"Подарок фирмы" - читать интересную книгу автора (Мадрид Хуан)

ПОДАРОК ФИРМЫ Перевод с испанского Зинаиды Львовской

В тот теплый солнечный день, в самом начале осени, я сидел на скамейке на площади Дос-де- Майо, наслаждаясь неожиданно хорошей погодой. Она села рядом.

Худенькая девчушка с чувственным ртом и слишком большой грудью, к которой она прижимала синюю полиэтиленовую папку.

Внимательно посмотрела на меня и улыбнулась, обнажив зубы. Двух передних не хватало.

— Я люблю тебя, — заявила она вдруг.

Я резко повернулся и положил руки на истертую спинку скамейки. Полуденное солнце светило ей прямо в лицо, глаза блестели.

— Люблю тебя, — повторила девушка. — Очень люблю тебя. Тебя. Да-да, тебя.

Я оглянулся. Старушка в темно-сиреневом шерстяном пальто кормила голубей крошками хлеба. Больше никого поблизости не было. Прием хорошо известный: девушка отвлекает вас под любым предлогом, а сзади кто-то упирает вам нож в шею и отбирает бумажник и часы. Я невольно сжал и разжал кулаки. У нее тоже мог быть нож.

Если она захочет им воспользоваться, я успею, вероятно, схватить ее за запястье. Хуже, если у нее пистолет. Вроде не похоже. Когда девица разгуливает с пистолетом, она не пытается подцепить типа вроде меня, греющегося в полдень на солнышке. Впрочем, все может быть.

— Сигареты у меня кончились, мелочи на метро нет, разговаривать мне не хочется, — предупредил я ее.

— Мне ничего не надо. Я только хочу тебя любить. Ты знаешь, что такое любовь?

Я снова незаметно оглянулся. Старушка по-прежнему кормила голубей, приговаривая ласковые слова. Мимо прошел мужчина в синем комбинезоне с сумкой, из которой торчали инструменты. Он спугнул голубей.

— Не по адресу обратилась, крошка. Я пустой, совершенно пустой, без гроша в кармане. Понимаешь?

Она снова улыбнулась. Протянула руку, сжала мои пальцы и стала гладить мою ладонь, как гладят маленького зверька. Рука ее была горячей и мягкой.

— Я у тебя ничего не прошу. Мне нужны не деньги, а любовь. Мне хочется обнять тебя… приласкать. В мире так не хватает любви. Мы больше любим животных, чем людей. Разве мы не ласкаем собак, не целуем детей? Все должны любить и целовать друг друга. Все люди — ты, я, все. Не важно, кто.

— И давно ты так любишь людей?

Она энергично кивнула.

— Мир был бы другим, если бы мы любили друг друга, как учил Иисус Христос. Не так, как учит церковь, а по-настоящему, лаская друг друга. Разве ты не ласкаешь собак?

— Про собак ты уже говорила.

— Можешь положить голову мне на грудь. Я сделаю все, что ты захочешь. Честное слово. Если у тебя горе, расскажи мне. Я тебе помогу. Если у тебя нет дома и нечего есть, пойдем со мной в наш Дом, и там ты обретешь любовь, еду и кров.

— Рекламируешь какой-нибудь не совсем обычный отель?

— Не совсем обычный?

— Ну… ты понимаешь, что я хочу сказать.

Она убрала руку и откинула волосы. Ей от силы было лет двадцать. А может, и того меньше.

— Нет, это ты меня не понимаешь. Ведь я не прошу, чтобы ты любил меня. Я хочу, чтобы ты позволил любить себя. Я реализуюсь только в любви.

— И давно ты так реализуешься?

— Уже три месяца. И счастлива, очень счастлива. Для счастья только и нужно, что уметь любить. По-настоящему, без притворства и жеманства. Как велел Бог.

— Прекрасно, но у меня нет желания. Просто сижу и греюсь на солнышке. Я полагал, за это платить не надо, но, как видно, ошибался.

Девушка тряхнула головой, как бы отгоняя дурные мысли. Лицо ее выражало досаду. Она вытащила из папки и молча протянула мне брошюру, напечатанную на розовой бумаге. На обложке было написано: "Я тебя люблю".

Вверху нарисовано огромное солнце, лучи которого освещали слова: "Свет Мира".

— Что это такое?

— Почитай, тебе будет полезно. "Свет Мира" откроет тебе истину. Почитаешь, а потом, может, и позволишь любить себя.

— Почему бы тебе не сделать воистину благое дело и не оставить меня в покое? Уходи, это будет доказательством твоей бесконечной любви к ближнему.

Она встала и разгладила юбку. Сейчас она казалась еще моложе, совсем девочка.

— Извините, — голосок у нее стал тоненьким и дрожащим. — Можете оставить себе наш журнал. Прочитайте его, пожалуйста. Захотите позвонить, там есть телефон нашего Дома. Попросите Марию, меня позовут.

Я заглянул в журнал. "Любовь — единственная живая субстанция мироздания…" — прочитал я и протянул ей брошюру.

— Отдай лучше кому-нибудь еще, Мария, может, ему пригодится.

— Нет, оставьте себе. И простите за беспокойство.

— Сколько это стоит? — спросил я и тут же пожалел.

— Ему нет цены. Не хотите платить, можете взять так.

Ну а если…

Я вынул монету в сто песет, подержал ее какое-то мгновение в руке, ласково поглаживая, а потом все же протянул девушке. Она быстро спрятала деньги.

— Выпей кофейку.

— Спасибо, — сказала она и ушла.

Я смотрел, как она шла через площадь, прижимая к груди папку. Легкий ветерок шевелил ее распущенные волосы. Потом она скрылась на улице Даоис.

Брошюру я скомкал и выбросил. Желание погреться на солнышке пропало. Я закурил и пошел домой. Что еще можно было делать при полном отсутствии денег?

Это произошло в конце сентября. Был на редкость солнечный день. А потом погода в Мадриде испортилась.

Бывают истории, о которых не скажешь точно, когда они начались и когда закончились, если они вообще когда-нибудь кончаются. Эта, возможно, началась примерно через месяц после того, как начальник службы безопасности компании «Транссегур» вызвал меня и объявил, что очень доволен моей службой и обязательно позвонит, когда у них снова появится вакансия.

Всего три месяца я носил хорошо отглаженную синюю форму с дешевым пистолетом системы «габилондо» калибра 9 мм на поясе. Наша группа охранников имела в своем распоряжении машину типа «фургон», на которой мы объезжали в конце дня десятка полтора небольших фирм, забирали у них дневную выручку и развозили по банкам. Моей зарплаты хватало на еду и даже на уплату кое-каких старых долгов.

Вот почему, собственно говоря, в тот день, когда в половине двенадцатого раздался звонок в дверь, я еще лежал в постели.

Накинув старый шелковый халат времен моей боксерской молодости, я отправился открывать.

Он вошел и крепко меня обнял. Волнистые, как и прежде, каштановые волосы, широкая улыбка, отличный костюм.

— Тони, старик! Сколько лет!..

Следом за ним молча переступил порог какой-то тип, медленно закрывший за собой дверь. Худой, жилистый, одетый с продуманной элегантностью, свидетельствующей о наличии собственного портного. Ему было лет шестьдесят. Бледное лицо казалось напудренным фиолетовым тальком и светилось каким-то фосфорическим мертвым светом, придававшим ему выражение ледяного спокойствия.

Другой все еще обнимал меня за плечи.

— Ты прекрасно выглядишь, старик. Как я рад нашей встрече! Ну-ка, дай посмотреть на тебя!

Красивое загорелое лицо без единой морщины, довольная улыбка, немного напоминающая домашнего кота, закормленного цыплятами.

— Луисито Роблес, — наконец произнес я.

— Тони! — повторял он, хлопая меня по спине. — Совсем не изменился, дружище… разве что чуть-чуть располнел. Не следишь за собой, а? Что же мы стоим! Можно войти?

— Ты уже вошел.

Он выпустил меня и огляделся,

— Твоя квартира? Неплохо, совсем неплохо. Небольшая, конечно, но уютная. Мне нравится, правда-правда, очень нравится. Может, предложишь нам чашечку кофе?

Если, конечно, мы не помешали…

— Не помешали. Пора вставать.

— Дон Луис… — произнес незнакомый тип хриплым голосом. — Надеюсь, мы не опоздаем на Совет? — Он все еще стоял в дверях и оглядывался. На меня он смотрел так, как будто хотел спросить, что я тут делаю.

— Я, кажется, вас не представил?

Я отрицательно покачал головой.

Мужчина вперил в меня глазки, похожие на обсосанные ледышки.

— Дельбо… мой друг Антонио Карпинтеро. — Он похлопал меня по плечу. Отличный парень.

Мужчина слегка наклонил голову, я сделал то же самое.

— Зови меня Тони Романо, Луис.

— Ха-ха-ха! Ну да! — Он снова похлопал меня по плечу. — Конечно, я буду тебя так звать! Совсем забыл…Тони Романо!

— Дон Луис, простите, но я вынужден напомнить, что мы не можем опаздывать на заседание Совета акционеров. — Он взглянул на часы. — Через двадцать минут начало.

— Десять минут, Дельбо. Всего десять минут на чашечку кофе, идет?

— Я тебе его сварю за четыре минуты.

— Вот видишь, Дельбо? Не будь вредным, поезжай сам… Скажи хозяйке, что я скоро подъеду, это займет совсем немного времени. Кроме того, они всегда чуть-чуть запаздывают, ты же знаешь.

Мужчина по имени Дельбо внимательно посмотрел на Луиса глазами-ледышками и кивнул.

Он вышел, не попрощавшись, так же бесшумно, как вошел. Резким движением я откинул кровать, превратив ее в софу. Луис спокойно сел и закурил, мурлыкая себе под нос старую мелодию.

Я пошел на кухню варить кофе.

— Кто он, этот твой приятель? — крикнул я оттуда.

— Дельбо? — Казалось, он задумался на мгновение. — Шеф нашего отдела безопасности… очень компетентный человек… тупица, каких мало… иногда он воображает себя моей нянькой. — Вдруг он громко спросил: — Слушай, как давно мы не виделись?

— Больше двадцати лет.

— Я много думаю о нас… о том времени… Надо встречаться почаще… Ты должен прийти к нам поужинать, я тебя познакомлю с женой. — Я кивнул. Он откинулся на софе и снизу посмотрел на меня: — А ты как живешь?

— Сам видишь: постарел, пополнел.

— Животик отрастил.

Я пощупал свой живот через халат. Вот уж не предполагал, что это так заметно.

Вода вскипела, я вылил ее в кофейник. Потом поставил поднос с чашками и сахарницей на столик и сел в единственное в моем доме кресло.

Кофе мы выпили молча.

— Знаешь, кого я часто встречаю в последнее время? — вдруг спросил он, усмехаясь. — Паулино.

Помнишь его? Совсем не изменился, такой же, как прежде… Тебя он уважает. Все еще не забыл, как ты однажды спас его от гауптвахты.

— Паулино… — я напряг память. — Паулино…

— Ну, старик, постарайся вспомнить…

— А волосы у него выросли?

Он рассмеялся.

— Так и знал, что ты вспомнишь. Да нет, по-прежнему тратит уйму денег на докторов, лечится от облысения…

Надо бы почаще встречаться. Тони… Иногда мы с ним бываем в баре «Рудольф» на улице Пелайос… Собственно говоря, только там и встречаемся.

Я развел руками и молча кивнул. Кофе был выпит. Воцарилась мертвая тишина, как в аквариуме.

— У тебя найдется что-нибудь покрепче? — неожиданно спросил он.

— Джин. Будешь?

— Пожалуй. Один глоточек, не больше.

Я принес бутылку и чистый стакан. Он опрокинул его залпом без льда, даже не поморщившись. Только языком прищелкнул.

— Прекрасный джин.

— Как-нибудь расскажу, где я его беру. Не хуже английского.

Он снова откинулся на софе. Надо же, совсем не изменился. Если и изменился чуть-чуть, то в лучшую сторону.

Когда мы были молодыми, девушки оглядывались ему вслед, даже когда он носил форму. Сейчас Луис и вовсе напоминал красавца с рекламы косметического кабинета для мужчин.

Он расслабился, взгляд блуждал где-то далеко. Внезапно он заговорил.

— Мне бы хотелось, чтобы ты познакомился с моим сыном. Тони… Ему сейчас столько, сколько нам было в ту пору… Только он другой, понимаешь? Я хочу сказать, что он… ну как бы это лучше выразиться… он не похож на нашу семью… Сейчас он в Калифорнии… путешествует… хочет стать художником, человеком искусства. Его не интересуют деньги и вся эта ерунда. — Глаза моего друга светились странным светом, что-то среднее между надеждой и любовью. — Он очень независимый и культурный парень с прогрессивными взглядами… Прости, Тони, тебе скучно?

— Нет.

— Мне тяжело, я очень скучаю по нему. Взял и уехал, как бы ушел из дома… Ему было противно, понимаешь?

Деньги его не интересуют.

— Это я понял. Когда он уехал?

— Три месяца назад, — произнес он упавшим голосом.

— Рано или поздно дети уходят из дома, не надо так переживать.

— Конечно… Ну а ты так и не женился? Детей у тебя нет?

— Насколько я знаю, нет.

Он рассмеялся.

— Уже прошло десять минут. Тебя будут ругать, — сказал я в шутку.

Его как пружиной подбросило. Он взглянул на часы и ужаснулся.

— Бог мой! И правда… мне так хорошо у тебя.

Потом направился к двери и открыл ее. Я шел следом.

— Мне нужно много чего рассказать тебе. Тони. Много разных вещей.

— Мне тоже, но в другой раз. У тебя ведь совещание…

— Пошли они со своим совещанием и со своим Советом акционеров… Лучше защищайся, старик!

Он выставил вперед левую ногу, слегка наклонился и поставил руки, как я его когда-то учил. Потом начал наносить мне удары в голову и в печень. Отражать его атаку было трудно. Двигался он хорошо, раскачиваясь и пританцовывая в стиле Касиуса Клея. Глаза у него блестели.

— Давай, давай… прикрывайся.

— Спокойно, Луис, спокойно… — Я отступил к софе. — Мне не хочется причинить тебе боль.

Отступив к софе, я сделал обманный выпад, наклонился, как бы готовясь к апперкоту левой, известный прием Перико Фернандеса, а сам нанес короткий и не очень сильный удар правой в солнечное сплетение. Он замычал и сел на пол.

— Ох, черт возьми! — Пощупал грудь и начал с шумом вдыхать и выдыхать воздух. На его красивых губах застыла гримаса боли. — Ты достал меня, старик.

— Прости, Луис, не люблю, когда меня бьют.

Он легко вскочил на ноги и привел в порядок свой костюм.

— Не сердись, пожалуйста.

— Да что ты, Луис.

— Ты не обиделся?

— Нет.

— Правда?

Он широко улыбнулся и похлопал меня по спине.

— Очень рад, что мы повидались. Теперь будем встречаться чаще. Я уже говорил, что должен многое рассказать тебе. Позвоню на днях, идет?

— Договорились, только телефон запиши.

Он вынул ручку с золотым пером и записную книжку из натуральной крокодиловой кожи, и я продиктовал номер своего телефона.

Прежде чем уйти, Луис снова похлопал меня по спине.

Я стоял и слушал, как затихают на лестнице его шаги.

Потом закрыл дверь и прошелся по комнате. Пустые чашки, сигаретные окурки. Призрак, вернувшийся из двадцатилетней разлуки. Потом пощупал свой живот.

Значит, я стал старым и толстым.

Прежде чем выйти из дома, я тридцать раз отжался и почувствовал, как заныли мышцы брюшного пресса.

Когда мы с Луисом были друзьями, я отжимался по восемьдесят раз подряд

Несколько дней спустя я проснулся ночью от каких-то странных зеленых сполохов, отражавшихся в стеклах балконных дверей Сев в кровати, я сильно потер глаза.

Склонность к мистике и галлюцинациям за мной не водится, но зеленые огни то зажигались, то гасли, как будто кто-то посылал мне тайные кодированные сигналы.

Я подошел к балкону и открыл двери. На углу площади Пуэрта-дель-Соль на крыше высокого дома, того. где находится кондитерская "Пастелерия Мальоркина", монтировали новую неоновую рекламу: длинный ряд зеленых огней, а над ними лицо женщины, улыбавшейся мне через определенные промежутки времени. Женщина была красивой — короткие черные волосы, обворожительная белозубая улыбка. В руках она что-то держала, но я не понял, что именно, в том месте еще не подключили огни.

Я закрыл балконную дверь. Кодированные сигналы внезапно прекратились.

Луис Роблес так мне ничего и не рассказал. Он не позвонил.

Старик Драпер когда-то имел частное сыскное агентство в одном из престижных районов Мадрида и временами давал мне подработать. Но агентство разорилось, и он стал хозяином конторы по взыскиванию невыплаченных долгов и кредитов. В конторе работали сам старик, его сын Херардо, уже более десяти лет пытавшийся получить диплом юриста, и секретарша по имени Пурита, которая в конце концов вышла замуж за сына хозяина. Контора находилась на улице Конде-де-Хиксена в старой квартире, принадлежавшей раньше двоюродной бабушке хозяина.

На вид Драпер был упитанным старикашкой с аккуратно зачесанными назад волосами и претензией на элегантность. Но стоять рядом с ним было совершенно невозможно, потому что у него изо рта вечно несло какой-то тухлятиной. Он уволился в свое время из полиции в должности старшего комиссара одного из полицейских участков Барселоны. Поговаривали о какой-то грязной истории, связанной с четырнадцатилетней девочкой. Историю так и не удалось полностью распутать.

Старик сидел в своем кабинете за письменным столом под красное дерево и поигрывал перочинным ножиком.

— Сейчас с работой туго. Тони, сам знаешь. Люди предпочитают не взыскивать долги, лишь бы не ввязываться в тяжбу. Врожденная леность испанцев, вот как я это расцениваю. В нашей стране теперь никого не сажают в тюрьму. Нам не хватает духа свободного предпринимательства, в современном смысле слова, а без этого страна но может развиваться. Хочешь, я тебе скажу одну вещь?

Мы перепутали возврат к свободе с развратом.

— Интересная мысль, Драпер, сказал я. Благо дарю за лекцию. Какая-нибудь работа для меня найдется?

— Какая-нибудь работа всегда найдется, но в штат я тебя взять не могу, слишком дорого обходятся социальные выплаты.

— Я не прошусь к тебе в штат, Драпер. Мне нужна работа.

— Понимаю… Давай посмотрим, может, что-нибудь и найдем.

Он порылся в бумагах, наваленных на столе, и извлек пачку счетов. Внимательно полистал их и сказал:

— Только ты сможешь провернуть это дело.

— Что за дело?

— Некая Мария Луиса Санчес не выплатила семь взносов за шикарный кухонный гарнитур последней модели, купленный в рассрочку два года назад в магазине фирмы «Эладио». Она оправдывается тем, что муж остался без работы, но ты же понимаешь, компанию это мало волнует. Ну а раз компанию это не волнует, то конторе Драпера тем более наплевать. Сложность заключается в том, что эта дамочка знает назубок все законы, и нам ничего не удается выжать из нее. Херардо уже пытался, — старик вздохнул. — Не могу же я его бросить только на это дело.

Знаешь, он… — Драпер замялся, — он скорее законник, ну а ты…

— Сколько задолжала сеньора?

— Двести тысяч.

— Разве бывают кухонные гарнитуры в такую цену?

— Ты как с луны свалился, право же, Тони… за двести кусков сейчас купишь разве что дровяную плиту. Этой дамочке гарнитур обошелся в полмиллиона, сумма немалая, но зато туда входят холодильник, морозилка, электроплита, полный набор мебели, подвесные полки… Если бы ты знал, сколько мой сын заплатил недавно за микроволновую печь… — Он тяжело вздохнул.

— Микроволновая печь — другое дело, без нее не обойтись. Ладно, сколько с этого дела буду иметь я?

— Десять процентов, как всегда. Но ты должен выбить из нее не меньше ста тысяч, иначе мне невыгодно. Запомни: не меньше ста тысяч.

— Согласен.

— Твои расходы я не оплачиваю.

— Я сказал, что согласен. Где она живет?

— Район Сиудад-де-лос-Анхелес, квартал «Г», улица Уррутия, 22, третий этаж, квартира «Ф». Как ты намерен действовать?

— Подумаю по дороге. — Я записал адрес. — Можешь дать мне тысячу песет аванса?

