"Виталий Бабенко. Чикчарни (документально-фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

той самой древнекитайской философии. Если, конечно, "инь-ян"
трактовать как "быть или не быть".
Когда я и Аллан с грехом пополам приземлились на набережной
Стэффорд-Крика, когда нас выкрали, отвезли в Хард-Баргин и до
прашивали в странном кубическом здании, - я, разумеется, и не
вспоминал о нашивке. Но во время плавания на "содьяке" мы
познакомились поближе, если необходимость совершать совместные
действия в подобной ситуации можно назвать "знакомством". Тогда, в
открытом море, качаясь в надувной лодчонке над непостижимой бездной
"Языка Океана", я спросил Аллана о происхождении и на значении круглой
эмблемы на правом рукаве его куртки.
Он ответил в традициях восточной дипломатии - уклончиво,
многословно и с оттенком высокомерия: если собеседник распознает
цитату - хорошо, если нет - ему же хуже.
- Когда в Поднебесной узнали, что красота - это красота, по
явилось и уродство. Когда узнали, что добро - это добро, явилось и
зло. Вот почему бытие и небытие друг друга порождают, трудное и легкое
друг друга создают, короткое и длинное друг другом из меряются,
высокое и низкое друг к другу тянутся, звуки и голоса друг с другом
гармонируют, предыдущее и последующее друг за другом следуют. Вот
почему мудрец действует недеянием и учит молчанием...
Я не стал изображать всезнайку и спросил прямо:
- Откуда это, мудрец?
- Книга "Дао дэ цзин", - кратко ответил Аллан. Самое удивительное
- что мне этого хватило. Я успокоился и окончательно поверил
в-"востокоманию" Аллана. Как будто офицеру 29-й легкой пехотной
дивизии уставом запрещено увлекаться даосизмом и цитировать по памяти
отдельные фрагменты из "Книги о Пути и Добродетели", приписываемой
великому Лао-цзы.
...Я посмотрел на часы. До наступления темноты еще часа три.
Как-нибудь дотяну, а там нужно будет решать, что делать с трупом.
Я еще и еще раз перебираю в памяти наши беседы с Алланом. Неужели
у меня не возникало подозрений? Нет, честно признаюсь, не возникало.
Он вел себя очень чисто - вплоть до разговора о Штутгарте. А вот на
Штутгарте подорвался, словно на мине-ловушке. До сих пор не могу
понять, как это у них произошло. Во всем остальном - безупречная
подготовка, багамский москит носа не под точит, и вдруг - на тебе.
Нагромождение нелепостей. Неужели они не знают, что я был в Штутгарте?
Неужели в досье, собранном на меня, такие изъяны? Некрасиво, братцы.
Непрофессионально. Нескладно...
Я сразу и не вспомнил, с чего это вдруг наш разговор перескочил
на Штутгарт. Мы с Алланом вошли в гостиницу "Уильяме",
зарегистрировались под чужими именами, получили ключи. Номер был
средней руки. Впрочем, красиво жить мы не собирались. Наших
соединенных капиталов едва хватало, чтобы, затаившись, прожить в
Николс-Тауне несколько дней, а затем добраться морем до ближайшего
безопасного пункта. Я мечтал попасть в кубинский порт Кайбарьен - до
него по прямой, если двигаться строго на юг, менее полутораста миль.
Аллан, как я теперь понимаю, мог помышлять только о Майями - это
немногим больше ста миль на запад. В общем если бы мы не схватились в