"Алексей Бабий. Частный детектив (рассказ)" - читать интересную книгу автора

камешек. Этот камешек долго еще проверялся и перепроверялся, увязывался с
другими камешками. Я всегда был хорошим мальчиком и не слушал голосов из-за
бугра. Я обрабатывал исключительно наши газеты, зато по научному.
Политиздатовские книги, в которых подробно анализировались повадки
буржуазной желтой прессы, снабдили меня готовой методологией.
Один лишь голос я слушал постоянно - тот который изнутри говорил мне, что
деда и бабушку убили незаконно, и что таких было много.
И, когда я слышал: "Да мы никогда...", то голос говорил "И тогда?"
И, когда я слышал: "Да мы всегда...", то голос говорил "И тогда?"
Этот камертон, определявший степень доверия к источнику информации,
политиздатовская методология и математическое образование помогали мне
строить целостную картину. Это была настоящая научная работа, и делал я ее
с азартом, но это был холодный азарт исследователя. Я просто не выносил,
когда что-то с чем-то не сходилось и причина чего-либо была мне неизвестна.
С таким же азартом я отлаживал программы для ЭВМ, с таким же азартом
вычитывал у мудрецов всех времен непротиворечивую цель человеческой жизни.
Все, что я получал, выводил и классифицировал, было лишь информацией:
фактами и фактиками; положениями, временно взятыми за аксиому;
утверждениями, доказанными или ждущими доказательств; несоответствиями,
требующими разрешения; гипотезами; и т.д. Информацией. И только.
Постарайся ладони у мертвых разжать и оружье принять из натруженных рук
Дверь моего научного кабинета распахнулась, в лицо ударил снег, сырой ветер
взвихрил бумажки: я услышал "Баньку" Высоцкого.
Что-то прорвалось где-то, и ОНИ (бабушка и дед) стали мною (или я ими). Это
я говорил "Деечка, к твоему дню рождения я вернусь". Это мои дети
оставались одни в пустой квартире. Это я стоял по трое суток на допросах. И
в переполненном трюме, по которому в порядке шутки прошлись очередью, тоже
был я, и это на меня навалился чей-то труп, с застывшим недоумением в
глазах.
В те времена уже не публиковались подробности лагерного быта (точнее, и ЕЩЕ
не публиковались, учитывая нынешнюю периодику). Но я читал воспоминания о
немецких концлагерях и голос-камертон подсказывал мне, что в наших разве
что меньше было порядка и утилитаризма. Вряд ли наши охранники набивали
матрацы волосами - для них ЗК были человеческим материалом, не годным даже
на это. Словом, недостатка в подробностях я не испытывал, и эти подробности
стояли передо мной постоянным кошмаром. Да так, что я стал кричать по
ночам. А ОНИ перед самым сном приходили ко мне и рассказывали,
рассказывали... Слов не было, я понимал и так.
И я понял вдруг, что души умерших существуют в беспробудном мраке, пока о
них не вспоминают. А когда о них вспоминают, они оживают и готовы помочь и
сказать нечто важное, что они знали или что они узнали ТАМ. Они существуют
во мраке и ждут, чтобы их вспомнили, а живые не догадываются. Вот когда
умрут, хватятся...
А я помнил о НИХ постоянно. И ОНИ постоянно были со мною. И я стал поэтому
смотреть на свою жизнь ИХ глазами. Я явно не оправдал их надежд, И ОНИ
смотрели на меня с укором, но они же давали мне силу - ту, которая была у
них и которой до этого не было у меня.
Звено в цепи порвалось, но ОНИ дотянулись. ОНИ - цельные и здоровые,
заполняли изношенную мою душу. Теперь нас было трое, и перевес был на нашей
стороне.