Какое-то время его одолевали сомнения, но потом он все же решился. Открыл ящик стола, вытащил металлическую коробку, извлек из нее зеленую купюру с изображением поэта и политического деятеля Эчегарая и протянул ее мне с таким отвращением, как будто это была живая крыса, вместе с пачкой счетов, аккуратно разложенных по месяцам.

— Я ценю тебя. Тони, и всегда относился к тебе, как к сыну. Если бы Херардо… если бы у Херардо дела шли получше, я бы снова открыл агентство. Сейчас, при демократии, работы хватает. Но сам знаешь…

— Знаю.

— В нашей профессии, да и в любой другой тоже, секрет успеха в том, чтобы экономить на зарплате. Ты знаешь, во что обходится выплата зарплаты? Социальное страхование, оплаченный отпуск, болезни… ты себе представить не можешь, в какую копеечку это влетает.

— Почему же? Вполне представляю, Драпер. — Я встал.

— Закончишь это дело, постараюсь подыскать еще что-нибудь… Какая-нибудь работа всегда найдется, вот увидишь.

Я уже собирался попрощаться, но в этот момент дверь распахнулась, и в кабинет ввалился сын Драпера, Херардо, франтоватый блодин лет тридцати.

— Там за тобой пришли. Тони! — выпалил он. — Сидят и ждут в вестибюле!

— Кто ждет? Говори толком! — прикрикнул на него Драпер.

— Полиция!

— Полиция? — Я посмотрел на Херардо. — Ты уверен, что они ищут именно меня?

— Да, они только что пришли. Я им сказал, что ты никакого отношения к нашей конторе не имеешь. Мы тебя предупреждали, чтобы ты нас в свои дела не впутывал. — Он разбушевался не на шутку, даже погрозил мне толстым пальцем. — Нас с тобой ничего не связывает, запомни!

— Успокойся, Херардо, — прервал его Драпер, не отрывая в то же время от меня внимательного взгляда. — Не нервничай. Будь это что-то серьезное, они бы не стали ждать. Что случилось. Тони?

— Насколько я знаю, ничего. Сейчас выясним.

— Наверняка что-нибудь сотворил, — ехидно заметил Херардо.

— Откуда они узнали, что ты здесь? — спросил Драпер.

Вопрос показался мне очень уместным.

— Из дома я вышел в десять и зашел позавтракать в «Барбиери». — О том, что мне там отпускают в кредит, я говорить не стал. — Это один из двух-трех баров, куда я заглядываю, и почти все мои друзья знают об этом. Возможно, они справились у Баско Рекальде. Я ему сказал, что собираюсь зайти к тебе.

— Баско Рекальде, — заметил Драпер, — я думал, он еще в тюрьме.

— Ему и в баре неплохо, только официантов меняет часто. — Я помахал им рукой и направился к двери. Херардо сжал зубы и плюхнулся в кресло.

— Дай Бог, чтобы обошлось, — пожелал Драпер. — Извини, что не провожаю. Сейчас другие времена, у меня не осталось друзей в полиции.

— Завтра или послезавтра принесу счета.

Я вышел в вестибюль.

Среди полицейских, как и среди садовников, продавцов лотерейных билетов, финансовых инспекторов, встречаются разные типы. Те, что ожидали меня, перелистывая старые журналы, представляли собой современный тип блюстителей порядка, то есть они совсем не были похожи на полицейских.

Один — высокий и бородатый — носил очки. На вид ему не было и тридцати. Одет он был в желтый свитер и джинсы. Второй — без очков и бороды — был пониже и покрепче. Даже манеры у них были не как у полицейских.

Очкастый поднялся мне навстречу, второй продолжал сидеть. Он внимательно наблюдал за мной, не выпуская из рук журнала.

— Сеньор Карпинтеро? — поинтересовался очкастый.

— Он самый.

— Полиция, — сказал тот, что сидел. Потом бросил на стол журнал и встал. Этот действительно был крепким парнем: широкие плечи, узкая талия. — Пройдемте с нами, пожалуйста.

— Куда?

— Потом узнаете. Мы вас ищем все утро и очень спешим.

— Прекрасно. Ничего не имею против сотрудничества с полицией. Вас не затруднит предъявить удостоверения?

Они показали свои жетоны, которые не вызвали у меня подозрений.

— Пошли, — приказал бородатый и открыл дверь Второй пропустил меня вперед. Парни были хорошо обучены.

Зеленый «Сеат-127» был припаркован вторым рядом напротив фирмы «Гадес». Они уселись впереди, оставив мне все заднее сиденье. Бородатый включил мотор, крбпыш занялся рацией.

— Омега-два, омега-два, — произнес он. — Сообщите комиссару, что мы нашли сеньора Карпинтеро и возвращаемся. Конец связи.

Мы проехали мимо Главного управления безопасности на Пуэрта-дель-Соль, и я понял, что представления не имею, куда они меня везут.

— Если это не государственная тайна, хотелось бы знать, куда мы направляемся, — спросил я.

— Вас ждет комиссар Фрутос, — ответил бородатый.

— Фрутос? Кажется, мы с ним знакомы.

— Кажется, да.

— Я думал, он уже на пенсии.

— Ничуть не бывало, — ответил бородач с известной долей иронии. Такие, как он, не уходят на пенсию. Выхлопотал себе продление срока службы и стал старшим комиссаром.

— Вот как!

— И это называется перемены! Новая политика министерства. Чем старее, тем лучше!

— Старина Фрутос! Стало быть, он сейчас начальник уголовной полиции?

— Совершенно верно.

— Значит, дело серьезное. Старший комиссар обычно сиднем сидит у себя в кабинете, даром вставать с кресла не любит.

Тот, что вел машину, резко обернулся и в упор посмотрел на меня.

Шутки кончились. Полиция не любит, чтобы чужие совали нос в ее дела. Сработала "честь мундира".

— Он из наших, Висенте… комиссар меня предупредил, — пришел мне на помощь второй. — Его уволили пять лет назад.

— Шесть, — уточнил я. — И не уволили. Я вышел в запас по собственному желанию на неопределенное время.

Бородач снова повернулся ко мне и сказал серьезно:

— Правильно сделали. Если бы можно было найти другую работу, я бы большего добился в жизни.

— Что нужно от меня Фрутосу?

— Он сам скажет. Наше дело доставить вас.

Дом был трехэтажным. Вдоль литой решетки, обвитой плющом, росли ели. У ворот стояли две полицейские машины белого цвета, "скорая помощь", темный фургон и четыре частных автомобиля, в двух из них сиденья были обтянуты настоящей кожей.

Бородатый притормозил рядом с частными машинами и указал мне на калитку с блестящей медной пластинкой, на которой были выгравированы всего два слова: "Вилла Кристина". Мы вошли в сад.

Несколько полицейских курили, болтали, ходили по тщательно ухоженным, замысловато подстриженным газонам. В центре сада виднелся пруд, возможно даже с рыбками. Повсюду росли цветы, в уютных уголках стояли каменные скамейки. Полицейские внимательно сг-этрели, как мы шли по дорожке к белой мраморной лестнице, ведущей в. дом. Поднявшись по ней, мы попали в просторный остекленный холл, обставленный легкой металлической мебелью, выкрашенной в белый цвет.

Бородатый кивнул в направлении огромной комнаты рядом с холлом. Я вошел, они остались. В комнате было полно людей, все говорили шепотом. Хорошо одетые, тщательно выбритые люди. Обстановка была выдержана в строгом стиле. Нз стенах висели картины, кругом стояли и даже свисали с потолка какие-то странные скульптуры.

В глубине виднелась дверь, слева и справа еще две. Все двери были закрыты. Лестница с перилами из красивого старого дерева вела наверх. Я поднял голову и увидел человека, внимательно смотревшего на меня. В его скрипучем голосе сквозило нетерпение.

— Наконец-то ты явился. Поднимайся.

Это был Фрутос, комиссар Фрутос, в окружении своих сотрудников.

Я стал подниматься, держась за перила и ощущая себя намного ниже ростом.

Фрутос стоял на лестничной площадке, покрытой ковром и тоже увешанной картинами. Вдоль стен стояли аитринь! с экзотическими безделушками. Мы прошли в коридор со множеством дверей из толстого дерева. Два офицера национальной полиции сделали вид, что не замечают меня. Два других типа в форме, охранявшие, очевидно, вход в одну из комнат, напротив, внимательно посмотрели на меня.

— Ты почему так долго не появлялся? — спросил Фрутос.

— Я работаю, а не служу в полиции.

Он скривился. Шутки были не по его части. Фрутос совсем не изменился: короткий вздернутый нос, зеленовато-желтое лицо, помятая форма, как будто он спал не раздеваясь. Изменилось только качество формы: добротная ткань, все пуговицы на месте.

— Весьма остроумно, Карпинтеро, весьма.

— Зови меня Тони Романо, Фрутос.

— Не будем терять времени. — Он взял меня за локоть и повел к двери, охраняемой двумя полицейскими, почтительно открывшими ее перед ним.

Мы вошли в очень просторный кабинет. Простенки между высокими окнами были полностью заставлены шкафами с книгами в солидных переплетах. По углам стояли мягкие кресла, на стенах висели образцы старинного оружия. Ноги утопали в толстом ковре. Фрутос остановился в центре кабинета. Кругом царила мертвая тишина. Тишина смерти.

В глубине комнаты на большом столе красного дерева рядом со старинным письменным прибором лежала куча бумаг. Высокая спинка кресла поддерживала обмякшее тело мужчины. Голова его была слегка наклонена*. На нем был полурасстегнутый синий шелковый халат, из-под которого виднелась бежевая пижама. Казалось, он улыбается, но это была не улыбка.

Пуля размозжила челюсти и превратила в месиво всю заднюю часть головы. Пол и спинка кресла были буквально усеяны мелкими осколками костей вперемешку с волосами и кусочками мозга.

В комнате стоял тошнотворно-сладковатый залах крови. На полу рядом с креслом, очень близко от руки, затянутой в тонкую черную перчатку, лежал серебристый «смит-вессон». Я медленно обогнул стол и подошел поближе. Это был Луис Роблес.

— Ну как? — спросил Фрутос.

— Что как? — переспросил я.

Фрутос собирался что-то сказать, но в этот момент распахнулась дверь, и в комнату вошли двое мужчин, направившихся прямо к столу.

Одного я сразу узнал, хотя мы давно не встречались: худой, с лицом, слепленным из одних острых углов и с быстрым взглядом, свойственным сообразительным людям. Это был Курро Овандо, заведующий баллистической лабораторией. Его помощника, серьезного парня родом из Малаги, звали Кармело. Он отпустил усы, и в первый момент я его не узнал. Оба поздоровались со мной наклоном головы. Я сделал то же самое.

— Окончательные выводы делать рано, комиссар, — заявил Овандо. — Могу только сказать почти с полной уверенностью, что выстрел был произведен с очень близкого расстояния. Использован специальный бронебойный патрон. Он помолчал. — Именно этим объясняется характер повреждений черепа.

— Спасибо, Овандо, — сказал Фрутос.

— Полный доклад я вам представлю в самое ближайшее время. — Они снова молча поклонились и направились к двери. Фрутос повернулся ко мне.

— Вот какие дела. — Он посмотрел мне в глаза. — Самоубийство.

— Луис, — прошептал я.

— Ты должен рассказать мне кое-что. — Фрутос буквально впился в меня взглядом. — Слышишь, Карпинтеро, ты должен мне кое-что рассказать.

Я снова посмотрел на Луиса. Мне приходилось видеть немало трупов, я бы сказал, даже слишком много, все они отличаются необыкновенным спокойствием и невозмутимостью. Живому человеку не под силу изобразить такое спокойствие.

В этот момент я заметил, что на другой руке у него не было перчатки.

— Когда наконец кончится этот театр, комиссар? — неожиданно прорычал кто-то у нас за спиной. Мы обернулись. Коренастый мужчина с отечным лицом в красных прожилках рассерженно размахивал руками. Голос у него был натужным и грубым. — Сколько мы еще должны ждать, чтобы унесли труп? Ответьте мне, комиссар, и я буду знать, идти ли домой обедать или возвращаться в суд.

Фрутос крепко сдавил мой локоть — привычка, приобретенная в результате многолетней практики задержания преступников, — и вывел из комнаты. Он ничего не ответил сердитому мужчине, и тот посторонился, пропуская нас.

— Спасибо, комиссар, — прорычал он.

— Не за что, судья.

— Немедленно унести труп! — приказал судья мужчинам в белых халатах, стоявшим поблизости с носилками.

Мы с Фрутосом спустились по лестнице. Он все еще держал меня за локоть. В холле было полно полицейских и людей в штатском. Увидев Фрутоса, все они вытянулись по стойке «смирно». Через холл прошли санитары с носилками, на которых лежал покрытый простыней труп Луиса. Вскоре послышалась сирена "скорой помощи". Я не понимал, почему так торопятся увезти Луиса в морг.

Фрутос прервал мои размышления.

— Когда ты видел его в последний раз?

— Дня два-три назад, он заходил ко мне. Немного… нервный, но, как всегда, очень симпатичный. Обещал позвонить, да так и не позвонил.

— Нервный?

— Все чиновники мне кажутся нервными, Фрутос, а Луис был чиновником. Единственное, что могу сказать тебе с уверенностью: никак не ожидал, что он покончит с собой. Впрочем, разве можно быть в чем-нибудь полностью уверенным?

— Вот уж никогда бы не поверил, что ты друг дона Луиса Роблеса. Чего только не бывает в жизни, Карпинтеро.

— Мы с ним отбывали вместе воинскую повинность, служили в одной роте Потом какое-то время встречались. Вот и все. Я не видел его больше двадцати лет.

— Не совсем так. В сентябре тысяча девятьсот шесть десят восьмого вы встретились во время студенческой демонстрации на улице Принцессы. Зашли в бар и выпили что-то, возможно, пиво. — Фрутос изобразил некое подобие улыбки. Зубы у него были все такие же большие и зеленые, как прежде. Я не смог скрыть удивления. — Через полчаса вы разошлись.

— Верно… я забыл. Он убегал от полиции и чуть не налетел на меня. Не помню, куда я шел.

— На тренировку.

Я внимательно посмотрел на него.

— Ну и дошлые же вы ребята! А сейчас, Фрутос, я хочу домой.

Он пропустил мои слова мимо ушей, вынул из кармана пачку табака «Идеал», папиросную бумагу и стал скручивать сигарету.

— В тот день мы следили за Луисом Роблесом. У нас есть фотографии, много фотографий. На некоторых запе чатлен и ты. Пришлось тебя опознавать. Наш человек проводил тебя до спортзала, узнал твое имя, потом мы… некоторое время… следили за тобой, пока не выяснили, что ты не связан с подрывными элементами… Кстати, когда ты поступил на службу в полицию?

— В шестьдесят пятом.

— Если бы не полковник Кортес, тебя бы не приняли.

На тебя завели карточку.

— Скучаешь по тем временам, Фрутос?

— Ошибаешься, но это неважно. Сейчас меня интересует дон Луис Роблес. Мы знаем, что в свое время он был студенческим вожаком. В феврале тысяча девятьсот шестьдесят седьмого он вступил в компартию, а в семьдесят втором, после ареста активистов в Алькобендас", вышел из нее. — Он вздохнул, закурил сигарету и выпустил дым.

А я в это время вспоминал полковника Кортеса из Национальной федерации бокса и моего отца, который чистил лаковые туфли полковника, пока тот пил кофе в "Немецкой пивной".

Фрутос еще что-то говорил, но я его не слушал. Полицейские, агенты в штатском, судебные чиновники начали расходиться. Слышно было, как они заводят машины и отъезжают. Невольно я снова обвел взглядом картины, скульптуры, высокие потолки.

— До Центрального Комитета партии он, конечно, не дотянул, но все же был членом Национального студенческого руководства. Дело, заведенное полицией на твоего друга, потолще тома энциклопедии. Он был видным активистом студенческого движения.

— Вы все еще храните дела на «неблагонадежных», Фрутос?

— Кончай шутить. У моих коллег из политической полиции хорошая память, а сеньор Роблес был очень заметной фигурой.

— Сам он из бедной семьи, Фрутос. Отец его, по-моему, почтальон. В армии Луис был самым бедным из нас, у него даже на пиво не хватало, как сейчас помню.

— С 1963 по 1967-й он преподает в университете, читает лекции по организации предприятия на экономическом факультете. С тех пор дела его пошли в гору. В шестьдесят четвертом он женится на Кристине Фуэнтес.

Медовый месяц они проводят в США, а потом остаются там учиться в аспирантуре. В Штатах он защищает диссертацию и становится руководителем "мозгового центра" АПЕСА.

— АПЕСА?

— Ты что, не знаешь, что это такое?

— Не знаю, меня такие вещи не интересуют. Скажи лучше кому-нибудь из твоих людей, чтобы меня отвезли домой. Мне нужно работать.

— У полиции нет такси… АПЕСА — акционерная компания, производящая продукты питания… Целая сеть супермаркетов в Мадриде, Барселоне и других городах.

Перспективный план развития предусматривает организацию супермаркетов еще в шести крупных городах. Кроме того, у компании несколько консервных заводов и много Другой собственности.

В 1972 году в окрестностях Мадрида была арестована большая группа руководителей компартии и рабочих комиссии (прогрессивных профсоюзов).

Я кивал головой, не вслушиваясь в его слова. В памяти всплывал Луис Роблес, которого я знал когда-то, во времена службы в армии. Парень из нашей компании, любивший говорить о новой жизни, без богатых и бедных. Я поднял голову и опять окинул взглядом роскошный холл, погруженный сейчас в тишину. Стильная, не бросающаяся в глаза роскошь, все сделано не напоказ. Уютная обстановка, располагающая к счастью. По крайней мере, у Луиса был хороший вкус.

— И он покончил с собой, — сказал я вслух.

— Вот именно, — ответил Фрутос. — Пустил себе пулю в лоб часов в шесть утра. Обнаружил его слуга, когда принес в девять часов завтрак.

— Но почему, Фрутос?

— Может быть, ты можешь ответить на этот вопрос? — Он посмотрел на меня, прищурившись.

— Ладно, ты знаешь, я не люблю загадок. Спасибо за то, что предоставил мне возможность увидеть труп друга.

Уникальную возможность увидеть все в мельчайших подробностях. Ну а сейчас я поехал обедать.

Он снова взял меня за локоть.

— Потерпи еще чуть-чуть. Тони. Мы не закончили. Я тебя подброшу потом куда хочешь, но прежде нам следует повидаться с семьей.

Он вежливо постучал в дверь, и мы вошли в комнату, кабинет или библиотеку, с двумя высокими, от пола до потолка, окнами, затянутыми белыми шторами, которые смягчали яркий свет, лившийся из сада.

В комнате сидели трое. Две женщины, одна из них в возрасте, и судья с рычащим голосом, что-то внушавший собеседницам. При нашем появлении он удивленно поднял брови.

— Что случилось, комиссар?

— Ничего. Я хотел бы выразить сеньорам соболезнование, — ответил Фрутос.

Женщина помоложе обернулась, и мягкий свет упал на ее лицо. Она была не так уж молода, лет тридцати пяти, возраст, в котором большинство женщин начинают ощущать себя в роли собственных матерей. У нее были высокие, красиво очерченные скулы и нежный, правильной формы рот. На лице мелькнула слабая улыбка, длинные пальцы, лежавшие на спинке кресла, слегка дрогнули, как бы приглашая нас войти.

На ней был английский костюм зеленоватых тонов без всяких украшений. Обе женщины походили друг на друга как две капли воды. Старшей могло быть лет шестьдесят, но на мраморно-белом лице не было ни одной морщины.

Она разглядывала меня внимательным и твердым, как птичий клюв, взглядом. Потом сказала хрипловатым голосом:

— Спасибо, комиссар, вы очень любезны. Столько хлопот…

— Ну что вы, это минимум того, что я мог сделать, сеньоры.

— У семьи Фуэнтес сегодня ужасный день, комиссар, — заявил раздраженно судья. — Почему вы не отправите своих людей? Они заполонили весь дом!

— В доме не осталось ни одного полицейского, судья. — Фрутос обнажил зубы в некоем подобии улыбки, предназначавшейся судье, потом слегка наклонился и поцеловал дамам руку. — Ваш покорный слуга… Если что-нибудь понадобится, обязательно звоните.

— Спасибо, комиссар, — ответила та, что постарше.

— Кстати, — сказал Фрутос и снова взял меня за локоть. — Сеньор Карпинтеро был большим другом дона Луиса.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Я поклонился дамам.

— Для Луиса Роблеса я был Тони Романо. Мы дружили лет двадцать назад. Вместе служили в армии.

Я почувствовал скорее, чем увидел, как еле заметно дрогнули губы молодой женщины. Может быть, это мне только показалось, но ее рука сильнее сжала спинку кресла.

