"Исаак Эммануилович Бабель. Отец (Сборник "Одесские рассказы", 1931)" - читать интересную книгу автора

Шнейвейс, прозванной Любка Козак. Полосатые несгибаемые халаты стояли на
татарах и затопляли мостовую бронзовым потом пустыни. Белые полотенца были
замотаны вокруг их фесок, и это обозначало человека, поклонившегося праху
пророка. Богомольцы дошли до угла, они повернули к Любкиному двору, но не
смогли там пройти, потому что у ворот собралось множество людей. Любка
Шнейвейс, с кошелем на боку, била пьяного мужика и толкала его на мостовую.
Она била сжатым кулаком по лицу, как в бубен, и другой рукой поддерживала
мужика, чтобы он не отваливался. Струйки крови ползли у мужика между зубами
и возле уха, он был задумчив и смотрел на Любку, как на чужого человека,
потом он упал на камни и заснул. Тогда Любка толкнула его ногой и вернулась
к себе в лавку. Ее сторож Евзель закрыл за нею ворота и помахал рукой Фроиму
Грачу, проходившему мимо.
- Почтение, Грач, - сказал он, - если хотите чего-нибудь наблюдать из
жизни, то зайдите к нам на двор, есть с чего посмеяться...
И сторож повел Грача к стене, где сидели богомольцы, прибывшие накануне.
Старый турок в зеленой чалме, старый турок, зеленый и легкий, как лист,
лежал на земле. Он был покрыт жемчужным потом, он трудно дышал и ворочал
глазами.
- Вот, - сказал Евзель, и поправил медаль на истертом своем пиджаке, -
вот вам жизненная драма из оперы "Турецкая хвороба". Он кончается, старичек,
но к нему нельзя позвать доктора, потому что кто кончается по дороге от бога
Мухамеда к себе домой, тот считается у них первый счастливец и богач...
Халваш, - закричал Евзель умирающему и захохотал, - вот идет доктор лечить
тебя...
Турок посмотрел на сторожа с детским страхом и ненавистью и отвернулся.
Тогда Евзель, довольный собою, повел Грача на противоположную сторону двора
к винному погребу. В погребе горели уже лампы, и играла музыка. Старые евреи
с грязными бородами играли румынские и еврейские песни. Мендель Крик пил за
столом вино из зеленого стакана и рассказывал о том, как искалечили его
собственные сыновья - старший Беня и младший Левка. Он орал свою историю
хриплым и страшным голосом, показывал размолотые свои зубы и давал щупать
раны на животе. Волынские цадики с фарфоровыми лицами стояли за его стулом и
слушали в оцепенении неслыханную похвальбу Менделя Крика. Они удивлялись
всему, что слышали, и Грач презирал их за это.
- Старый хвастун, - пробормотал он о Менделе и заказал себе вина.
Потом Фроим подозвал к себе хозяйку Любку Козак. Она сквернословила у
дверей и пила водку стоя.
- Говори, - крикнула она Фроиму и в бешенстве скосила глаза.
- Мадам Любка, - ответил ей Фроим и усадил рядом с собой, - вы умная
женщина, и я пришел до вас, как до родной мамы. Я надеюсь на вас, мадам
Любка, сначала на бога, потом на вас...
- Говори, - закричала Любка, побежала по всему погребу и потом вернулась
на свое место.
И Грач сказал:
- В колониях, - сказал он, - немцы имеют богатый урожай на пшеницу, а в
Константинополе бакалея идет за половину даром. Пуд маслин покупают в
Константинополе за три рубля, а продают их здесь по тридцать копеек за
фунт... Бакалейщикам стало хорошо, мадам Любка, бакалейщики гуляют очень
жирные, и если подойти к ним с деликатными руками, так человек мог бы стать
счастливым... Но я остался один в моей работе, покойник Лева Бык умер, мне