"Константин Сергеевич Бадигин. Чужие паруса" - читать интересную книгу автора

мужскую половину.
Теперь на почетном месте сидели гудошник и гусельщик. Гудошник был
молодцом с курчавой бородкой, подстрижен в кружок, как стриглись, впрочем,
тогда у староверов все мужчины. На нем была шелковая красная рубаха, синий
кафтан и бархатные брюки, заправленные в козловые сапоги. У гусельщика
волосы давно побелели. Он был одет в рубаху и длинный кафтан "смирного"
темного цвета, приличного для людей пожилых и степенных.
Первым начал молодой музыкант: по жильным струнам гудка - поморского
инструмента, с виду похожего на мандолину, - он ударил смычком -
погудальцем. Тягуче застонал, заплакал гудок, послышались мягкие
мелодичные переборы гуслей.
На середину круга первой вышла Аннушка. Она кокетливо поводила плечами,
наклонив русую голову в парчовой повязке. Северный мелкий жемчуг,
нанизанный на оленьи жилы, матово поблескивал в длинных до плеч серьгах.
Дробно стукнув подковами сапог, навстречу Аннушке вышел молодой носошник
Федор Рахманинов.
Хозяйка, сложив на животе руки, умильно поглядывала на свою любимицу.
Танцы разгорались, на круг выходили все новые и новые плясуны.
А мореходы сидели в горнице хозяина вокруг тяжелого резного стола и
вполголоса вели задушевный разговор.
В дверях показалось озабоченное лицо Варвары Тимофеевны. Она пришла
узнать, не нужно ли чего гостям. Не слыша приказа от Амоса Кондратьевича,
она отправилась было дослушивать песни. Вдруг ей показалось, что в горнице
холодновато. И хотя печи были хорошо топлены. Варвара Тимофеевна решила
добавить жару.
Через несколько минут раздобревшая стряпуха Ефросинья внесла на большом
железном листе раскаленные угли и медленно стала прохаживаться по горнице.
- Что ты, Ефросинья, делаешь? - испугался Корнилов. - Не холодно нам, и
так хоть кафтан снимай, вовсе распарило.
- Пар костей не ломит, Амос Кондратьевич, а тело тешит, - затараторила
бойкая баба. - Гостюшкам дорогим угодить надо: чай, намерзлись по дороге,
мороз-то лютый. Афанасий Иванович, как из саней вылез, и языком толком не
ворочал, я уж заприметила.
Мореходы, рассмеялись, вытирая выступивший пот.
- Ну-ну, Ефросинья, довольно, иди, иди с богом, - отмахивался хозяин.
Стряпуха с ворчаньем вынесла жаровню. Настоящего разговора все еще не
было, каждый думал о своем. Наконец Юшков, засмотревшийся на редкую икону
новгородского письма, повернулся к товарищам.
- На погибель нашу граф Петр Иваныч сальную контору завел, право слово. Не
графское это дело, а промыслам большой убыток. В прошлом году по вольной
торговле за пуд моржового зуба двадцать рублей брали, а сей год графская
контора десять рублей дает. За большую моржовую кожу четыре рубля, за пуд
сала рупь получай. Вот и считай - как раз вполовину. А что делать?" Тут и
жаловаться некому - сиди помалкивай.
Мореходы оживились и принялись со всех сторон обсуждать "Торговую графа
Петра Ивановича Шувалова контору сального беломорского промысла".
- Ежели в расчет взять, сколь лодья стоит да снасть, харчи, одежа,
выходит, и в удачливый год дай бог концы с концами свести, поддержал
хозяин. - На Груманте ежели промышлять, там зверя много. Это еще не вся
беда, - вздохнув, продолжал Амос Кондратьевич, - о корабельщине подумать