— Итак, сеньоры… — прохрипел судья.

Фрутос снова поклонился, и мы удалились.

Две служанки в одинаковых платьях молча подметали холл.

Дойдя до лестницы, ведущей в сад, Фрутос резко остановился.

— Ну как? — спросил он меня.

— Не темни, Фрутос. Ты ведь зачем-то вызвал меня.

Давай выкладывай.

— Не темнить, говоришь? Не люблю твоей манеры разговаривать. Я тебе уже, кажется, говорил.

— Да, говорил. Давай покончим с этим делом. Время обедать.

Я спустился по лестнице в пустынный сад и направился к калитке, возле которой стояла служебная машина Фрутоса. Он догнал меня и взял под руку. Мы остановились.

— Тебя не удивляет поведение жены и тещи человека, несколько часов назад пустившего себе пулю в лоб? А?

Тебе это кажется нормальным?

Фрутос был не дурак. Он курил самокрутки из дешевого табака, мылся раз в месяц и не знал, что такое зубная щетка. Но дураком он не был.

— Нет, не кажется.

— Постарайся вспомнить, Карпинтеро. Тогда у тебя дома, может, он был озабочен… встревожен чем-то… напуган?

— Я тебе уже сказал. Он был такой, как всегда. Постаревший, конечно, но зато шикарно одетый, очень богатый и поэтому более нервный. Но напуганным он не выглядел. Естественно, я тоже могу ошибаться.

— Ну так знай, он был напуган, очень напуган… В ящике его стола я нашел клочок бумаги, на котором он кое-что написал.

Фрутос вынул из внутреннего кармана и протянул мне листок календаря, на котором было написано карандашом: "Тони мне поможет. Надо ему все рассказать".

Внизу был записан номер моего телефона.

Я вернул Фрутосу листок.

— Чего он боялся? — снова спросил он.

Но у меня не было ответа на этот вопрос. По крайней мере тогда.

Фрутос подвез меня до улицы Сан-Бернардо и высадил у Министерства юстиции. Чтобы подкрепиться пиццей в ресторанчике "Кошка Флора", нужно было только перейти через дорогу и пройти немножко вперед. Зал оказался полупустым. У меня было достаточно времени, чтобы спокойно подумать о последних двадцати годах моей жизни. Вообще-то я не люблю думать о прошлом, потому что копание в памяти ничего не проясняет. Бесполезное и даже вредное занятие. Но труп Луиса с разбрызганными по ковру мозгами не шел у меня из головы, эта картина действовала на нервы, как звук капающей из испорченного крана воды. Время было позднее, официанты приводили в порядок зал, ставили стулья на столы, подметали пол, всячески давая мне понять, что я им мешаю. Так что пришлось быстро выпить кофе, расплатиться и уйти.

Я шел вниз по улице сам не зная куда. пересек Сан-Бернардо и вышел на Пальма. Лола жила в доме номер шестьдесят. Вот уже полгода, как я держал у нее в квартире халат, домашние туфли и бритвенные принадлежности Среди «артистической» братии, промышлявшей в районе улицы Бальеста, Лола была известна под именем Перлита Кариока или Жемчужина Бразилии. На первых порах она сердилась, когда я называл ее Лолой: "Зови меня Перлитой, в крайнем случае Перлой, милый. Мне не нравится имя Лола". Но потом привыкла.

Она так долго выдавала себя за уроженку Бразилии, что в конце концов сама в это поверила и даже придумала легенду о своей семье и проведенных в Рио-де-Жанейро годах. При любом удобном случае она начинала рассказывать эту историю. В то время, о котором идет речь, Лола исполняла получасовой номер в клубе «Нью-Рапсодия» на улице Дезенганьо. Номер заключался в том, что она открывала рот под фонограмму и танцевала самбу, если то, что она делала, можно было назвать танцем.

У пьяных текли слюни, а трезвые чувствовали, как у них что-то обрывается внутри, когда Лола медленно раздевалась под звуки барабанной дроби. Музыка смолкала, и Лола оказывалась совершенно голой, если не считать крошечных трусиков, которые вполне можно было упаковать в почтовую марку. В такие моменты атмосфера в зале сгущалась до такой степени, что ее можно было резать садовыми ножницами. Потом она одевалась, спускалась в зал, и начинались беседы с клиентами и раскупоривание бутылок. Любопытные клиенты пытались выяснить, каким образом ей удавалось уместить столь роскошные формы, способные служить прекрасной иллюстрацией анатомии женского тела, в столь мизерное количество ткани. И пока они выясняли этот вопрос, вино текло рекой.

Я открыл дверь своим ключом и увидел мужчину, сидевшего на диване с бокалом в руке и напевавшего вполголоса модную мелодию: "Милая моя, я уже не дитя". Он резко оборвал свое мурлыканье и встал, изобразив робкую улыбку. Это был крупный, очень смуглый тип с длинными баками и толстыми губами, одетый в двубортный синий костюм в белую полоску. Он слабо пожал мне руку. Я успел заметить по меньшей мере три кольца, блеснувшие на его толстых пальцах.

— Меня зовут Хесус Маис, — заявил он улыбаясь.

— Тони Романо, — ответил я в том же тоне. — Сидите, пожалуйста, и не обращайте на меня ровно никакого внимания.

Я прошел в спальню. Лола стояла перед зеркалом в трусиках, старательно орошая себя огромным количеством дорогих духов. Подобно завсегдатаям клуба «Нью-Рапсодия», аплодировавшим ей каждый вечер, кроме понедельника, я в который раз спросил себя, как ей удается сохранить столь безупречную форму груди явно неординарного размера. Бюстгальтеров Лола никогда не носила.

— Привет, милый, — сказала она, не прерывая своего занятия.

Я облокотился о косяк двери. Лола собиралась надеть черное платье, предназначенное для самых торжественных случаев.

— Как жизнь? Что новенького?

— Ничего особенного. Помоги застегнуть молнию.

Я помог. Платье было узким и сильно декольтированным с разрезом справа. При ходьбе открывалась вся нога.

Было заметно, что под платьем ничего нет. Это сразу бросалось в глаза. Я подумал, что, не подвернись я, молнию застегивал бы тип, сидящий в гостиной.

— Собралась погулять?

— Да. Он меня пригласил на пирожные с кремом. Ты же знаешь, как я люблю пирожные с кремом. — Она поцеловала меня в губы и присела на кровать надеть туфли, напевая ту же мелодию: "Милая моя, я уже не дитя!".

— И ради пирожных с кремом ты надела это платье?

— При чем тут платье?

— Ни при чем. Платье очень красивое.

Она продолжала напевать.

— У него четыре концертных зала в Гуадалахаре.

— У кого?

— Как это у кого? У дона Хесуса, глупый.

— Вот как!

— Он собирается ставить ревю. Подготовка уже нача лась. Есть либретто и все прочее. Называется "Я и пять женщин".

— Твой агент в курсе?

— Висенте стал невыносимым. Полный идиот. Ничего не знает и не умеет. Единственное, чему он научился, так это жить за мой счет. Я ошиблась, сделав его своим агентом. Сидит на моей шее!.. Мне необходимо сменить обстановку, Тони, завести новые знакомства, а Висенте в этом мне не помощник. Подумай только, что он предлагает мне на январь! Ты даже представить себе не можешь!

— Что же?

— "Ты и я". Понимаешь, о чем идет речь?

— Вполне.

— Ну вот. Я его послала куда подальше. До черта надоели все эти кабаре. Хочется выступить в ревю, попробовать себя в других жанрах.

Она вздохнула и встала.

— Ладно, милый. Как я тебе?

— Неотразима.

Лола потрепала меня по щеке.

— Ты прелесть, Тони. Пошли, я тебе его представлю.

— Мы уже познакомились с доном Хесусом.

— Не иронизируй, он порядочный человек, импресарио, а ты уже бог весть что вообразил.

— Ничего я не вообразил.

— Знаю я тебя… Он два вечера подряд ходил к нам в клуб только затем, чтоб увидеть меня. Ведет себя как джентльмен: тратит на меня уйму денег и при этом пальцем не трогает. Представляешь, Мари и Плюсес пристали к нему, пытались увести, а он на них ноль внимания. Все время хочет быть со мной. Вот как.

— Он, конечно, уже говорил, что у тебя артистический темперамент? Угадал?

— Ну и что? А ты разве не считаешь, что у меня артистический темперамент? — Она пристально посмотрела на меня, и я подтвердил эту мысль кивком головы. — Ну все. Пошли. — Прежде чем выйти из спальни, Лола успела шепнуть мне: — Выпивка обошлась ему больше тридцати тысяч. Антонио говорит, что он богат, как Онассис.

Мы вышли в гостиную. Импресарио встал, широко улыбаясь.

— Дон Хесус, я хочу представить вам моего большого друга, который…

— Мы уже познакомились, — он поставил стакан на столик. — Ну что, пойдем?

— Я готова, дон Хесус.

— Пожалуйста, Перлита, обращайся ко мне на «ты», просто Хесус и все. Я ведь тебя просил.

Лолин смех был не более естествен, чем декорации из папье-маше или улыбка уличенного в мошенничестве финансиста Руиса Матеоса, позирующего в момент выхода из тюрьмы для обложки популярного журнала.

— Не хочешь ли пойти с нами, Тони?

— Я пойду домой.

Закрыв за ними дверь, я подождал, пока не затихли шаги на лестнице, вышел из дома, пересек улицу и зашел в бар "Погребок Риваса".

Хозяина не было. Клиентов обслуживал его помощник Пепе.

— Вермут, — попросил я.

Пепе не большой любитель поговорить. Он принес мой вермут и продолжал обслуживать других посетителей. Я отпил глоток. В этот момент кто-то положил мне руку на плечо.

Это был Хавиер Баленсуэла по прозвищу Мавр и по профессии всезнайка. Он всегда был в курсе всех дел и не умел делать из своих сведений тайну.

— Тони. дружище, где ты пропадаешь! — Его умные, живые глазки блестели. Одет он был в узкий черный пиджак и брюки, перешитые по моде. Никто не знал, чем он занимается на самом деле. — Я тут видел Лолу с… решил, что это ты, и даже подошел, но…

— Выпьешь вермута?

Вермут был его слабостью.

— Один вермут, Пепе, — закричал он, глаза его еще больше заблестели. И поменьше тоника!

Пепе принес вермут. Мавр выпил его залпом и прищелкнул языком

— Его зовут Хесус Маис, ловкий тип, говорят, у него много денег, очень много. Ходят слухи, что он хочет открыть современную дискотеку, знаешь, с мерцающими цветными огнями и прочее… — он помолчал. — Еще говорят, что он компаньон известного импресарио Ромеро Помбо, они якобы задумали ставить шоу по всей Испании… ты ведь знаешь, сейчас это опять в моде.

— Пепе, еще один вермут для сеньора!

— Спасибо, Тони! — На этот раз он не стал его пить залпом, а решил продлить удовольствие. Каждый глоток подолгу держал во рту. производя звуки как при полоскании. — Этот тип только на вид сильный… Не бери в голову, Тони… Все это только фасад, одна вывеска… Ты же знаешь женщин…

Я положил деньги на стойку, потом дал ему еще пятьдесят песет.

— Выпей еще один за мое здоровье.

— Ты большой человек. Тони! — Он проводил меня до дверей. Я уже шел по улице Пальма, а он все стоял и кричал мне вслед: — Этот тип обычно бывает в баре «Иберия» на улице Пелигрос… по вечерам, часов в восемь… хозяин — его земляк!

Он помахал мне рукой, и я тоже.

Открыв двери обоих балконов, выходящих на улицу Эспартерос, я занялся уборкой. На это занятие ушло полчаса, но не потому, что квартира большая кухня, ванная, коридор со встроенным шкафом и довольно просторная комната, совмещающая функции спальни, столовой и гостиной, — а потому, что пыли накопилось не меньше, чем в заброшенном замке.

Потом я закрыл балконные двери, зажег светильник над диваном и включил приемник. У меня оставалось еще две бутылки джина: одна початая, другая полная. Я поставил на журнальный столик обе, принес чистый стакан, лед и пачку сигарет.

Декорация была готова.

Тогда я открыл нижний ящик комода и вытащил коробку из-под обуви. Рядом лежал мой «габилондо» калибра 9 мм, хорошо смазанный и завернутый в мягкую тряпочку. Прикосновение к нему холодило пальцы.

Потом отпил глоток и открыл коробку. Она была набита фотографиями, в основном черно-белыми, пожелтевшими от времени. Под ними лежали мой военный билет, паспорт, разрешение на ношение оружия, членский билет Испанской федерации бокса и несколько газетных вырезок.

Итог моей жизни.

Одна из вырезок представляла собой интервью, взятое у меня, когда я еще был восходящей звездой испанского бокса. Это было после того, как я выиграл армейский чемпионат в легком весе. Во второй, более поздней заметке анализировались мои шансы на победу над Басилио Аренасом на чемпионате страны. Басилио выиграл по очкам, и после той встречи я не собирал газетных вырезок.

Что касается фотографий, то их было очень много.

Они относились к самым разным периодам моей жизни: в спортзале, на каком-то празднике с моей первой девушкой, на воскресной прогулке в окрестностях Мадрида, единственной, которую мы совершили вместе с родителями… а вот я с друзьями в форме пехотинца во время прохождения службы в Учебном центре № 2 по подготовке призывников, расположенном в Алкала-де-Энарес. Первым, кого я узнал на фото, был Луис Роблес.

По воскресеньям к нам в лагерь приходили фотографы и предлагали сняться на память для матерей и невест.

В одно из таких воскресений и был, вероятно, сделан этот снимок. На фотографии нас шестеро. Первый слева — высокий сутулый парень, его я не помнил… следующий, кажется, Лоло, он жил в районе Чамбери, у его отца была мастерская по ремонту велосипедов; рядом с ним стоял Ингаусти, точно, он еще прекрасно подражал мяуканью котов, между ним и Луисито стоял я, крайний справа — Паулино по прозвищу Лысый, голова у него блестит, как лампочка, без единого волоска, он перенес какую-то болезнь.

Луис, Луисито Роблес. Вот он стоит: кулак поднят вверх, улыбка во все лицо. Очень характерная для него поза. "Армия — паразит на теле общества, ударная сила капитализма", — любил повторять он. Он вообще много говорил. Ему нравилось говорить. И иногда он говорил умные вещи.

Я подвинул обувную коробку и опрокинул стакан, не отрывая глаз от фотографии. Так я ему и не сказал, какой он хороший парень. Типично мужская черта. Мы боимся, стесняемся, что ли, говорить такие вещи. Закончилась служба в армии, и каждый пошел своей дорогой. Я пыгался пробиться в боксе, он решил продолжать учебу. Думаю, именно эта стеснительность и была причиной того, что мы не звонили друг другу и не встречались.

Так мне кажется.

Я снова наполнил стакан, бросил в него оставшийся лед и опять выпил залпом.

Так я и не сказал Луису, как мне нравилось бывать с ним. Мне нравились его ум, ирония, культура. Его способность мгновенно схватывать сущность вещей. Я учил его боксу в пустом лагерном ангаре, показывал, как надо двигаться, наносить удар. А он заставлял меня продолжать учебу в школе. Однажды он принес учебники и сам составил программу моих занятий. Он мне помогал, но так, как это делают люди его типа, не придавая этому никакого значения, я даже не замечал, что он мне помогает.

Мне так и не удалось поблагодарить его за помощь.

По радио звучал бодрый голос диктора.

— …ствуйте, дорогие радиослушатели… программу ведет Эмилио Лаэра. Предлагаем вашему вниманию "Вечер болеро".

Я сразу же узнал "Когда я снова буду с тобой" в исполнении Эди Гормета и трио Лос-Панчос.

Первую женщину, мечтавшую выйти за меня замуж, звали Монолита Саседон, она пахла свежими яблоками и работала прислугой в городе Луго у финансового инспектора, тщетно пытавшегося выдержать конкурс на замещение должности нотариуса. Монолита приезжала навестить меня летом в воскресные дни, когда на стадионе устраивали спортивные соревнования, и привозила в судках вкусные жареные перцы и тортильго [Широко распространенное в Испании блюдо, своего рода омлет с картофелем.]. Садилась гденибудь недалеко от ринга, и я, даже не глядя в ее сторону, знал, что она молча льет слезы, пока мы дубасим друг друга. Сейчас, наверное, стала прилежной читательницей двух-трех иллюстрированных женских журналов.

Тихонько напевая мелодию болеро, я снова налил себе джина. На этот раз я пил медленно, маленькими глотками, глядя, как через балконные двери в комнату входит ночь.

Внезапно я рассмеялся, сам не знаю почему.

В этот момент раздался телефонный звонок, взорвавший темноту. Я не сразу сообразил, что это телефон. Потом зажег свет. Звонила женщина. В такой вечер можно было ожидать что угодно.

— Сеньор Карпинтеро? — приятный, слегка хриплый голос, привыкший командовать.

— Да, кто говорит?

— Кристина Фуэнтес.

— Кто?

— Жена Луиса Роблеса, сеньор Карпинтеро. Вы были у нас сегодня утром… Мне необходимо поговорить с вами.

— Я тут сегодня кое-что праздную.

Молчание.

— Это очень срочно… Вы не могли бы уйти с этого праздника?

— Нет.

— Тогда я приеду к вам. Где вы живете?

Она записала мой адрес и сказала, что будет через полчаса.

Я не помог ей снять белое шерстяное пальто. Но ведь и она не извинилась за поздний визит.

Небрежно бросив пальто на кресло, она кинула оценивающий взгляд вокруг, как это обычно делают женщины, попав в квартиру одинокого мужчины.

На ней были дорогие вельветовые брюки цвета топленого молока и такого же тона блузка с высокими плечами. Ни макияжа, ни драгоценностей, впрочем, эта высокая худощавая женщина не нуждалась в таких вещах. Бывает особый тип худощавости, не являющейся следствием плохого питания, а достигаемой диетой, гимнастикой и прочими ухищрениями: узкие бедра, маленькая высокая грудь, изящно облегаемая шелковой блузкой.

Внимание ее привлекли висевшие в рамках фотографии.

— Это вы?

— Это встреча Рокки Марчиано и Джо Луиса.

— Мне очень нравятся боксеры. У меня никогда не было знакомого боксера.

— Немного джина? — предложил я, указывая на бутылку.

— Не уверена, что смогу пить его неразбавленным. У вас не найдется тоника?

— Вы меня не предупредили.

— А кока-колы?

— В моем доме такие жидкости не водятся. Не хотите джин, могу предложить воду. В Мадриде прекрасная, свежая вода. Весьма способствует пищеварению. Выбирайте.

— Выпьем джина.

Она села рядом со мной на софу, а я пошел на кухню, ополоснул еще один стакан, взял лед и поставил все на столик перед ней. По радио все еще звучали мелодии болеро: "… с тобой и без тебя…" пел Лоренсо Гонсалес. Я закурил и налил ей полстакана. Она вынула хорошие американские сигареты, которыми торгуют промышляющие контрабандой спекулянты. Элегантно выпустила дым и спросила, подняв стакан:

— За что пьем?

— Я сегодня пью за Луиса Роблеса.

— За Луиса, — и отпила глоток. Лицо ее не дрогнуло.

Рука, державшая стакан, была красивой, тонкой, с длинными пальцами. За бедного Луиса.

Потом она посмотрела стакан на свет.

— Что это у вас за марка?

— Мой джин не марочный. Я беру его в погребке у Хусто, на углу Корредера-Баха. Если нравится, могу замолвить за вас словечко. Хусто вам продаст бутылочку. У него бывает и виски, но я предпочитаю джин. Вы даже представить себе не можете, какие ликеры готовит наш Хусто. Литр джина мне обходится в сорок песет. Вам он дешевле, чем за сто, не уступит.

Она рассмеялась, закинув голову. Волосы у нее были светло-каштановые, подстриженные "под мальчика".

Утром они показались мне темнее. У них был какой-то странный оттенок. Она сидела, вытянув скрещенные ноги, как обычно сидят мужчины, глядя на меня с улыбкой.

Что-то ее явно развлекало.

— Большое спасибо, что вы готовы замолвить за меня словечко вашему другу Хусто, — она смотрела мне прямо в глаза. — Мне очень хотелось познакомиться с вами, Карпинтеро.

— Хорошо вымытый и выбритый, я произвожу лучшее впечатление. Не называйте меня по фамилии. Просто Тони. Этого вполне достаточно.

— Тони Романо, да?

— Вот именно.

— Ты под этим именем выступал на ринге?

