"Исаак Эммануилович Бабель. У святого Валента (Авт.сборник "Конармия", 1926)" - читать интересную книгу автора

тело Сашки, цветущее и вонючее, как мясо только что зарезанной коровы, они
заголили ее ноги эскадронной дамы, чугунные и стройные ноги, и Курдюков,
придурковатый малый, усевшись на Сашке верхом и трясясь, как в седле,
притворился объятым страстью. Она сбросила его, разбила ему голову и
кинулась к своему мешку. Я и казаки - мы едва отогнали ее от шелков.
Направив на нас наган, она уходила, раскачиваясь, ворчала, как рассерженный
пес, и тащила за собой мешок. Она унесла мешок с собой, и только тогда,
пройдя алтарь, мы проникли в костел.
Он был полон света, этот костел, он был полон танцующих лучей, воздушных
столбов, какого-то прохладного веселья. Как забыть мне картину, висевшую у
правого придела и написанную, я уверен в этом, божественным Аполеком. На
этой картине двенадцать розовых патеров качали в люльке, перевитой лентами,
пухлого младенца Исуса. Пальцы ног его оттопырены и тело отлакировано
утренним жарким потом. Дитя барахтается на жирной спинке, собранной в
складки, и двенадцать апостолов в кардинальских тиарах склонились над
колыбелью.
Их лица выбриты до синевы, и пламенные плащи оттопыриваются на животах.
Глаза апостолов сверкают мудростью, решимостью, весельем, в углах их рта
бродит тонкая усмешка, и на двойные подбородки посажены огненные бородавки,
малиновые бородавки, как молодая редиска в мае.
В этом храме Берестечка была своя, была обольстительная точка зрения на
смертные страдания сынов человеческих. В этом храме святые шли на казнь с
картинностью итальянских певцов и черные волосы палачей лоснились, как
борода Олоферна. Тогда же над царскими вратами я увидел кощунственное
изображение Иоанна, принадлежащее еретической и упоительной кисти Аполека.
На изображении этом Креститель был красив той двусмысленной и недоговоренной
красотой, ради которой наложницы королей теряют свою наполовину потерянную
честь и расцветающую жизнь.
Сведенный с ума воспоминанием о мечте моей, об Аполеке, я не заметил
следов разрушения в храме или они показались мне не велики. Была сломана
только рака святого Валента. Куски истлевшей ваты валялись под ней и хорошо
вычищенные смехотворные кости святого, похожие больше всего на кости курицы.
Да Афонька Бида играл еще на органе. Он был пьян, Афонька, и дик и изрублен.
Только вчера вернулся он к нам с отбитым у мужиков конем. Он упрямо пытался
подобрать на органе марш и кто-то уговаривал его сонным голосом - "брось,
Афоня, идем снедать". Но казак не бросал. И их было множество, - афонькиных
песен. Каждый звук был песня, и все звуки были оторваны друг от друга.
Песня - ее густой напев - длилась мгновение и переходила в другую... Я
слушал, озирался, и следы разрушения казались мне не велики. Но не так думал
пан Людомирский, звонарь церкви святого Валента и муж слепой старухи. Он
выполз неизвестно откуда и предал нас анафеме. На этом помирились, а могло
кончиться хуже.
Пан Людомирский вошел в костел ровным шагом с опущенной головой. Он не
решился накинуть покрывала на выброшенные мощи, потому что человеку простого
звания не дозволено касаться святыни. Звонарь упал на голубые плиты пола,
поднял голову, и синий нос его стал над ним, как флаг над мертвецом. В это
мгновение над алтарем заколебалась бархатная завеса и трепеща отползла в
сторону. Хриплый вой разорвал наш слух. Мы недоверчиво отступали перед лицом
ужаса, и ужас настигал нас и щупал мертвыми пальцами наши сердца. В глубине
открывшейся ниши, на фоне неба, изборожденного тучами, скорчилась бородатая