието полминуты стол вновь ощетинился золотыми головками. Пользуясь
передышкой, я оглядел гостей. Родители Тузова сидели очень прямо (вокруг над
тарелками горбились спины, иные даже ходили лопатками), с видимо
напряженными - порой напряженно улыбающимися - бледными лицами. Тарелки их
были почти пусты; отец понемногу пил водку - в бокале его осталось на палец
от предыдущего тоста, - мать только воду: стенки ее бокала зернились
серебристыми пузырьками. Молодая - в тот момент, когда я на нее посмотрел, -
вновь размашисто потянулась к бутылке и налила себе почти полный бокал.
Тузов ей что-то сказал, она от него отмахнулась - сразу же после этого,
впрочем, коротко чмокнула - клюнула - в щеку. Мать Тузова смотрела на них
и - видимо, непроизвольно - покусывала пятнистые от съеденной помады увядшие
губы. Отец осторожно положил свою крупную белую руку на ее подрагивающее
запястье...
- З-за молодых!...
Мать Тузова вздрогнула. Это закричал, помогая себе руками, с
перехлестом оживший Петр - видимо, уже намертво позабыв о жене, как будто ее
и не было... Но тут - неодобрительно взглянув на Петра - стульев через пять
от него поднялся мужчина лет тридцати с небольшим: тушистый, круглоплечий,
румяный, широколицый (настолько широколицый, что его светловолосая голова,
при всем его корпулентном телосложении, казалась несоразмерно большой), с
выражением благодушным и снисходительным - и с некоторой значительностью во
взгляде. Одет он был в голубую рубашку с неожиданно ловко повязанным
галстуком (галстук, правда, был "Гей, славяне!" - с рисунком в виде
буйноцветных реснитчатых капель с закрученным улиткою острым концом).
Значительный встал и неторопливо откашлялся.
- ...Это Михаил, Танькин брат... ну, у которой три мужа, - громко
прошептала соседке сидевшая рядом со мной - по мою левую руку - ядреная
молодуха (я не знаю, как здесь, без ущерба для точности, литературно
сказать), лет тридцати пяти, которую я окрестил уже Пышкою (ассоциация чисто
внешняя, я вовсе не хочу ее обижать). Рядом с нею, с другой стороны, сидела
ее подруга - совершенно бесплотное полупрозрачное существо с голубыми
извилистыми жилками на висках и напуганным взглядом; она, по-видимому, была
здесь совершенно чужой и не знала вообще никого, кроме Пышки, - и последняя