— Разные были имена: Кид Романо, Тони Романо… и Другие.

— Говори мне тоже «ты».

— Хорошо, Кристина.

Она откинулась на спинку софы и о чем-то задумалась. Робкой она явно не выглядела. Наверно, слуги, окружавшие ее с детства, и все эти супермаркеты и заводы, владелицей которых она стала в более зрелом возрасте, прекрасно лечат от робости. Я наблюдал, как она, не поморщившись, отпила большой глоток джина, изготовленного Хусто. Вот бы ему на нее посмотреть! Надо будет рассказать старине Хусто.

— Восхитительно, — промолвила наконец она. — Просто восхитительно.

— Что именно?

— Да все это, — она обвела рукой комнату. — Я сижу здесь с боксером, слушаю сентиментальные болеро и пью жидкость для чистки металлических изделий. Полный восторг. Сколько лет я не слушала болеро! Мне казалось, что они уже давно не существуют.

— Манолита Саседон очень любила болеро. Она была романтичной.

— Кто такая Манолита Саседон?

— Одна приятельница, которая прекрасно готовила жареные перцы. Без оливкового масла, очень нежные.

Если тебе не хочется слушать болеро, я выключу приемник.

— Нет, почему же? Мне нравится… болеро, приемник, твой дом… джин… Жаль только, что я не люблю жареные перцы. Выпьем за это.

Мы подняли стаканы и выпили. Я снова налил себе.

Сам не знаю почему, но в эту минуту я подумал о Луисе Роблесе. Представил себе ее и его в любовном экстазе, за обеденным столом, обсуждающими свои семейные проблемы. Но он был мертв, а она пила со мной джин дона Хусто.

Подавшись чуть-чуть вперед, она поставила на столик пустой стакан.

— Плесни мне еще немного своего джина.

Я плеснул, она сама положила лед, встряхнула стакан и отпила немного.

— Знаешь, я тебя представляла совсем другим.

— Каким же?

Она пожала плечами.

— Луис часто рассказывал о тебе. Стоило собраться друзьям, как он тут же начинал рассказывать о своей службе в армии, о своем друге, который учил его боксу. Настоящий боксер! Я все эти ваши истории знаю наизусть. Вот мне и захотелось познакомиться с тобой…

Слушай, вы, кажется, недавно виделись с Луисом?

— Он заходил пару дней назад. Посидел минут пятнадцать-двадцать и ушел. Больше я его не видел.

— Луис тебе что-нибудь рассказывал?

— Да нет, ничего особенного… сказал, что хочет снова встретиться.

— Луис был очень странным… Иногда мне кажется, что л так и не сумела понять его до конца.

— Мне он никогда не казался странным.

— Есть вещи, о которых друг ничего не знает и даже не подозревает и которые знает только жена. Понимаешь?

— Что же тут не понять? Куда ты клонишь?

— Как ты думаешь, сколько мне лет?

— Понятия не имею.

— Сорок четыре. В прошлом месяце исполнилось двадцать пять лет, как мы женаты… двадцать пять лет и тридцать дней…

— Выпьем за это.

Мы чокнулись. Она спросила:

— Ты все еще служишь в полиции?

— Ушел шесть лет назад.

— Луис всегда говорил, что ты служишь в полиции.

Его друг — настоящий полицейский и настоящий боксер!

Он тобой гордился… Тебе неприятно, что я говорю о Луисе?

— Нет.

— Мне кажется, тебе неприятно.

— Еще и дня не прошло, как он раздробил себе череп.

Ты его вдова. Не просто вдова, вдова моего лучшего друга.

— Вдова… — Глаза у нее блестели. Она криво улыбнулась и опрокинула стакан. Слишком уж она лихо пила, даже для такой женщины лихо… Смешно… я уже давно вдова, очень давно… Последние шесть лет мы с ним не жили, вернее, жили в одном доме, но спали в разных комнатах, и у каждого была своя жизнь. Тот Луис, которого ты знал, ничего общего не имел с Луисом, которого знала я, которого я постепенно стала узнавать… А сейчас налей мне еще.

Я налил ей и себе. Мы выпили, не глядя друг на друга.

— Он стал импотентом, — вдруг сказала она. — Импотентом.

Я поднял стакан и выпил до дна. Она слегка улыбнулась мне и принялась за джин. Мы молчали.

По радио звучало болеро "Ты моя" в исполнении Мансанеро. Оно очень нравилось Манолите Саседон.

— У нас было общее дело, но не было семьи, — продолжала она, как бы разговаривая сама с собой. — Фирме нужны были мы оба, фирме всегда нужны все: он, я, все.

Мы вынуждены были оставаться вместе… Но я не испытываю к нему ненависти, никогда не испытывала, поверь мне. Я была его студенткой в университете и влюбилась с первого взгляда. Еще бы, такой способный, умный, культурный и очень красивый… революционные взгляды… Ты себе не можешь представить, каким он был тогда левым…

Влюбилась, вышла замуж по любви и потом еще продолжала по-своему любить его. Луис был… не знаю, как сказать… он был необыкновенным человеком, очень обаятельным, что ли.

— А ну-ка, давай выкладывай все.

Она посмотрела на меня в упор.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты пришла сюда не за тем, чтобы поговорить со мной о своем муже. Ты хочешь узнать, почему Луис сделал такую запись на календаре. Меня уже спрашивал об этом комиссар Фрутос, сеньора де Роблес, и я ответил.

что не знаю.

— Не зови меня, пожалуйста, сеньорой де Роблес Мое имя Кристина, Кристина Фуэнтес. Я очень волнуюсь и нуждаюсь в помощи.

— В какой именно?

Глаза ее блестели, впрочем, она много выпила.

— С Луисом происходило что-то странное, он был не такой как всегда, последние шесть месяцев он много пил, напивался почти ежедневно, по ночам не бывал дома, раньше такого не случалось. Он нервничал… был взвинчен, раздражался по пустякам.

— Не вижу ничего особенного в том, что мужчина иногда выпьет лишнего.

— Дело не в этом. В последние полгода Луис совершенно забросил дела, чи разу не переступил порог своего кабинета. То он говорил, что собирается развестись и вернуться в университет, то начинал нам читать бесконечные политические проповеди… мы узнали, что он связался с плохой компанией… скажем так.

— Что ты понимаешь под плохой компанией?

— Ну… с этими… кто шатается по притонам… ведет распутную жизнь… ты понимаешь, о чем я говорю.

— Откуда вы узнали?

— У фирмы есть служба безопасности, и моя мать — я об этом не знала приказала следить за Луисом. Выяснилось, что он бывает в одном притоне, кажется, бар «Рудольф» или что-то в этом роде. Там собираются гомосексуалисты и «травести», ну… те, кто сделал себе операцию и стал женщиной. — Она замолчала. Я воспользовался паузой, чтобы снова наполнить стаканы. Мы выпили. Никогда бы не подумал, что такая изящная женщина способна так много выпить. — Ужасное место. Я до сих пор не знаю, что там делал Луис и почему он так часто бывал в этом баре… Однажды вечером он очень сильно разругался с мамой… я пришла к концу их ссоры, но кое-что успела услышать. Луис что-то кричал о фотографиях Не знаю… Ты в курсе дела?

— Нет.

— Он ничего не говорил тебе о фотографиях?

— Я уже сказал, что нет.

Балконные двери начали медленно раскачиваться. Я погасил сигарету и тут же закурил новую. Двери вернулись на место, но на стеклах заиграли зеленые блики.

Огромные зеленые огни то вспыхивали, то исчезали. Они показались мне знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где видел их раньше.

— Ты меня слушаешь?

— Стараюсь, — ответил я. — Создается впечатление, что у Луиса была любовница. Обычное объяснение в таких случаях, не правда ли?

— Или любовник. Бар «Рудольф» посещают гомосексуалисты. Наши люди сообщили, что его часто видели в компании высокого худого мужчины по имени Паулино Пардаль, когда-то он работал у нас на фирме. Известный педераст. Он постоянно выкачивал из Луиса деньги, бывали случаи, когда Луис тратил двадцать-тридцать тысяч песет за вечер, а иногда и больше.

Я задумался.

— Паулино, — наконец произнес я. — Ты говоришь, он работал в вашей фирме?

— Кажется, да. Ты, конечно, понимаешь, я не могу знать всех наших служащих, но этот, похоже, ушел от нас с год назад. Тебе что-нибудь говорит его имя? — вопрос ее явно интересовал.

— Лысый, как бильярдный шар?

— Нет, я видела его фото: высокий, худой, с крючковатым носом, очень волосатый, такая пижонская прическа…

ха-ха-ха! Какое красивое болеро! Ну, как его?..

— Понятия не имею.

— Я о бо…бо…ле…ро…

— Ах, о болеро! "Если бы я встретил тебя".

— Ты все болеро знаешь… Ох, не могу! Ха-ха-ха!

…Ну-ка, плесни еще глоток.

Я налил чуть-чуть в оба стакана. Вдруг меня осенило, и я стукнул себя по лбу.

— Вот оно что!

— Что?!

— Зеленые огни. — Я показал на балконные двери…

Она посмотрела без всякого интереса.

— Новая неоновая реклама на Пуэрта-дель-Соль.

— Пожалуй, я выпью за это.

— А я за Луисито Роблеса.

— Как у тебя хорошо!..Уф!

— Тебе должны нравиться пирожные с кремом. Угадал?

Она не ответила, потому что в этот момент была занята копанием в сумочке. Вытащила толстый белый конверт и протянула мне. Я взял.

— Пирожные с кремом действуют возбуждающе, особенно когда много крема… О чем ты?

— … Найди этого Паулино… найди его… Я уверена, что он шантажировал Луиса… У нас нет его адреса.

— Шантажировал?.. Почему тебе не приходит в голову что-нибудь другое? С таким же успехом можно предположить, что они задумали поставить шоу или бой быков. Иди знай!

— Не шути такими вещами. У нас записан телефонный разговор Луиса, последний телефонный звонок… в ночь, когда он покончил с собой… — Я хотел кое-что сказать ей и взял ее за локоть. Дело в том, что в конверте лежала куча денег, много купюр по пять тысяч песет. — Подожди, не перебивай меня. Кто-то требовал у него денег, мол, если он, не даст, они напечатают фотографии. Луис смеялся, смеялся как сумасшедший. Пожалуйста, говорит, сделайте одолжение, публикуйте эти фотографии, ему наплевать. Понимаешь?.. На рассвете он пустил себе пулю в лоб, конечно, ему уже было все равно, напечатают они эти фотографии или нет!

Я сильно сжал ее локоть. Она встала, и я поднял голо ву. Ее маленькие груди, казалось, проткнут ткань блузки.

— Найди этого ублюдка Паулино и отбери у него фотографии, пока не поздно. Он ведь был твоим лучшим другом.

— Я не частный детектив. Расскажи все как есть полиции. Фрутос тебе поверит… и забери свои деньги.

Она стояла рядом и смотрела на меня сверху. Гладкий живот, бедра, запах женщины. Знакомый запах.

— Полиция! — процедила она сквозь зубы и расхохоталась. — Не смеши меня! Мы не желаем, чтобы кто-нибудь узнал, что у Луиса Роблеса, дона Луиса Робле са, экономического советника и члена Административного совета компании АПЕСА, был жених, с которым он снимался в неприличных позах. Да ты с ума сошел! Этот вонючий комиссар, может, и промолчит, ну а его сотрудники? Ты работал в полиции и прекрасно знаешь, что расследование требует участия многих людей, а люди любят болтать… Пресса сразу же разнюхает… Нет, это должен сделать ты.

Она резко опустилась на колени и уперлась руками в мои ноги. Я взял ее за волосы, короткие и жесткие, как грива лошади, и наклонился.

— Сказано тебе, я не буду этим заниматься, — процедил я сквозь зубы. И хватит разговоров.

— Наконец-то ты решился, негодяй, — успела произнести она хриплым голосом, прежде чем я впился ей в губы.

Скупой, блеклый свет, лившийся с улицы Эспартерос, только начинал растворяться в шуме просыпавшегося города, когда я открыл глаза. Она стояла посередине комнаты и одевалась. Ее голое тело на фоне балконной рамы казалось блестящей бронзовой скульптурой.

В комнате ощущался дурманящий запах возбужденной женщины. Насколько я помню, ни одна женщина не оставляла после себя такого сильного запаха.

— Не вставай, — сказала она, застегивая брюки. — Я знаю, где выход.

— Здесь недалеко продают свежие пончики. Свари кофе, я быстро сбегаю.

— Ты совсем помешался на этих сентиментальных болеро, — улыбнулась она. — Зачем нам завтракать вместе?

Потом направилась к двери, открыла ее и только тогда накинула на себя пальто.

— Чао. До скорого.

И ушла.

— Ax ты подонок! Свинья! Что это такое? Не прикидывайся спящим! Отвечай сейчас же!

Я с трудом приоткрыл глаза, не в силах пошевелиться. В голове работал отбойный молоток, язык был как наждачная бумага.

Лола стояла посреди комнаты и чем-то размахивала.

Знойные лучи полуденного солнца лились в комнату через обе балконные двери и больно резали глаза. Джин Хусто, среди прочих поистине великолепных качеств, обладал и таким эффектом.

— Чем ты тут занимался, подлец? — Лола все еще размахивала каким-то предметом. — Бог мой, что здесь происходит?

— Не кричи, — еле слышно прошептал я. — Я тебя прошу, не кричи. Ты же видишь, что у меня голова раскалывается с похмелья.

— С похмелья, сукин сын? Мало тебе! Кого ты сюда приводил, бандит? Отвечай!

— Ты не могла бы кричать потише?

— С кем ты провел ночь, мерзавец?

Наконец мне удалось открыть глаза и сесть. Предмет, которым Лола размахивала как знаменем, представлял собой маленькие белые трусики, ушитые кружевом.

— Отвечай немедленно! — вопила Лола. — Отвечай мне!

— У меня голова трещит, я плохо соображаю. Почему бы тебе не помолчать, пока я не придумаю какое-нибудь приличное оправдание?

В доме у меня было всего две пепельницы: одна из красной керамики реклама марочного вермута, другая из стекла. Лола запустила мне в голову обе, вместе с окурками и пеплом. Мне удалось увернуться, но окурки вперемешку с осколками красной пепельницы рассыпались по постели. Внезапно Лола успокоилась и села в кресло.

— Свинья, — с чувством сказала она.

— Хватит.

— Сукин сын.

— Я тебе говорю: достаточно.

Она бросила трусики на пол.

— Интимное свидание? Птичка, залетевшая сюда, оставила тебе на память небольшую деталь своего туалета!

— Я сейчас встану и сварю кофе. Хочешь?

— Пошел ты со своим кофе…

— Договорились. — Я начал с трудом подниматься. — Кстати, как тебе пирожные с кремом?

Она вскочила, бросилась к журнальному столику, схватила бутылку из-под джина и замахнулась. Остававшийся на донышке джин вылился прямо ей на голову. Бутылка ударилась об пол, издав глухой звук. Лола снова села в кресло. Лицо ее пылало. Мне наконец удалось встать, закурить последнюю остававшуюся в доме сигарету и накинуть халат.

Лола стояла у балкона и смотрела на улицу. Легкий ветерок трепал ее волосы. Назойливый визг машин, проносившихся по Пуэрта-дель-Соль, врывался в комнату как непрошеный гость. На ней была мини-юбка цвета натуральной кожи, едва прикрывавшая крутые бедра. Я подошел к ней поближе.

— Лола…

Она обернулась.

— Все кончено. Тони.

— Не будь дурочкой, Лола.

— Твое барахло я оставлю у «Риваса». А сейчас дай мне ключи от квартиры.

— Сама возьми. Они лежат в верхнем ящике.

Она осторожно открыла и закрыла ящик, как будто боялась разбудить спящего ребенка.

— Давай поговорим спокойно, Лола.

— Мне нечего сказать тебе. Да и не хочется. Ни сейчас, ни завтра, никогда. Ты меня понял, Антонио Карпинтеро?

— Зови меня Тони.

Она пересекла комнату и открыла дверь. Потом пошарила в сумочке и бросила на пол ключ от моей квартиры.

— Я совершила ошибку, связавшись с тобой. Ты голодранец, пустое место.

Дверь с шумом захлопнулась. Удар эхом прокатился по всему дому. Я раздавил пальцами сигарету и выбросил окурок на улицу. В этот момент мое внимание привлек какой-то предмет, валявшийся на кресле. Толстый, белый.

Лола села прямо на него.

Это был конверт, оставленный Кристиной. В нем лежали десять новеньких купюр по пять тысяч песет каждая.

На старушке было легкое серое пальто с подложенными плечами и такого же цвета шляпка, напяленная на макушку. Она поглощала консервированные креветки, усердно работая челюстями. Бар назывался "Да здравствует Пепа" и находился на улице Руис, недалеко от площади Дос-де-Майо. Днем там подавали наскоро приготовленные дежурные блюда и бутерброды, вечером он превращался в сомнительное заведение с оглушительной музыкой. Содержали бар две женщины, и обеих звали Пепа. Одна — темноволосая, маленькая, в очках, издали ее можно было принять за школьницу, но стоило подойти поближе и присмотреться к ее ногам, едва прикрытым мини-юбкой, с сухой, как рыбная чешуя, кожей, похожим на ноги старых рыбаков, как это впечатление улетучивалось.

Вторая была блондинкой. Она как-то странно кривила рот, когда разговаривала, и, казалось, выплевывала каждое слово в отдельности. Лицо ее всегда выражало такое безнадежное отчаяние, что у клиентов появлялось невольное желание утешить бедняжку.

— Нет, нет, донья Росарио! Не надо, хватит!

— Но у меня прекрасно получается, сама посуди. — Старушка сложила ладони рупором и закричала фальцетом: — Испанцы! С этой исторической площади, свидетельницы нашего былого величия, я хочу…

— Отлично, отлично! Хватит!

— Тебе, правда, нравится, дочка?

— Очень.

Я медленно пил двойной карахильо [Кофе с коньяком], сидя у стойки напротив первой Пепы, сдвинувшей очки на лоб и крутившей в руках деревянную зубочистку.

— … туда ходят педерасты и эти сумасшедшие… ну, как их… травести. Все они приходят по своим делам и ни во что не вмешиваются.

— Случаются драки? — спросил я.

— Нет, все спокойно. У них свои интересы, я же тебе говорю.

Старушка дожевала последнюю креветку и расплатилась.

— Я подражаю Хесусу Эрминда, и у меня очень забавно получается, очень.

— Прекрасно, расскажешь в другой раз.

Старушка ушла, а Пепа-блондинка присоединилась к нам.

— Пристала, сил нет. Никак не отвяжешься.

— Она нас достала, — объяснила Пепа-брюнетка. — Решила на старости лет вернуться на сцену и выступать в пародийном жанре.

— Надоела до чертиков. А ты что здесь делаешь? Что ты у нас забыл?

— Ему нравятся артисточки, — внесла ясность черная Пепа. — Вот в чем его проблема. Правда, Тони?

— Я тут спрашивал у Пепы насчет «Рудольфа».

— Только этого не xeaiano! Еще один ненормальный.

Решил связаться с травести? Боже мой, разве сейчас есть мужчины!

— В первый раз слышу, что там собираются травести.

Ты случайно не перепутала?

— Хватит заливать… видать, захотелось попробовать.

Нечего прикидываться.

— Я не прикидываюсь.

— Это сейчас в моде, — заверила меня черная Пепа. — Все ищут острые ощущения.

— Ничего нового в этом нет. У меня был двоюродный брат, который выступал на сцене, наряженный под итальянскую певицу Глорию Лассо. Однажды ему даже удалось победить на конкурсе песни. Как-нибудь расскажу вам эту историю.

— Врешь ты все, только у тебя не очень получается.

— Ладно, давайте всерьез. В «Рудольфе» собираются только травести?

— За это я ручаюсь. Еще один карахильо?

— Нет.

Я достал сигару и стал медленно ее раскуривать.

— Послушай, Тони, — сказала блондинка, — ты, кажется, работаешь на Драпера?

— Выполняю иногда его поручения.

— А наше ты не мог бы выполнить?

Пепа-брюнетка прервала ее.

— Ты знаешь Артуро Гиндаля, хозяина кафе «Пекин», здесь, за углом?

— Гиндаль? Что-то знакомое, может, и сталкивался с ним, когда работал в полиции, но точно сказать не могу.

— Ладно, я тебе объясню, в чем дело. Это тот еще тип, подонок и сутенер. Когда-то он считался моим женихом, понимаешь? Мы с ним порвали, но он остался нам должен около ста двадцати пяти тысяч за все, что здесь выпил и съел. Платить он не желает.

— Свинья такая, — подтвердила блондинка.

— Ты бы не взялся?..

— Назовите точную сумму долга. Десять процентов мои.

— Ура! — завопила блондинка.

Брюнетка положила мне руку на плечо.

— А ты не врешь?

— Это моя работа.

Блондинка пошарила под прилавком и вытащила целую пачку счетов. Я спрятал их в карман.

— Ровно сто двадцать пять тысяч.

— Договорились. В ближайшее время займусь вашим делом. Сколько с меня?

— Нисколько, — поспешно ответила брюнетка. Блондинка посмотрела на нее и скривила рот. — Куда ты так торопишься?

— Делаю тут одну работенку для Драпера.

— Счастливо тебе.

Я направился к выходу.

Какой-то толстый тип с тремя подбородками, в грубой замшевой куртке, толкнул меня.

— Вы сеньор Карпинтеро? — спросил он. У него были несоразмерно большие десны и очень маленькие зубы. — В «Барбиери» мне сказали, что вы должны быть здесь.

Через кафе «Барбиери» я обычно держал связь с друзьями.

— Да, это я.

— Я вас ищу все утро. — Он сунул руку, похожую на подушку, во внутренний карман куртки, вытащил мятый конверт и помахал им перед моим носом. — Паулино хочет видеть вас.

Толстяк так и остался стоять в дверях, разглядывая меня своими хитренькими глазками, пока я открывал конверт и читал записку, написанную почерком ученика, часто пропускавшего занятия.

Записка гласила: "тони старик сегодня в семь у рудольфа пожалуйста приходи твой друг паулино".

— Скажите, что я буду.

Записку я сложил и положил в карман пиджака.

Толстяк похлопал меня своей лапой по плечу.

— Прекрасно, друг. Обязательно скажу, если увижу.

Я вышел из бара, а толстяк направился к стойке. Его громовой голос был слышен на улице. Он заказал коктейль «соль-и-сомбра».

Женщина была пухленькой и маленькой. Бросалось в глаза, что она принарядилась в свой лучший костюм из розовой шерсти в мелкий цветочек. В руках она держала пятикилограммовую пачку стирального порошка «Флаш».

Глаза блестели.

Впустив меня s дом, она отступила на шаг и визгливо запела:

— Флаш, Флаш, Флаш… нет чище белья, чем наше! — Перевела дух и снова затянула: — Флаш, Флаш, Флаш!

— Вы победили, сеньора, — прервал я ее визг. — А теперь покажите, где тут у вас кухня.

Песенное настроение как рукой сняло.

— Кухня?

— Да-да, кухня. Нужны доказательства.

— Ах, пожалуйста! Проходите сюда! — Она шла по коридору с огромной пачкой стирального порошка. — Скажите, пожалуйста, сколько я выиграла? Я так счастлива!

— Красивая кухня. Очень красивая, сеньора.

— Вам нравится?

— Конечно.

Все предметы кухонного гарнитура стояли чистенькие и блестящие вдоль стенки, тесно прижавшись друг к другу. Слишком дорогая и громоздкая мебель для такой маленькой кухни. Я вытащил пачку счетов и положил их на красивую салфетку, покрывавшую стол.

— Что это так… такое? — заикаясь промолвила она.

— Вы не платили за кухню ровно год, сеньора. На сегодняшний день вы задолжали компании «Эладио» ровно двести двадцать пять тысяч.

Пачка «Флаша», так чисто стирающего ее белье, упала на пол.

— Кто… кто вы такой?.. Мне позвонили с радио, программа "Наш быт", и сказали, что я получу премию, если покажу коробку стирального порошка и спою какойнибудь куплетик… я не понимаю…

— Представления не имею, кто вам звонил, — соврал я, не моргнув глазом. — Лично я представляю контору Драпера, ведущую дела компании «Эладио». Это ваша последняя возможность выплатить долг, сеньора. Если вы отказываетесь, я звоню в полицию. Ваше поведение преступно.

— Мне только что звонили с радио и сказали, что выбор пал на меня… то есть, что я должна показать сеньору, который ко мне зайдет, пачку порошка «Флаш», и мне заплатят выигрыш… Знаете, я всегда пользуюсь порошком «Флаш», телевидение его постоянно рекламирует. Но… о, боже мой… значит, вы… не тот, не с радио!

— Я вам уже сказал, что нет, — снова соврал я. — Я представляю контору Драпер. — Насилу сдержался, чтобы не выдать ей: "Контора Драпер, чтобы ты не драпанула", но вовремя прикусил язык. — И одновременно фирму «Эладио», которой вы задолжали за целый год, не считая процентов и штрафа за просрочку. Итак, будете платить или вызывать полицию?

Она расплакалась. Первыми симптомами надвигающихся рыданий были учащенное колыхание огромного бюста и красные пятна на лице. Ее плач напоминал звуки, издаваемые при полоскании горла. Но растрогать меня ей не удалось, во всяком случае, никаких ассоциаций с моей мамой она не вызывала. Моя мать никогда не плакала, по крайней мере, я не видел. Только один раз в жизни ее гла за увлажнились. Это было много лет назад, когда отец как-то вечером сообщил ей, что спустил с друзьями в пивной весь свой заработок чистильщика обуви. Услышав эту новость, мама несколько мгновений смотрела на отца твердым, немигающим взглядом, и по ее щекам скатились две слезы. Потом быстро вытащила из кармана своей черной юбки большой кухонный нож, который всегда держала при себе, и ударила отца. Он мгновенно протрезвел при виде крови, проступившей на плече. Удар был нацелен в сердце. С тех пор отец приносил маме всю зарплату, а на выпивку оставлял себе только чаевые.

— Прекратите плакать. Вы этим ничего не добьетесь.

И не пытайтесь разжалобить меня разговорами о том, что ваш муж остался без работы, потому что это неправда. Я навел справки. Он слесарь и зарабатывает в четыре раза больше, чем раньше, когда работал в строительной компании «Агреман», откуда его уволили по сокращению штатов. Так что выкладывайте, на что вы употребили деньги, предназначенные на оплату купленной в кредит кухни.

— Это все ради моей дочери, — всхлипнула она. — Приданое для Лолы, она выходит замуж и…

— Глупости. Сейчас не принято давать приданое. Дети не способны оценить такие жертвы. Пусть сама наживает.

— Вы не понимаете, я…

— Я прекрасно понимаю, сеньора, только одну вещь: если вы не заплатите сейчас, то сядете в тюрьму, а ваш муж все равно вынужден будет заплатить потом. Никто вас не освободит от оплаты. Вы представляете, что вас ждет? Вы в тюрьме, а ваш муж пьет каждый день и приводит сюда друзей играть в карты. Не говоря уже о том, что ваша Лола так и не выйдет замуж. Какой зять захочет иметь тещу, сидящую в тюрьме?

Рыдания стали громче.

— Сколько стоит эта кухня? — Я окинул взглядом многочисленные шкафчики, полки, стойки, занавески, электроприборы и открывалки.

— Полмиллиона, это самая лучшая модель… моя кухня, — всхлипнула она. Самый дорогой кухонный гарнитур… микроволновая печь… электронное управление…

— Полмиллиона, — в ужасе произнес я шепотом. — Вам не кажется, что это слишком дорого, сеньора?

— Здесь можно… жарить цыплят. — Она подошла к электрической плите, нажала кнопку, и конфорки сразу же раскалились докрасна. — Видите, здесь есть шампуры, чтобы жарить цыплят, сигнализация, звоночек… ой, боже мой!..часы и все такое.

— Мне очень жаль, но в тюрьме вы не сможете жарить цыплят, вам не понадобятся ни звоночек, ни часы. Вас оденут в грубую рубаху и поместят в одну камеру с воровками и извращенками. Вы ведь слышали о женских тюрьмах, не правда ли? Это ужасно, поверьте. Всевозможные болезни, извращения. Так что…

Я вздохнул. Женщина все еще плакала. Слезы с необыкновенной легкостью катились по ее лицу. свидетельствуя о хорошей тренировке.

— Ох, боже мой! Господи, боже мой!

Я решил подкрутить гайки.

— Представляю себе вас в тюрьме, сеньора. Учтите, это будет не моя вина. Лично мне вы симпатичны, вы мне напоминаете маму, пусть земля ей будет пухом.

— Пожалейте меня… я не хочу в тюрьму… Если мой Лорен узнает, что я не платила за кухню… О боже! Он ведь ничего не знает, думает, я уже выплатила, представляете?…Я копила деньги для Лолы… она собирается замуж, прекрасный парень, техник… Мой муж не знает…

Святой Боже! Пресвятая Богородица!

— Подождите, сеньора. Сколько у вас отложено в банке на приданое Лолы?

Слезы мгновенно высохли.

— Что вы сказали?

— Сколько у вас в банке?

— Сто пятьдесят тысяч.

— У вас должно быть больше, я уверен. Ну да ладно, я пойду вам навстречу. Вы мне напоминаете мою бедную маму. — В порыве великодушия я стукнул кулаком по счетам. — Если вы сейчас заплатите сто тысяч, всего сто тысяч, я прощу вам вторые сто тысяч, то есть проценты и штраф за задержку. Сам не знаю, зачем я это делаю, чистое сумасшествие с моей стороны…

— Сто тысяч? — тихо произнесла она. Я понял, что у нее в уме работает калькулятор: взвешивает все «за» и «против».

— Всего сто тысяч, и вы не попадете в тюрьму, ваш Лорен не будет пить и приводить в дом дружков, которые только и знают, что играть в карты и плевать на пол, а ваша Лола выйдет замуж с более скромным приданым, но зато выйдет замуж, что в наше время уже немало. Итак?

— Сто тысяч, и вы мне простите другие сто, — казалось, она стала успокаиваться. — Мне придется пойти в банк.

— Я пойду с вами.

— Вы ведь не потребуете другие сто тысяч?

— Да, но только поторопитесь. Я могу передумать и раскаяться в своей доброте.

Всю дорогу мы прошли молча. В маленьком вестибю ле районного отделения банка она отсчитала и вручилa мне сто купюр по тысяче песет. В обмен я отдал ей все счета и справку об аннулировании долга, подписанную компанией «Эладио».

Обратно я ехал на такси и думал о том, что это был мой первый заработок после месяца бесплодных поисков работы. Появился повод отметить событие обедом в ресторане "Семь дорог" на улице Сан-Висенте-Феррер, неподалеку от дома Лолы.

Ресторан изысканный, и цены в нем недоступны такому человеку, как я, но если уж праздновать, то стоит потратиться. Держали ресторан две подруги, Алисия и Мария по прозвищу Галисийка, которая любила говорить, что могла бы стать актрисой. Я застал только Длисию, высокую женщину, имевшую привычку ломать пальцы во время разговора. Она посоветовала мне взять треску. Молоденькая официантка родом из Эстремадуры с внешностью мавританской принцессы и восточным именем Зораида сказала, что белое вино из Кольменара очень хорошее и не слишком дорогое.

Когда я кончил обедать, табачные киоски уже открылись, и я позволил себе роскошь: сигару «монтекристо», которая стоила так дорого, что поводов для веселья оставалось немного: деньги улетучивались очень быстро. Размышляя на эту тему, я все же взял такси и поехал к Драперу.

У него в кабинете я выложил на стол сто купюр, и старик так растрогался, что даже обнял меня и похлопал по спине, такой довольный, как если бы мы с ним сорвали крупный выигрыш в лотерею. Потом он сказал, что у него для меня есть работа и чтобы я зашел к нему через два дня по очень важному делу.

Стараясь убить время до семи часов, я решил выпить кофе по-ирландски в "Новом Оливере", где обычно собираются интеллектуалы-полуночники и куда должен был заглядывать Луисито Роблес.

Я спросил о нем у одного из официантов, и тот ответил, что дон Луис Роблес давно у них не Ьывал. По меньшей мере год.

Швейцар бара «Рудольф» был наряжен не хуже, чем укротитель львов в австрийском циркв. Яркие огни у зхода падали на него золотым дождем, ос. пепительная улыбка казалась нарисованной пурпурной краской. Время приближалось к семи, когда я поздоровался с ним v\ вошел в длинный просторный бар, битком набитый одинокими мужчинами, одетыми так, как если бы конец света уже наступил. Попадались и женщины, все с прокуренными хриплыми голосами и в париках.

Я сел на единственное свободное место рядом с установкой искусственного освещения. Каскад зеленых огней падал с потолка прямо на мой столик. На стенах висели какие-то фотографии, но с моего места я не мог их разглядеть. На той, что висела рядом со мной, был запечатлен Том из Финляндии, мускулистый волосатый тип, демонстрировавший всему миру свой прибор, сильно смахивавший на муниципальный водопроводный шланг.

Официант был одет в широкий блузон.

— Что желаете? — Мягким движением он прошелся тряпкой по столу.

— Джин с тоником и орешки.

— Миндаль?

— Давайте миндаль, все равно.

Казалось, все здесь друг друга знают. Возраст клиентов приближался к тридцати, хотя попадались и томные юноши, и старые педерасты, из тех, что обычно толпятся в общественных туалетах, озираясь украдкой, как голодные волки. Но большинство составляли сильные мужчины с крепкими бицепсами и тонкой талией, завсегдатаи культуристских клубов. Они громко разговаривали, стараясь перекричать друг друга. Кругом стоял адский шум, в котором тонули пронзительные звуки музыки.

Принесли джин, и я отпил глоток. В этот момент к моему столику подошла смуглая женщина с полными губами, одетая в длинную юбку с разрезами по бокам и сильно декольтированную блузку. Черные волосы были распущены до пояса.

Она сеПа рядом, и я заметил на ее лице следы бритвы Голос был хриплым, но она даже не пыталась изменить его.

— Одиночества нужно избегать, милый, — сказала она.

— Ты права.

— Что ты пьешь?

— Джин с тоником.

— Угостишь?

— Конечно, детка. Закажи себе что хочешь.

Я поманил официанта в блузоне, и он бегом кинулся к нашему столику

— Куантро со льдом, Фернан, — сказала она и, повернувшись ко мне, добавила: — обожаю этот ликер, оставляет приятное ощущение на губах, и целоваться вкусно.

Она рассмеялась, официант поклонился и отошел. Я заметил, что у нее сильные, привычные к работе руки.

— Часто заходишь сюда?

— Первый раз.

— Я так и думала. Мы все здесь большие друзья, одна компания, понимаешь? Но иногда хочется познакомиться с кем-нибудь со стороны. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Можно взять одну миндалинку?

Она загребла целую пригоршню, кинула в рот и начала громко жевать.

— Меня зовут Аманда, а тебя?

— Тони.

— Тони? Какое красивое имя…

— Я всегда считал, что у меня вульгарное имя.

— Все зависит от человека. Тебе очень идет это имя, сразу видно, что ты человек с характером.

Я взглянул на часы. Паулино запаздывал.

— Кого-нибудь ждешь?

— Друга.

— Понятно.

Она снова высыпала на свою жесткую ладонь остатки миндаля и принялась его грызть. Официант принес куантро, она отпила половину и облизнула губы.

— М-м-м, какая прелесть… Скажи, милый, ты пришел сюда по рекомендации друга?

— Да.

— Может быть. я его знаю. Как его зовут?

— Паулино.

— Паулино? Ты хочешь сказать, что Паулино твой друг?

— Именно это я и хочу сказать. Но что с тобой?

— Ничего. Он здесь хозяин. Значит, тебя интересуют карты?

— Меня интересует только одна карта, скажем так.

— Он обычно приходит в это время.

Она тряхнула головой, откидывая назад волосы. Парик был явно дешевый.

— Я с ним не разговариваю. Он мерзкий тип… Видишь вон ту девушку?

Она показала пальцем на худую женщину в черных бархатных брюках.

— Это его невеста… Ванесса… Раньше мы с ней были подругами, очень близкими подругами, понимаешь? Но потом она связалась с Паулино… я ей все выложила начистоту. В жизни и так много страданий… к чему мне эти неприятности… я права?

— Абсолютно.

У той, которую звали Ванесса, было узкое, какое-то стертое лицо, тонкие губы и брови вразлет. Волосы она начесывала под Бриджит Бордо.

— Паулинс — порядочная свинья, — вздохнула моя собеседница и залпом допила свой бокал. Потом положила руку мне на ширинку. — Пойдем наверх, милый?

— Ты слишком торопишься, Аманда.

— Пойдем, не пожалеешь, вот увидишь.

— Амандита…

— Что, милый?

— Держи ручки при себе, как хорошая девочка. Не обижайся. Дело в том, что я очень робкий.

— Ты мне очень нравишься, честное слово. Может, все-таки поднимемся наверх на минутку? Это будет великолепно.

— Не сомневаюсь, но у меня свидание с Паулино, пойми же ты, наконец. Лучше выпей еще куантро.

— Большое спасибо, милый. — Она громко окликнула официанта, который в этот момент в противоположном конце зала пошел танцевать с каким-то пузатым и бородатым дядей. — Ты не можешь себе представить, какие они тут все скупые.

Блузон подошел к нам походкой изнуренного человека.

— Еще один куантро, Фернан. — Официант вопросительно посмотрел на меня. — Он платит. Быстренько, одна нога тут, другая там.

— Послушай, Амандита, ты не помнишь, не приходил сюда вместе с Паулино высокий красивый мужчина?

— Дон Луис.

— Он самый… Скажи, пожалуйста, они здесь часто бывали?

— Почти что каждый вечер… Ты ведь знаешь Паулино, он не может жить без карт.

Я вспомнил. В армии у Паулино была кличка Шулер.

Никто не мог обыграть его в покер.

— А где они играют?

— Вон там, — она показала на тяжелую портьеру бледно-лилового цвета, полностью закрывавшую дверь в глубине зала. — Это его кабинет… Они там проводят ночи напролет, играют в карты и пьют… Я не люблю, когда мужчины напиваются… противно… А ты?

— Я тоже.

Появился блузон с куантро и поставил его возле Аманды. Пузатый бородач терпеливо поджидал своего партнера.

Она снова опрокинула залпом полстакана.

— Паулино тебе близкий друг?

— Не очень, скорее знакомый.

— Он совсем забросил заведение, все это в конце концов лопнет… Виновата Ванесса… Раньше здесь дела шли прекрасно, приятно было зайти.

— Они что, только играли в карты?

— Как тебе сказать… дон Луис иногда выходил… Он очень щедрый, настоящий джентльмен… Пил, конечно, много, но меру знал, никогда не напивался… Однажды он подарил мне целую бутылку куантро, подумай только…

Вот уж несколько дней, как он не приходит. — Она рассмеялась. — Они собирались вчетвером: дон Луис, Паулино, еще один его дружок по кличке Псих и здешний управляющий Мононкле Соберутся и часами подряд дуются в карты. Тоже мне развлечение…

— Сегодня они, кажется, не придут, — сказал я, бросив взгляд на часы.

— Наверно. Паулино возится со своими грузовиками

— Какими грузовиками?

— Ты что, не в курсе дела? Он часто ездит… — Она внимательно посмотрела на меня. — Послушай, какие же вы друзья, если ты ничего не знаешь о грузовиках? Ты случайно не из легавых?

— Не говори глупостей.

Она положила руку мне на колено и чуть-чуть наклонилась.

— Я с первым встречным дела не имею.

— Это я сразу усек.

— Милый, тебе будет хорошо со мной. Пойдем. Всего три куска.

— Держи ручки при себе, крошка.

— Пошли, с тебя я возьму два.

— Нет.

— Тогда угости еще одним куантро.

— Амандита, ты очень добрая и хорошая девушка, но три куантро — это слишком. Тебе не кажется?

Аманда отвлеклась на какое то время, глядя на двух типов, целовавшихся с таким остервенением, как будто бы они вылавливали друг у друга муравьев чо рту и тут же их убивали.

— Знаешь, я не способна сидеть здесь просто так и ничего не пить. Честное слово.

— Попроси стакан воды.

Она встала и одернула юбку на костлявых бедрах. Силиконовые инъекции и гормональные препараты накачали ей грудь не хуже, чем у хозяйки солидного пансиона.

Кончиком языка она провела по губам.

— Я обычно бываю в «Танжере», его содержит мой деверь. Сюда я прихожу повидаться с друзьями. Я не какаянибудь дешевка, просто… нужны деньги… на операцию.

Но я не продаюсь.

Гордой походкой, напоминающей движения пасодобля, она отошла от моего столика, чтобы присоединиться к толпившимся у стойки друзьям.

Я медленно потягивал все тот же джин с тоником. Ча сы пробили десять, мне надоело наблюдать этот бедлам, я расплатился и вышел.

На улице меня поджидали двое. Один — высокий, грузный, с неожиданно короткими ножками. Он напоминал бочку пива. Жидкие белобрысые волосы были тщательно распределены по огромному черепу. Второй — сухопарый, подобранный, выглядевший элегантно в своем темно-синем пальто. Он все время делал какие-то хватательные движения руками, сжимая и разжимая пальцы, как будто ловил мух. Лицо у него было холодным и невыразительным. Я узнал его. Это был Дельбо. Он приходил ко мне в то утро с Луисом.

Оба не производили впечатления моих друзей.

Тип на коротких ножках схватил меня за локоть.

— Сеньор Карпинтеро? Мы хотим поговорить с вами. — Я тщетно попытался освободиться от его клешни, которая жгла меня, как горячая грелка. — Это не займет много времени.

— Сожалею, но не имею обыкновения разговаривать с незнакомыми людьми. Кто знает, чего от них можно ждать.

Мужчина в синем пальто медленно приблизился ко мне.

— Донья Ортенсия желает поговорить с вами. Будьте добры…

Он указал на большой «мерседес», припаркованный на противоположной стороне улицы.

— Кто такая донья Ортенсия? Она работает в баре «Рудольф»? Я, кажется, с ней незнаком.

На бесстрастном лице мужчины в синем пальто появилось какое-то подобие эмоций: ноздри раздулись, тонкие губы скривились.

— Это теща дона Луиса, — процедил он сквозь зубы.

— Мне будет очень приятно встретиться с ней.

Тип на коротких ножках по-прежнему сжимал мой локоть.

— Не будете ли столь любезны?.. — обратился я к нему.

— Сорли, — приказал Дельбо, и тот отпустил меня.

— Благодарю. — Я потер руку. Она совсем онемела.

Мы перешли улицу. Коротконогий по имени Сорли открыл дверцу машины, подождал, пока я сел, и захлопнул ее.

Мать Кристины курила сигарету, запах дорогого табака смешивался с ароматом тонких духов. Она сидела, откинувшись на спинку, положив ногу на ногу, и даже не взглянула в мою сторону. На ней был белый кожаный пиджак, надетый поверх очень короткого черного платья, открывавшего ноги намного выше колен. На голове нечто вроде белой чалмы, на шее сверкающая нитка такого крупного жемчуга, что он казался не менее фантастичным, чем мечты примадонны из кордебалета.

Лицо у нее было гладкое, кожа натянутая, без морщин и пятен. Она мягко покачивала ногой, которая вполне могла принадлежать балерине.

Заднее сиденье было изолировано от переднего стеклянной перегородкой. Дельбо опустил стекло и просунул голову.

— Куда прикажете, донья Ортенсия?

Женщина медленно повернулась ко мне.

— Если вы не против, мы вас подбросим до дому. Где вы живете?

— Они знают, — сказал я. — Они даже знают, в каких кафе и барах я бываю, что заказываю. Может быть, вас также интересует размер моего костюма или вы и это знаете?

— Пожалуйста, Дельбо, к нему домой.

Элегантный мужчина в синем пальто закрыл перегородку, и машина тронулась.

— Извините за столь необычно обставленную встречу, но у меня мало времени, я спешу. Мне не хотелось бы откладывать выяснение некоторых вопросов, сеньор… Карпинтеро.

Я молчал. Пусть выкладывает все.

— Я не люблю ходить вокруг да около, поэтому постараюсь изложить свою мысль предельно четко. Смерть Луиса ужасно отразилась на моей дочери, да и на всех нас… Луис. всегда был… я бы сказала, несколько неуравновешенным человеком. Прекрасный экономист, но большой фантазер. Моя дочь точно такая же, сеньор Карпинтеро. — Она внимательно посмотрела на меня. Я хранил молчание. — Немного не в себе и с большими причудами. Вчера вечером она была у вас и наговорила много всякой всячины, вполне понятное состояние женщины, долго страдавшей от неудачного брака. Вы меня понимаете, сеньор Карпинтеро?

— Вы очень ясно излагаете свою мысль.

Она кивнула головой и сбросила пепел на пол. Ктонибудь потом уберет.

— Она росла без отца, а я слишком много работала, чтобы пробиться в жизни. Это было нелегко, очень нелегко. — Голос ее стал проникновенным. Я, наверно, не уделяла достаточно внимания ее воспитанию. Сейчас уже не поправишь. Кристина вполне сложившаяся женщина, и у нее есть свои обязанности. Мы все много работаем, и она в этом смысле не исключение. До сих пор она всегда была на высоте своего положения, но вчера совершила непростительную ошибку, придя к вам домой. Она мне все рассказала, мы с ней очень близки, сеньор Карпинтеро, очень близки. У меня никого нет, кроме нее.

— И кроме ваших предприятий, не так ли?

Она раздавила сигарету в пепельнице и слегка повернулась ко мне. Юбка поднялась еще выше. Тон резко изменился. теперь она говорила, как бы выплевывая каждое слово.

— Вы вульгарны. Надеюсь, у вас нет никаких глупых иллюзий относительно моей дочери.

— Вы как раз тот тип матери, которую каждый мужчина мечтает иметь своей тещей. Послушайте, что я вам скажу: мне до вас нет никакого дела. Единственный человек, до которого мне было дело, — это Луис, муж вашей дочери. Все.

Она наклонилась вперед, потом с силой откинулась назад и сжала руки на коленях.

— Я не потерплю ваших оскорблений!

— Это вы меня оскорбляете. У вас все?

Ее распирало от злости. Но постепенно она взяла себя в руки и отвернулась к окну, как бы не желая дышать со мной одним воздухом. Потом снова медленно заговорила, не глядя в мою сторону.

— Выбросьте из головы дикую мысль о том, что вы якобы должны расследовать какую-то историю, связанную с бедным Луисом. — Она повернула голову, глаза ее были похожи на мокрые рыболовные крючки. — Если нам потребуется дополнительное расследование, а оно нам не потребуется, мы прибегнем к услугам полиции, но не к вашим. Понятно?

— Почему бы вашей дочери не сказать мне самой все это?

— Моя дочь очень занята. Поэтому с вами говорю я.

Ясно? Забудьте все, что между вами произошло, и занимайтесь своими делами.

Машина пересекла Пуэрта-дель-Соль, проехала по улице Карретас, на площади Бенавенте мы свернули на Аточу, доехали до Санта-Крус, потом спустились по Эспартерос и остановились у моего дома. Она смотрела в окно. Я вышел. Тип, похожий на пивную бочку, тоже вышел. Он опять схватил меня за локоть своей клешней.

— Давай лучше по-хорошему, слышишь? Башли можешь оставить себе на память.

Носок моего правого ботинка пришелся прямо по его лодыжке. Раздался хруст. Он издал утробный вой, выпустил мой локоть и схватился за ногу. Я раскачался и нанес ему апперкот правой. Его подбросило кверху, и он рухнул прямо на машину, ударившись головой о кузов.

Дельбо открыл дверцу, вышел и остановился посреди тротуара. Движения его были строго рассчитаны. В руках у коротконогого появился автоматический пистолет, судя по размерам, «вальтер». Внезапным ловким движением ноги Дельбо ударил его по руке. Пистолет отлетел в сторону.

— Идиот, — спокойно сказал Дельбо и врезал ему пощечину.

— Извините… виноват, сеньор Дельбо.

— Подбери.

Тот нагнулся и поднял пистолет, все время прося прощения у Дельбо. Потом, не глядя по сторонам, сел в машину.

Вскоре поток транспорта поглотил «мерседес», и они исчезли.

В то утро я звонил уже в третий раз, и все время один и тот же голос отвечал:

— Извините, но сеньоры нет дома. Кто говорит?

— Тони Романо.

— Вы хотите что-нибудь передать?

— Да. Скажите сеньоре Роблес, что, поскольку она не подходит к телефону, я буду вынужден прийти к ней домой. Не забудьте, пожалуйста, передать.

В голосе появились колебания.

— Да, да… обязательно передам.

Трубку повесили, и я растянулся на софе. Оба балкона были открыты, в комнату врывался уличный шум вперемежку с пылью и лучами полуденного солнца. Я медленно раскурил сигару. Мой «габилондо», недавно вычищен ный, казался совсем новеньким на блестящей поверхности столика.

Через несколько минут зазвонил телефон. Я отсчитал пять звонков и только тогда снял трубку.

— Да?

— Что тебе нужно? — В ее голосе звучало легкое пренебрежение.

— Ничего особенного… Просто поговорить с тобой.

— Господи! — воскликнула она. — Ты что, вообразил себе, что мы жених и невеста?

— Я еще слишком молод, чтобы иметь невесту. — Было слышно, как она смеется.

— Послушай, оставь себе деньги и не беспокойся по этому поводу. Как-нибудь я позвоню, Сейчас уйма дел.

Мы готовим важную рекламу. Договорились, Тони?

— Итак, Луис совсем не нервничал в последнее время, не правда ли? Ничто его не волновало, никто его не шантажировал. Именно это ты пытаешься мне внушить. Я тебя правильно понял?

Она помолчала немного, прежде чем ответить. Ее голос доносился до меня, как шум спускаемой в унитазе воды.

— Я была не в себе… и многое преувеличила, наговорила лишнего. Во всем виноват твой джин. Извини. Я должна была позвонить тебе сама. но мама… ты ведь знаешь, что значит мама.

— Послушай меня внимательно, Кристина. У меня дома кое-что лежит. Это мне не принадлежит, и я не желаю хранить это у себя. Я хочу вернуть тебе это. Когда мы можем встретиться?

Было слышно, как она вздохнула.

— Ладно. Послезавтра я буду во второй половине дня в нашем супермаркете на улице Толедо. Приходи часам к шести. Договорились?

Я собирался ответить, но она повесила трубку.

Насколько мне известно, в Мадриде два бара под названием «Танжер». Один на улице Сан-Блас. около кино.

Такси мне обошлось в шестьсот песет. Бар специализировался на шашлыках «по-мавритански», там всегда было людно, но никто не слышал о девушке по имени Аманда.

Другой «Танжер» находился на улице Барко, рядом с китайским рестораном «Шанхай». Здесь даже спрашивать не пришлось. Через окно я увидел Аманду, склонившуюся за стойкой.

Тесное, вытянутое в длину помещение было окрашено в розовый и голубой цвета. Арабское название бара перекликалось с несколькими картинками и фотографиями одалисок и караванов верблюдов.

Я сел на высокий табурет у пустой стойки. Аманда подняла глаза от раковины, в которой мыла посуду. На ней была голубая блузка с закатанными до локтя рукавами и другой парик.

— Черный кофе, пожалуйста.

Она скользнула по мне взглядом, опустила глаза и вынула руки из раковины. Потом начала медленно вытирать их тряпкой.

— Как жизнь? — улыбнулся я ей.

— Сам видишь.

— Хорошо погуляла вчера?

— Как обычно.

Поставив на стойку блюдце с ложечкой и сахаром, она повернулась ко мне спиной. Бюстгальтер врезался ей в тело и сзади был очень заметен.

Наконец кофе был готов. Очень плохой кофе, слишком много цикория. Я закурил маленькую сигару.

— Паулино приходил?

Она не сразу ответила. Посмотрела на меня и отвела глаза.

— Нет.

И снова принялась за стаканы.

— Мы много лет не виделись, Аманда, мне нужно очень срочно поговорить с ним. Скажи, где я могу его найти.

— А мне какое дело! — вдруг закричала она. — Почему ты не спросишь у Ванессы, а? Почему ты у нее не спрашиваешь? Я не имею ничего общего с этим мерзавцем.

— Я знаю, Амандита, что у вас с ним нет ничего общего, но я представления не имею, где искать Ванессу, а мне нужно срочно повидаться с Паулино.

— Чего проще: сходи вечером в «Рудольф», она там будет.

— Амандита, детка, мне нужно поговорить с Паулино сейчас.

— Я ничего не знаю, спроси у этой шлюхи Ванессы. — Она поджала губы и стала яростно мыть стаканы. — С двенадцати ночи она промышляет в районе улицы Рискаль, на углу Кастельяна… И оставь меня в покое.

Я попытался изобразить обворожительную улыбку.

— Послушай, детка, будь умницей, скажи, где находится контора Паулино по грузовым перевозкам?

— Оставь меня в покое, я тебе сказала! Ты что, не понимаешь? Что ты ко мне пристал, идиот! Сколько раз тебе надо говорить!

Я обернулся. В дверях кухни, потирая руки, стоял какой-то субъект с перебитым носом и следами оспы на лице. По виду он был выходцем из Северной Африки.

Вьющиеся волосы росли почти что от самых бровей, похожих на раздавленную летучую мышь. На нем была когда-то белая майка, натянутая на квадратные плечи.

Грудные мускулы напоминали два огромных батона.

Он медленно двинулся в мою сторону с мерзкой улыбочкой на лице, свойственной пижонам, проводящим целые дни в спортзалах. Этот был у них, наверно, королем.

Обойдя стойку, он остановился, скрестив руки на груди.

Никогда не видел таких бицепсов.

Я слез с табуретки.

— Что-нибудь случилось, Аманда? — спросил он, не спуская с меня глаз.

— Этот идиот не дает мне покоя!

— Мы с ней друзья, — сказал я, положив сигару на блюдце и пытаясь снова изобразить обворожительную улыбку. — Все в порядке. Аманда, наверно, плохо выспалась. Я справлялся у нее о нашем общем знакомом.

— Валяй отсюда поскорее, а то врежу по твоей дерьмовой роже.

Я вздохнул.

— Врежь ему. Карим, врежь, пожалуйста. — У Аманды заблестели глаза. Он все время пристает ко мне

— Не стоит заводиться с утра пораньше, — сказал я и на всякий случай сделал шаг назад.

Этот шаг спас меня от хромоты. Кудрявый атлет слегка наклонился и повел бедрами. Я не успел заметить его ногу. Он ударил меня по коленке, раздался глухой хруст, и я свалился на пол, как тряпичная кукла. Не отступи я на шаг, он бы сломал мне ногу. С большим трудом мне удалось подняться.

Второй удар, нанесенный левым каблуком, тоже оказался для меня неожиданным. Прием называется «мельница». Он целил в челюсть, а попал в плечо. Я снова упал, попытался встать, но правая нога не распрямлялась.

Он продолжал мерзко улыбаться. Потом встал в позу каратиста: расставил ноги и вытянул вперед руки.

Амандита была в восторге. Она смеялась и аплодировала герою.

— Дай ему, Карим, дай!

Мне удалось встать на ноги и согнуть колено. Лицо у меня пылало. Я медленно снял пиджак, положил его на стол, ослабил узел галстука. У Карима сверкали глаза. Я сжал зубы и вспомнил советы моего бывшего тренера Рикардо по прозвищу Тигр с улицы Аточа.

Главное расслабиться. Чувство ненависти стало улетучиваться. Я посмотрел на него как на пустое место и стал сгибать и разгибать колено.

— Он убьет тебя! У него "черный пояс"! [Знак отличия в каратэ] — Аманда легла грудью на стойку и снова стала аплодировать. — Вот это кино!

— Ладно, попроси прощения у Амэнды и убирайся, У меня много дел. Понял?

Кровь снова прилила к лицу. Мне стало жарко.

— Я тебя проучу, парень. Ты плохо воспитан. Ты просто кусок дерьма, кусок собачьего дерьма, даже хуже.

Ясно, сукин сын?

Он издал холодящий кровь клич и бросился на меня, вытянув вперед ногу. В спортивном зале ему бы поставили высший балл. Отлично выполненное упражнение.

Но не для такого маленького и узкого помещения.

Его резкие повороты требовали пространства, я же в нем не нуждался: отступил чуть влево, наклонился, и его нога просвистела рядом с моим ухом. Прежде чем он успел стать на обе ноги, я ткнул ему пальцами в глаза. Он закричал от боли. Этому меня Тигр не учил. Этому меня научила улица.

Из глазных яблок у него сочилась кровь, он закрыл лицо руками, естественный жест в подобной ситуации для любого человека, каким бы сильным он ни был. Человек всегда хочет выжить. Карим кричал, кричал, не переставая.

Потом я нанес ему удар в пах. Хорошо рассчитанный, точный удар, поваливший его на колени. Примерившись, я еще раз ударил, на этот раз в левый висок, и отступил на шаг, освобождая место на полу. Он свалился как мешок и застыл.

Я медленно подошел к стойке. Амандита стояла белая как мел, опершись о стеллажи с бутылками, прикрыв рукой рот. Глаза у нее готовы были выскочить из орбит.

— Нет, нет, не надо! — всхлипнула она.

Я протянул руку и схватил ее за блузку.

— Где? — задал я только один вопрос.

— Кон… контора "Загородные перевозки"… проспект Вирхен-де-Африка… в Карабанчеле… Вы найдете… в конце улицы…

Я отпустил ее.

— Спасибо, Амандита.

Она удивленно уставилась на меня.

— Не… не за что.

Я с размаху влепил ей пощечину. Она пошатнулась, свалила несколько бутылок и стаканов и уселась на пол среди битого стекла.

Я медленно надел пиджак, поправил рубашку, подтянул узел галстука. Парень по имени Карим все еще лежал, закрыв ладонями лицо. Его рвало.

"Загородные перевозки" производили впечатление процветающего предприятия. В огромном гараже было пумно, вокруг больших грузовиков носились какие-то люди. Я подошел к худому мужчине, стоявшему у стены и тщательно пережевывавшему, как корова жвачку, свой бутерброд.

— Мне нужно поговорить с Паулино.

— С шефом?

— Да. Не знаете, где его можно найти?

Он отрицательно покачал головой.

— Я его сегодня не видел. Спросите лучше у его брата Элиодора. Он в конторе. — Рукой с бутербродом он указал на дверь в глубине гаража. Выйдете на пустырь и увидите контору.

Я поблагодарил, обошел гигантский грузовик, который ремонтировали два механика, открыл дверь и очутился на пустыре. Вернее, это была свалка металлолома, целые горы искореженных металлических предметов. Кабины грузовиков, остатки автобусов, автомобильные рамы… Я с трудом пробирался среди этого хлама, похожего на выветренную горную породу, по направлению к серому зданию, стоявшему в центре металлического хаоса и напоминавшему каземат.

Идти было трудно, правая нога распухла. Внезапно до меня донеслись ритмичные удары. Казалось, кто-то методично бьет чем-то тяжелым по металлу.

У дверей каземата я увидел маленького человечка.

почти что карлика, с силой бившего кувалдой по кузову машины без колес. На нем были синие брюки и такого же цвета свитер на молнии. Ручка кувалды была длиннее, чем он сам, и толще его маленькой головки.

— Эй! — окликнул я его. Мне нужен Пэулино.

Создавалось впечатление, что он меня не слышит, Удар. Кувалда описывает крут над его головой. Снова удар. Прежде чем опустить кувалду, он каждый раз поднимался на цыпочки. Я подошел поближе. У худенького карлика были необыкновенно длинные и толстые руки, свисавшие ниже копен. Вблизи он был похож на паука.

— Паулино здесь?

Никакого внимания. Снова удар. Крыша машины проломилась с резким скрежетом. Кувалда описала новую кривую и опять опустилась на кузов. Как заведенный, даже дыхания не переводил и пот не вытирал.

Я перенес тяжесть тела на здоровую ногу и закурил сигарету. Хотелось есть, чувствовалась усталость, колено ныло, следовало его растереть. Кроме того, я был сыт по горло драками.

— Простите, что я вас прерываю. — Я слегка похлопал его по плечу. Паулино у себя?

Карлик медленно повернулся ко мне, держа кувалду над головой, как если бы это был букет цветов. Лицо его покрывали мелкие морщинки. Сухое лицо, обтянутое пергаментной кожей. Мутно-зеленые, холодные глаза, в которых было не больше жизни, чем в луже после ночного дождя.

Несколько секунд он молча смотрел на меня. Потом кувалда стала двигаться в моем направлении, сначала медленно, а затем вдруг очень быстро. Я кинулся в сторону.

— Эй, послушайте! Что вы делаете?

Кувалда врезалась в землю как раз в том месте, где я только что стоял. Карлик снова поднял ее над головой, сделал несколько шагов вперед и бросился на меня.

— Стойте! Подождите! Послушайте!

Я отскочил назад. Кувалда глухо ударилась о землю.

Казалось, карлик ничего не понимает. Он медленно наступал, не отводя от меня своих маленьких мутных глазок. Шаг, еще шаг. Я отступил к дверям каземата.

— Послушай, орешков у меня нет, может, закурить хочешь? — Я вынул пачку сигарет и протянул ему. — Хочешь сигарету?

Прыжок. Кувалда снова врезалась в землю. Я посмотрел вокруг. Ни живой души, только скелеты машин и отдаленный шум улицы. Позади была дверь каземата. Дальше идти некуда. Я наклонился и поднял с земли камень побольше моего кулака. С силой сжал его и изготовился.

Карлик тоже приготовился к новому удару. Я прицелился, и в это мгновение сзади открылась дверь. Я был вынужден отскочить в сторону.

— Что здесь происходит?

В дверях стоял толстый мужчина с тройным подбородком, в грубой замшевой куртке. Он жадно заглатывал бутерброд. По запаху я определил, что это маринованная макрель. Масло стекало по подбородку и оседало в складках жира. Я узнал его. Это он принес мне записку от Паулино в бар "Да здравствует Пепа".

Карлик держал кувалду над головой.

— Мальчик принял меня за гвоздь. — Я ткнул пальцем в карлика. — Почему вы не держите его на цепи?

— Ты опять за старое, Индалесио? Зачем ты это делаешь, а? Хорошие дети так не поступают. — Карлик опустил кувалду и уставился на типа в куртке пустым взглядом. — Еще раз увижу, не будешь смотреть "Раз, два, три" [Популярный телеконкурс], клянусь богом, не подпущу тебя к телевизору!

Ты мне надоел, Индалесио… — Толстяк откусил бутерброд, масло снова потекло по подбородку, разговаривал он с полным ртом: — Пойди поиграй с машинами. Ну иди, иди.

Карлик, явно недовольный поворотом событий, поволок кувалду к машине и снова принялся наносить по ней ритмичные удары. Я выбросил камень.

Мужчина с бутербродом оперся о дверь.

— Бедняжка, — произнес он, не глядя в мою сторону. — Можете себе представить, он был самым способным ребенком в школе, потом вдруг что-то случилось, какая-то болезнь, и вот что с ним стало. Только и делает, что ломает машины. И так целый день.

— Вы говорите, он был самым способным ребенком в школе? — спросил я. В какой именно школе?

Он посмотрел на меня, собираясь ответить, но вдруг наморщил лоб и свел густые брови.

— Послушайте, вы случайно не?..

— Он самый… Антонио Карпинтеро или Тони Романо.

Вчера вы передали мне записку от Паулино. Помните?

— Да… да… — Он кивнул. — Помню… как же… помню.

— Слава богу, хоть один человек нашелся, который что-то помнит.

Он опять кивнул.

— У меня хорошая память. — Потом внимательно посмотрел на меня. — Что вам нужно?

— Я хотел бы поговорить с Паулино. Вчера он не пришел на нашу встречу.

— Его нет.

— Не знаете, где его можно найти? Он вам что-нибудь говорил?

Очевидно, вопросов было слишком много. Проглотив, не жуя, кусок бутерброда, он снова уставился на меня, держа в руках остатки своей трапезы и явно не зная, что сказать.

— Можно войти? — Я кивнул на дверь каземата. — Там мы спокойно поговорим.

— Конечно. Там будет удобнее. — Он пропустил меня вперед. — Проходите, сеньор Кар… Кар…

— Карпинтеро, но все зовут меня Тони, — помог я ему, входя в контору. Толстяк с бутербродом вошел следом и закрыл дверь. Грохот от ожесточенных ударов кувалдой по металлу стал намного слабее.

Мы находились в большой комнате, метров тридцати, уставленной тесно прижавшимися друг к другу столами, заваленными бумагами. На стенах висели ящики для каталожных карточек. В углу стоял допотопный холодильник.

— Значит, вы Карпинтеро? [Carpintero — столяр (исп.)].

— Зови меня Тони.

— Слушай, Тони, нам не нужен столяр, понимаешь?

Всю работу мы с братом делаем сами, никто не жалуется.

Я снова закурил. Наш разговор обещал быть очень содержательным. Разубеждать его относительно моей профессии явно не имело смысла.

— Как тебя зовут?

— Элиодоро, попросту Доро. Меня все так зовут.

— Все?

Он обвел рукой помещение.

— Здесь, у нас в конторе.

— Скажи мне, Доро, с твоим братом что-нибудь случилось?

На лице у него отразилось полное недоумение.

— Он что, попал в аварию? — спросил он.

— Не думаю. Но вчера он не пришел в «Рудольф» на нашу встречу, я надеялся, ты в курсе. Слушай, ты хоть помнишь, что приносил мне от него записку?

Доро помолчал, но потом ответил:

— Помню.

— Ну вот.

— Что?

— Бог мой!

— Что с вами? Живот болит? Газы? Вы не стесняйтесь… Я всегда говорю, что лучше показаться невоспитанным, чем навредить собстаенному здоровью. Не хотите? — Он протянул мне бутерброд.

— Нет, спасибо.

— Напрасно. Попробуйте. Объедение,

— Нет, спасибо. Где я могу найти Паулино?

— Паулино большой человек. А что вы изготовляете:

мебель, рамы?

— Буфеты.

— Ага.

— Буфеты с музыкой.

— Черт возьми!

— Открываешь дверцу, и звучит популярная мелодия, например "Дикий кот".

— Надо же! — Он мечтательно закатил глаза. — Дорого, наверно, берете?..

— Ерунда, почти что даром.

— Во сколько же обходится такой буфетик?

— Триста песет.

Он перестал жевать. Индалесио все еще упражнялся с кузалдой на пустыре. Это было похоже на метроном. От таких звуков можно было сойти с ума. Я подумал, что нечто подобное вполне могло произойти с Доро.

— Не могли бы вы изготовить для меня парочку буфетикоа? Только я бы хотел с фламенко. Можно?

— Это обойдется дороже.

Он снова откусил бутерброд и долго его пережевывал.

Я бросил окурок на пол.

— Насколько дороже? — наконец спросил он.

— Послушай, Доро, мне нужно повидаться с твоим братом Паулино, а мы все время перескакиваем на другие темы. Скажи мне, где он, и я тебе сделаю любой буфет.

— Я тебе заплачу пятьсот песет, идет?

— Договорились, пятьсот песет за один буфет.

Он откинулся на спинку стула. Последний кусок бутерброда, пропитанного маслом, исчез в его глотке, и он прикрыл глаза, казалось, сосредоточился на какой-то мысли. Вдруг он громко рыгнул.

— Очень вкусный бутерброд.

— На здоровье.

— Спасибо… Послушайте, когда будут готовы буфеты?

— Как только повидаюсь с твоим братом.

— Иногда его здесь не бывает по три дня. — Он подмигнул. — Проказник Паулино…

— Забавляется с невестой?

Он скривил рот.

— Паулино часто ездит в Португалию на нашем большом «пегасе». — Он почесал свой жирный подбородок. — Но в этот раз он не брал грузовик…

— Может быть, взял другой?

— Нет, он всегда ездит на одном и том же. У него особая работа. Три дня на дорогу — туда и обратно.

— Значит, в этот раз он не брал «пегас»?

Доро отрицательно покачал головой.

— Может…

— Что может?

— Видите ли… — Он снова почесал подбородок. — У него есть квартирка, понимаете?…Холостяцкая квартира… ну вот… иногда он… значит… проводит там несколько дней. Адреса никто не знает… даже я… — Он улыбнулся, обнажив грязные зубы. — Но… это…

— Что?

— Я ж говорю… у него есть квартира… — Он посмотрел на меня. Однажды… это… я слышал, как он говорил, что с его балкона… это… видна площадь Дос-де-Майо… Паулино очень любит эту площадь… ну вот… кажется, он говорил, что рядом есть бар, который называется… называется…

— Вспомни, Доро, вспомни, я тебя прошу.

— Нет, не помню.

— Ну что ж ты, в самом деле!

— Постойте… — Он опять скривил рот и почесал лоб. — Постойте, сейчас вспомню, подождите… «Марагато», точно, «Марагато»… Так он и сказал… у нас тут работает один парень, ну вот, он еще сказал, что там делают самую лучшую тортилью с картошкой и луком, а Паулино и говорит, что правда, что он часто заходит туда и что там готовят такую тортилью, пальчики оближешь…

— "Марагато", — повторил я. — Ты уверен, Доро?

— Да.

Я встал.

— Спасибо, я тебе сделаю буфет с Шестой симфонией Бетховена.

— Вы что, нарочно меня злите? Сделайте с фламенко Мы ведь договорились.,

— По рукам.

Я вышел на свалку. Карлик все еще бил кувалдой по бывшему кузову машины давно превратившемуся в бес форменную гору лома.

"Марагато" находился прямо на площади Дос-деМайо, напротив таверны Пако. Это был маленький бар, выкрашенный в фиолетовый цвет. На дверях висела цепь с замком. На листке бумаги, прикрепленном кнопками, было написано: "Среда — выходной".

Я съел бутерброд с тортильей и выпил бутылочку пива у Пако. Когда наша шарага, которую мы называли полицейским участком, находилась на улице Даоиз, мы часто забегали к Пако выпить кофе или пива. Оперативная группа, которую тогда возглавлял Мельяда, тоже приходила сюда каждый день перекинуться в картишки.

Но с тех пор много воды утекло. Улица Маравильяс превратилась в модный район, здесь шатаются торговцы наркотиками, живут молодые художники, артисты. Не знаю, куда сейчас ходят выпить кофе полицейские, работающие в новом комиссариате, расположенном в современном здании на улице Луна. В свое время мы вдесятером ютились в маленькой душной каморке, а сейчас, насколько я знаю, в оперативной группе больше сорока человек, у них даже есть свои машины с рацией и гражданскими номерами.

Пако меня не узнал. Наверно, принял за одного из многих клиентов, покупающих у него кокаин или героин.

А может быть, и за старого педика, ищущего знакомства с худенькими мальчиками, готовыми на все ради пакетика белого порошка.

Таверна была полупустой. В глубине четверо пенсионеров играли в карты, громко разговаривая. Пако смотрел маленький черно-белый телевизор. Он еще больше полысел, волосы стали совсем седые, зато не потолстел.

А вот я, наверно, сильно изменился. В свое время у него долго висела на стене афиша боксерского матча, организованного клубом «Фронтон-Мадрид». Я тогда выиграл по сумме очков у итальянца Мендоччи, на которого возлагали большие надежды.

Я попросил кофе и сигару. В этот момент в лавку вошел высокий мужчина с животиком и тщательно ухоженной бородкой, придававшей его лицу хитроватое выражение.

Мужчина пристроился за стойкой рядом со мной.

— Привет, Пакито. Как жизнь?

— Да никак, сам видишь. Что будешь пить, Артуро?

— Рюмочку хорошего коньяка. Только не вздумай подсунуть мне разливной!

— Обижаешь. Я не держу разливной.

Где-то я видел этого человека. На нем был дорогой костюм, разговаривая, он как-то по-особенному кривил губы.

— Не заводись, Пако, налей-ка лучше коньячку.

Тот налил ему рюмку дорогого коньяка, и мужчина сразу же ее опрокинул. Потом вынул из кармана брюк толстую пачку денег и протянул Пако купюру в тысячу песет.

— Все процветаешь? — заметил хозяин таверны.

— Не жалуюсь, — ответил тип с бородкой. — Хочешь заработать деньги, надо все переделать в современном стиле… сделать все, как в этих пабах", понимаешь? Можно грести в три раза больше. Нарисуешь на дверях какое-нибудь экзотическое название, повесишь пару картинок, поставишь старые столы, и будь здоров.

— Сам-то ты не торопишься сменить название своего заведения, Артуро.

— А зачем менять? «Пекин» звучит очень хорошо, мне нравится… Кафе-паб «Пекин». Чем плохо? [Pub — трактир, пивная (англ.)]

Пако не ответил. Протянул сдачу и снова стал смотреть телевизор, опершись о стойку. Я вспомнил. Это был Артуро Гиндаль, бывший жених Попиты, хозяйки бара "Да здравствует Пепа" с улицы Руис.

— Вас зовут Артуро Гиндаль? — спросил яОн обернулся и взглянул на меня свысока, с весьма наглым видом. Я заметил у него за поясом рукоятку пистолета.

— Да. Что случилось?

— Ничего особенного. Просто я вас ищу.

— Меня?

Пако оторвался от телевизора и внимательно посмотрел в мою сторону

— Извините, вы случайно не?.. — Он не был уверен. — Очень уж похожи на…

— Это я, Пако, — заверил я его, — ты не ошибся. Я самый, только чуть-чуть постарел.

— Черт возьми, Тони, как я рад! — Пако протянул мне руку через стойку, и я крепко пожал ее. Лицо его расплылось в улыбке.

— Как живешь. Тони? Говорили, ты ушел из полиции, но… — Бородатый пижон насторожился и кашлянул.

— … люди любят чесать языками, ты же знаешь…

— Я работаю с Драпером.

— Комиссаром Драпером?

— Он уже не комиссар. У него свое дело.

— Ну ладно, — сказал бородатый. — Я пошел, Я слегка сжал ему локоть.

— Минуточку. — Он отступил на шаг и резко сбросил мою руку.

— Мне не о чем с тобой разговаривать. Тони Романо.

Ты уже не служишь в полиции. Я тебя узнал. Так что давай разойдемся.

— Я работаю в конторе Драпера, которая занимается взыскиванием неоплаченных долгов. В присутствии свидетелей, — тут я кивнул в сторону Пако, слушавшего наш разговор с явным удовольствием, — вы должны признать. что являетесь должником доньи Хосефы Пардо, хозяйки бара "Да здравствует Пепа".

Он расхохотался, обнажив большие желтые зубы.

— Сколько шума из-за такого пустяка! Японский бог!

Что за дела! Я не отказываюсь от этого долга. Что тебе еще нужно?

— Ты должен ей сто двадцать пять тысяч.

Он снова улыбнулся. Распахнул пошире пиджак и стал поглаживать левой рукой пистолет.

— Сто двадцать семь тысяч четыреста сорок песет, если уж быть точным. Так вот, слушай, я тебе кое-что скажу, потому что ты мне понравился. Я не собираюсь платить ни копейки этой девке. Ты меня понял или надо повторить, легавый? — Он хлопнул ладонью по пистолету. — Не волнуйся, у меня есть разрешение на пушку, в нашем районе развелось много ворья. А теперь сматывайся отсюда.

Он не успел сделать и шага к двери, как трость, брошенная Пако, описав кривую в воздухе, попала ему прямо в голову. Я даже не заметил, только услышал резкий звук удара. Артуро было открыл рот, но так и не произнес ни слова и рухнул на пол, хватаясь руками за воздух. Упал как бык, сраженный ударом в затылок.

Я наклонился, вытащил у него из-за пояса пистолет «астра» калибра 9 мм образца 1947 года, впрочем, отлично сохранившийся, прикинул на руке его вес и спрятал в карман.

Четверо пенсионеров прервали игру в карты и смотрели без особого интереса на распластавшегося на полу Артура Гиндаля.

— Что случилось, Пако? — спросил один из них.

— Ничего, — ответил хозяин таверны. — Этот тип стал себя плохо вести. Сеньор из полиции.

Я улыбнулся.

Пенсионеры вернулись к своим картам, а Пако перегнулся через стойку.

— Я, кажется, чуть-чуть перестарался, а?

— Похоже на то. Помоги мне довести его до "Да здравствует Пепа". У меня с ногой не все в порядке.

Вдвоем мы дотащили его до улицы Руис, метрах в пятидесяти от заведения Пако. Всю дорогу бородатый пижон стонал.

Войдя в бар, мы усадили его на стул подальше от дверей. При виде крови, капавшей на пиджак Артуро, Пепабрюнетка закричала не своим голосом.

— Что это такое? Боже мой! Что они с тобой сделали, Артуро?

— Ничего, Пепита, не волнуйся… — пытался успокоить ее Пако. — Он себя вел как пижон, и я… понимаешь, мы…

Пепа подошла к Артуро и подняла двумя руками его голову.

— Что вы с ним сделали, звери… дикие зэери… вы его убили!

— Они меня отделали под орех, Пепита, — еле слышно пробормотал Артуро.

Девушка громко плакала и утирала ему кровь. Я подошел и вытащил у него из кармана пачку денег.

— Твои деньги, Пепита. — В пачке оказалось сто пятьдесят тысяч ровно. Я так и думал, увидев, как он вытаскивал деньги у Пако. Положив деньги на стойку, я сказал Пепе: — Возьми свою долю. Он признался при свидетелях, что должен тебе сто двадцать семь тысяч четыреста сорок песет, немножко больше, чем ты говорила. Мне причитается десять процентов, то есть где-то тринадцать тысяч.

— Пепи, — всхлипнул Артуро, — они отбирают у меня все деньги, отложенные на налог. Сделай же что-нибудь.

Отсчитав свои деньги, я показал их Пеле и хотел было спрятать в карман, но рука наткнулась на пистолет Артуро. Я вытащил из него магазин и патроны. Патроны положил в карман вместе с деньгами, а пистолет вернул Пеле.

Она взяла его, глядя на меня невидящими глазами.

— Ладно, Тони, только… зачем же вы так обошлись с моим Артуро… посмотри, что вы с ним сделали.

— Пепи! Мои деньги! — завопил он.

— Но ведь мы с тобой договаривались. Разве нет?

— Да, но…

— Делай что хочешь со своими деньгами. Хочешь — сожги, хочешь — верни ему, мне все равно. Но эти тринадцать тысяч мной заработаны честно. — Я хлопнул себя по карману. — Надеюсь, ты понимаешь.

— Пепи! — снова закричал Артуро.

— Я вылечу тебя, милый, успокойся.

— Мне нужно возвращаться. Тони, — сказал Пако. — Там никого не осталось.

Мы вышли вместе. Вслед нам неслись стоны Артуро и сюсюканье Пепы. У входа в таверну я протянул Пако пять тысяч.

— Мог бы быть и пощедрее. Тони, — сказал он. — Всю работу сделал я. Давай пополам?

Я внимательно вгляделся в его лицо и вдруг ощутил огромную усталость, как будто бы долго поднимался по крутой лестнице с распухшей ногой.

Потом дал ему еще две купюры по тысяче и медленно пошел по направлению к Сан-Бернардо.

На прощание Пако сказал, что со мной приятно иметь дело.

Дома я долго лежал в горячей ванне, потом приложил к колену компресс из мелко нарубленной картошки и распаренной ромашки. Уснул я сразу.

Проснулся в десять часов вечера. В комнате было холодно. Опухоль спала. Мы всегда делали себе такие компрессы после ринга, когда ныло все тело и воспалялась кожа.

Я встал и взял в руки свой «габилондо». Он был хорошо смазан, вычищен, заряжен смертельными зарядами.

Потом опять положил на столик. Через балкон в комнату проникали зеленые огни неоновой рекламы. Они то зажигались, то тухли.

Зеленые огни. Ах, эти зеленые огни.

Я нашел ее в полвторого ночи. Она стояла под фонарем на углу Пасео-де-Кастельяна и Мария-де-Молина, одетая в длинную белую юбку с разрезами по бокам, полностью обнажавшими худые бледные ноги, и в блестящую черную блузку с вырезом чуть ли не до пояса.

Казалось, она только что сбежала из шумной, пьяной компании.

Заметив, что я направляюсь в ее сторону, она взбила волосы нервными пальцами, унизанными кольцами.

Какое-то мгновение она прикидывала в уме мои финансовые возможности и характер моих ночных желаний, но, судя по всему, оба вопроса остались для нее загадкой.

— Ванесса? — спросил я.

— Ты меня знаешь? — Ее кокетство было доведено до полного автоматизма и напоминало движение пикадоров вокруг быка. Разговаривая, она слегка наклоняла голову, вероятно, это тоже входило в арсенал ее излюбленных приемов.

Ночь была прохладной, насыщенной электричеством, дышалось трудно. На противоположной стороне улицы группа женщин, похожих на Ванессу, приставала к владельцам роскошных автомобилей. Одна из них громко смеялась.

— Мы виделись с тобой вчера в «Рудольфе». Я ждал там Паулино.

— Разве?

— Но он не пришел. Мне нужно повидаться с ним.

— А ты кто такой, котик? Полицейский?

— Нет, я друг Паулино еще со времен армии.

— Понятия не имею, где он. — Она взяла меня под руку и прижалась, обдав густым запахом сладких духов. — Но мы ведь можем поехать ко мне, а? Я замерзла, ночь такая длинная. — Она пощупала мои бицепсы. — Ух, какой ты сильный! Как тебя зовут?

— Тони Романо.

— Тони? Тони Романо? — Она смотрела на меня так, как будто я сказал что-то забавное. — Кажется, Паулино называл твое имя. Ты и в самом деле Тони Романо?

— Единственное, за что я могу полностью поручиться.

— Знаешь, а ведь мы расстались с Паулино.

— Как жаль.

Она кивнула.

— Свинья он порядочная… Но что же мы стоим? Холодно! Значит, ты Тони Ромзно?.. Надо же.

— Мне не хочется, чтобы ты даром теряла из-за меня время. Жизнь нас не балует. Ванесса. Я тебе заплачу.

— Люблю таких понятливых мужчин. Поехали ко мне.

У тебя есть машина?

— Предпочитаю такси.

— Поехали. Дома будет уютнее… мы там согреемся.

— Неплохая мысль.

— И ты мне дашь много денежек, да, милый?… Вот увидишь, останешься доволен. — Она провела большим толстым языком по губам.

— Ванесса, милая, мне от тебя нужно только одно — поговорить о Паулино. Так что давай потом без обид.

— Поехали. Я тебе такое расскажу о Паулино, что у тебя волосы встанут дыбом. — Голос ее звучал угрожающе. — Он мне за все заплатит, подонок, он меня еще плохо знает, я его за решетку упеку, там ему и место… и ему, и этой сволочи, его дружку. Они думают, я дура и ничего не понимаю.

— Чем же он так провинился перед тобой?

— Он меня надул, — сказала она тихо. Потом громко добавила: — Едем?

Ванесса помахала таксисту, медленно двигавшемуся по улице. На шее у шофера был намотан голубой шарф.

Ухмыляясь, он высунул голову в окно машины.

По дороге Ванесса не сказала ни слова, но всякий раз, когда ее прижимало ко мне на поворотах, я чувствовал, что она напряжена. Она была моложе, чем казалась на первый взгляд. В ее худом остром лице было меньше невинности, чем в мизинце у нотариуса. Жизнь в Мадриде тяжела, и если ты хочешь есть три раза в день горячее, одеваться, да еще платить за квартиру, приходится много раз за ночь совершать подобные поездки в такси. Молодые люди с гормональными проблемами, подобные Ванессе, должны обладать твердым характером и изрядной изворотливостью, чтобы продержаться в этом городе.

Такси остановилось на улице Мигель-Анхель у белого дома, фасад которого был буквально усыпан таким количеством маленьких балкончиков, что они казались замысловатым архитектурным украшением. Она открыла подъезд своим ключом, и мы вошли в большой стерильно чистый вестибюль, типичный для домов без консьержки, которые чаще используются под различного рода конторы.

— Тебе что-нибудь говорит имя Луис Роблес?

— Луис Роблес? — Она нажала кнопку лифта, и мы услышали глухой звук электромотора. — Конечно, он часто заходил к Паулино. Очень симпатичный, но странный.

У меня с ним были прекрасные отношения.

В кабине лифта ощущался острый запах дешевых духов и мыла. Ванесса нажала на седьмой этаж.

— Почему странный?

— Он был из другой среды… богатый, хорошо воспитанный человек, настоящий джентльмен… Знаешь, он любил плохо одеваться, специально плохо одевался, понимаешь, что я хочу сказать? В «Рудольф» он приходил в старых джинсах и куртке. Выпьет и начнет говорить о всяких непонятных вещах… философия… капитализм…

фашизм… Любил поговорить, язык у него был хорошо подвешен. Но это был очень воспитанный человек, сеньор в полном смысле слова. Всегда приносил мне подарки и относился с уважением. Паулино говорил, что он покончил с собой. Это правда?

— Когда Паулино сказал тебе?

— Сначала я узнала от Висена, официанта в «Рудольфе». Он нас предупредил: если кто-нибудь будет спрашивать о Луисе Роблесе, мы ничего не знаем… Ясно? Ну а вчера позвонил по телефону Паулино.

— Ясно.

— Я очень расстроилась… Такой симпатичный! Ты его тоже знал?

— Паулино, он и я служили в одной роте. Это было в молодости.

— Паулино обдирал его как липку, наживался на нем самым наглым образом. Он на всех наживается. — Она улыбнулась. — Но со мной это дело больше не пройдет. Я о нем знаю такие вещи… такие… в общем, вполне достаточно, чтобы упечь его за решетку.

Лифт резко остановился, и мы вышли на площадку, оклеенную серыми обоями. По обе стороны от лифта было по двери. Ванесса подошла к правой и открыла ее.

Маленький холл с тремя мягкими стульями и вешалкой из лакированного дерева вполне мог сойти за приемную скромного зубного врача.

— Пойдем в гостиную, там удобнее. У меня еще осталось немного коньяка. Можно включить отопление.

Она толкнула небольшую застекленную дверь и протянула руку, чтобы включить свет. Но кто-то ее опередил.

В комнате стало светло.

Какой-то тип в черной куртке с пистолетом в руках пристально смотрел на нас. Он был среднего роста, смуглый, худой, с тщательно причесанными светлыми волосами. На лице его нельзя было уловить ни малейшего удивления.

Пистолет был марки «баретта» с глушителем, красивая дорогая игрушка.

— Ты! — воскликнула в испуге Ванесса, привалившись к стене. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. — Ты! — повторила она, тяжело дыша.

Я поднял руки. Пистолет едва заметно сдвинулся с места, всего на несколько миллиметров.

— Ты, кажется, не рада нашей встрече, детка? — сказал тип и осторожно закрыл дверь. — К стенке. Живо.

В комнате стоял низенький стол, покрытый голубой скатертью, на нем пустая цветочная ваза, рядом два дешевых кресла и софа, обтянутая искусственной кожей. Две закрытые двери вели в другие комнаты. Я встал лицом к стене. Прямо перед моим носом висела картина, изображавшая лошадь, бегущую по кромке моря.

— Послушай!.. Я не имею ничего общего с Паулино!

…Ради бога, это чистая правда!.. Я ничего не знаю! — В словах Ванессы чувствовался страх, животный страх. Голос ее звучал прерывисто, она вся дрожала.

Я слышал ее тяжелое дыхание. Тип в черной куртке произнес:

— Заткнись и молчи, пока тебя не спросят. Ты меня поняла?

— Да, да, — еле слышно прошептала она.

— А ты, шаг назад. — Я подчинился. — Ноги пошире, руки на стенку.

Он подошел сзади и вполне профессионально обыскал меня. Потом открыл мой бумажник.

— Карпинтеро… Кто ты такой?

— Друг Паулино, — ответил я, не двигаясь. — Я его ищу.

— Да?.. Как удачно. Передашь ему привет от Дельбо.

Он очень обрадуется, вот увидишь.

— Не знаю никакого Дельбо, впервые слышу это имя, — соврал я. — Мы с Паулино друзья еще со времен службы в армии. Вместе служили в Учебном центре № 2 в Алкала-де-Энарес. Вчера я получил от него записку, просил меня прийти в «Рудольф», но сам не пришел. Я его ищу. Вот почему я оказался здесь.

Было не жарко, но я начал потеть. Капли пота стекали по лбу. Я услышал, как он бросил мой бумажник на пол.

— Мне безразлично, кто ты такой.

— Если ты знаешь Паулино, может, слышал от него когда-нибудь обо мне. Он меня знал как Тони Романо.

Тишина сгустилась.

— Тони Романо? — произнес он наконец.

— Да.

— Я не верю в стечение обстоятельств… А ты?

— Я никак не связан с делами Паулино.

— Может быть, ты и говоришь правду… но мне все равно. Считай, что сегодня не самый счастливый день в твоей жизни.

Стены недавно красили. Они еще пахли свежей краской. Рядом с картиной стоял торшер.

— Послушай… — Ванесса заикалась. — Паулино не обманывает тебя… Это он меня обманул, а тебя — нет, честное слово. Просто…

— Ты мне надоела, шлюха. Я устал от твоих разговоров. Замолчи! Ты меня что, за дурака держишь?

— Я могу… могу позвонить ему… А ты меня отпустишь… Хорошо?.. Если я позвоню, он… придет, вот увидишь, придет.

Снова тишина. Удары моего сердца стали столь же частыми, как тиканье часов. Пот заливал и больно резал глаза.

— Позвони ему, — наконец произнес тип.

— А ты меня отпустишь?

— Если не будешь делать глупостей.

— Конечно… конечно… я ничем не обязана Паулино, со мной он обошелся намного хуже, чем с тобой…

— Звони. Скажи ему, чтобы пришел. Но если ты будешь себя плохо вести или скажешь что-нибудь не то, я тебя убью.

— Да-да… сейчас.

Я слышал, как Ванесса набирает номер. Телефон, наверно, стоял около софы. С моего места его не было видно.

Голос ее стал совершенно естественным, даже кокетливым.

— Паулино? Это ты?.. Мне нужно поговорить с тобой… да, я у себя… Нет, что ты, я не сержусь… честное слово… Завтра я уезжаю в Марбелью… сама не знаю, насколько… да… мне бы хотелось проститься с тобой, кто знает, может, больше не увидимся. — Она коротко и нежно рассмеялась. Настоящая актриса. — Жду тебя… не задерживайся.

Потом повесила трубку. Теперь она стала немного спокойнее.

— Он сейчас придет. Я могу уйти?

— Не торопись.

— Но ведь ты сказал, что…

— Спокойно, крошка, спокойно. Я скажу тебе, когда можно будет идти.

— Ты ошибаешься… честное слово… Паулино ничего плохого против тебя не замышлял, просто…

— Заткнись!

Снова тишина. Долгая тишина. Целая вечность. Время от времени Ванесса вздыхала. Я слышал методичные, размеренные шаги по комнате. Автора картины звали Пеле Флорес, под его подписью стояло: "Севилья, 1986".

Волны и дождь получились у него очень хорошо. Подпись была перечеркнута прямой чертой.

Снова шаги по комнате. Раз, два, три… Туда-сюда, туда-сюда. Я перестал чувствовать собственные руки и плечи, они стали чужими. Попытался прислониться лицом к стене, чтобы отдохнуть. Мне удалось это сделать.

Тип подошел сзади. Ствол пистолета уткнулся мне в затылок.

— Устал?

— Чего тянешь? Кончай.

В голове у меня что-то взорвалось. Я упал на колени, сразу стаз очень тяжелым. Наверно, я весил триста килограммов. Мои глаза уперлись в его брюки и туфли. Хорошие туфли, дорогие мокасины.

Что это? Кажется, кто-то звонит в дверь? Я попытался поднять голову, и снова внутри что-то взорвалось и блеснуло. А потом наступила темнота. Очень глубокая темнота.

Луисито Роблес смотрел на меня. Его койка находилась прямо над моей, и он разговаривал со мной, свесив голову, когда поблизости не было дневальных. Он мог долго лежать в этой позе летучей мыши и говорить без умолку. В чем-в чем, а в этом деле он был неутомим.

Сейчас я уже не помню, что именно он говорил, наверно, что-то очень важное, потому что на лице у наго застыло напряженное выражение, он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег.

Мы находились в ротной казарма в Алкала-де-Энарес.

Было темно, по стенам ползли дрожащие тени, кругом ни звука. Тишина. Только ряды солдатских коек и голова Луисито Роблеса, свисающая надо мной.

Я попытался шевельнуться и не смог. Тогда я понял, что мне очень холодно, надо бы укрыться, но я был слишком слаб. Какая-то непонятная сила приковала меня к кровати. Я хотел сказать Луисито, что мне холодно, попросить помочь мне, шевелил губами, но ничего не мог произнести, ни звука. Я закричал что было сил, как загнанный зверь.

Из головы Луиса Роблеса начала капать кровь, капля за каплей. Кровь заливала постель, капала прямо на меня, я был весь в холодной липкой крови. Я открыл глаза и услышал свой собственный крик. Кругом было совершенно темно, я лежал в постели. Но где?

Несколько раз моргнул, стараясь пошире открыть глаза. Голова раскалывалась на части, любое движение причиняло немыслимую боль. Попытался сориентироваться на ощупь. Я лежал в кровати совсем голый. Что произошло? Наклонился немного влево и упал на пол. С большим трудом встал на ноги. Кругом было тихо, только с улицы доносился отдаленный шум транспорта.

Вытянув руки, я сделал несколько шагов, пока не наткнулся на что-то, очевидно, на стену. Я начал ее ощупывать, сначала сверху вниз, потом в горизонтальном направлении, параллельно кровати.

Наконец я наткнулся на дверь. Застекленная дверь. Я прислушался. Ни звука. Снова стал ощупывать стену и нашел выключатель.

На кровати, с которой я только что встал, лежала Ванесса. Она тоже была полностью обнажена. Одна рука лежала на животе, другая бессильно свисала с кровати.

Лицо какого-то бледно-голубого цвета искажено гримасой боли, рот застыл в безмолвном крике. В веяе левой руки на уровне локтя раскачивался шприц, полный крови.

Светлые широко открытые глаза уже ничего не выражали.

Обе руки до локтей были покрыты красноватыми линиями, повторявшими рисунок вен. Одни линии были бледными, давнишними, другие совсем свежими. Они напоминали дорожки на страшном пути, пройденном долгими бессонными ночами, полными дрожи и холодного пота, удушья, смертельной тоски и страха, от которых приходится спасаться белым порошком, для того чтобы потом снова начать все сначала.

Вот и все, что осталось от мальчика, который в детстве, быть может, больше любил играть с девочками, чем стрелять из рогатки по птицам. Его маленький, сморщенный детородный орган свидетельствовал о том, что судьба была к нему беспощадна. Он пытался бороться с ней, принимая гормональные препараты, от которых перестает расти борода, зато растет грудь.

В Мадриде немало таких мальчиков.

Я вышел из спальни и зажег свет в гостиной.

Здесь трупов не было. Только моя одежда, аккуратно сложенная на стуле, часы и бумажник.

Вторая дверь вела в небольшую, но кокетливую ванную комнату. Мне потребовалось пять минут, чтобы принять душ и вымыть ванну. Потом я повесил на крючок чистое полотенце, а мокрым постарался уничтожить все следы, которые мог оставить на стенах гостиной, в спальне и на дверях.

Через пятнадцать минут я уже был на улице. Полотенце я вложил в полиэтиленовый мешок и унес с собой. Такси довезло меня до вокзала Аточа. Там я тщательно завязал мешок с полотенцем и выбросил его в мусорный ящик. На другом такси я доехал до дому.

Часы на площади Пуэрта-дель-Соль пробили полночь.

Меня стошнило.

В десять минут одиннадцатого я сидел напротив Драпера в его конторе на улице Конде-де-Хиксена.

— У тебя такой вид, будто ты всю ночь катался на чертоэом колесе, заметил он. — Как ты себя чувствуешь?

— Восхитительно. Я нашел дома твою записку. Что случилось?

— Тебя невозможно застать. Вчера я названивал целый день.

Я заметил, что он внимательно рассматривает поношенные борта и штопку на моем пиджаке. Такие вещи от него не ускользают.

— Я безработный, Драпер, дома мне сидеть скучно. У тебя что-нибудь появилось?

— Кое-что есть. Но дела идут из рук вон плохо, сам знаешь…

-, Знаю, знаю. Налоги, социальное страхование… Все это мы слышали… Если у тебя есть работа, давай ближе к делу. Я очень занят.

Он поерзал на стуле.

— Знаешь, ты здорово провернул то дельце, ребята из «Эладио» очень довольны, они не верили, что нам удастся получить с этой сеньоры за кухню. Конечно, такие вещи повышают наш престиж, сам понимаешь… На этот раз дело в высшей степени важное. Я бы сказал, сложное и весьма деликатное… Кстати, что нужно было тем полицейским?

— Фрутос хотел, чтобы я кое-кого опознал. Ничего особенного.

— Рад за тебя. Фрутос очень въедливый тип. Я ведь с ним давно знаком, еще со времен войны.

— В первый раз слышу.

— Мы с ним служили а жандармерии и вели себя не слишком примерно. Так что попасть в полицию нам было не просто. Слава богу, что мой дядя Рамон, он был подполковником, кажется, я тебе рассказывал про него, похлопотал за меня. Все компро?лэтирующие документы изъяли, и меня приняли… но Фрутос… В полиции его считали «розовым», но раньше, во время войны… Не знаю, как ему удалось… кажется, помог приходской священник из его деревни, точно не знаю.

Я раздавил окурок сигары в пепельнице и встал.

— Ты куда? — спросил Дрзпер.

— До свидания.

— Минуточку, Тони, ну что ты в самом деле! — Он вздохнул. — Ты же знаешь, что меня иногда заносит.

— Ты очень занят, я тоже. Как-нибудь забегу, и мы поболтаем, но сегодня у меня нет времени.

Он показал на стул.

— Сядь, пожалуйста. — Я сел. — У меня есть для тебя очень серьезная работа… Правда, что мой сын даже слышать о тебе не хочет. Я всегда нервничаю по этому поводу. Не знаю, почему он тебя невзлюбил. Грозится отделиться, создать собственное дело, ну а я слишком стар, чтобы все начинать с нуля… Раньше Херардо был другим, во всем виновата его жена, эта безмозглая курица… Сейчас они помешались на видео, купили приставку и крутят целыми днями.

— Пройдет, — успокоил я его. — Такие увлечения быстро проходят.

— Надеюсь. — Он снова вздохнул. Потом открыл один из многочисленных ящиков стола, вынул пачку бумаг, несколько фотографий и аккуратно все сложил, не глядя на меня.

— Мы ведем это дело почти год.

Затем он протянул мне увеличенную черно-белую фотографию молодого коренастого парня, поднявшего вверх обе руки, как будто он кого-то приветствует. Лицо у парня было полное, крупное. Рот круглый, похожий на сток в умывальнике дешевого пансиона.

— Его зовут Нельсон Роберто Крусес, но все его называют Боби. Он кубинец, вырос в Соединенных Штатах.

В Испанию приехал как беженец в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, но гражданство получил только три года назад. Двадцать восемь лет, холост. Здесь он создал своего рода секту под названием "Свет Мира".

Официально она зарегистрирована как благотворительное общество с религиозными целями, занимающееся помощью обездоленным, наркоманам, матерям-одиночкам, сиротам и тому подобное… Их штаб-квартра находи гся недалеко от Мадрида, в Фуэнлабрада. Там у них трехэтажный дом и два торговых центра. Начинали они в снятой напрокат каморке, а теперь кроме дома в Фуэнлабрада и двух торговых центров имеют поместье в сто гектаров в Толедо, которое называется "Божье царство"

Там они выращивают экологически чистые овощи, фрукты и все такое прочее. Улавливаешь?

— Да. Продолжай.

— Так вот, этот жук еще спасает сбившихся с пути девушек. Малышами он сейчас интересуется меньше, потому что Отдел защиты малолетних в Министерстве образования что-то пронюхал и не дает ему покоя… Он снабжает девушек и парней наркотиками, дает им крышу над головой и еду, и все это бесплатно, не требуя якобы ничего взамен. Вот брошюры, которые издает брат Нельсон.

Брошюры были тоненькие, всего четыре страницы, и разных цветов розовые, голубые, оранжевые — и назывались они по-разному: "Божий свет дойдет до тебя", "Не отчаивайся", "Он с тобой", "Пойдем со мной, брат". На обложках были изображены горизонт и восходящее солнце, которое освещало своими лучами слова "Свет Мира".

— Однако, — продолжал Драпер, — пробыв пару дней в Доме, как они называют это заведение, молодые люди принимаются за работу. Одни отправляются в поместье копать землю и пасти скот, другие в типографию или столовую, некоторые продают на улице эти брошюры. На этом, собственно говоря, и держится все предприятие. — Он сделал паузу, внимательно глядя на меня, как бы проверяя, слежу ли я за его изложением. — Каждый день целые толпы девушек и парней выходят на улицы. Они предлагают прохожим брошюры, получая за них кто сколько даст. Мы подсчитали, что ежедневная выручка брата Нельсона составляет около миллиона песет. Сечешь? Это самое процветающее издательство из всех, что я когда-либо знал. Они выезжают в деревню, в столицы провинций. И самое главное — они все это делают из любви к искусству, не получая никакой зарплаты. — Это обстоятельстсо было особенно по душе Драперу. Он глубоко вздохнул. — Одна адвокатская контора подсчитала, что братец Нельсон зарабатывает порядка двадцати миллионов в месяц.

— Любопытно, — заметил я.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Сказать можно многое, но пока я предпочитаю слушать. Ты кончил?

— Нет… На законном основании этот везунчик Нельсон владеет только поместьем в Толедо и трехэтажным зданием в Фузнлабрада, которое, кстати, заложено. Теоретически он беден как церковная крыса. Кроме того, он великий альтруист. Одно из помещений в Фуэнлабрада приспособлемо под бесплатную столовую для бедных, умирающих от удушьл наркоманов, сбежавших из дому детей к тому подобное. Продукты поступают из толедского поместья. В другом помещении находится типография, где пэчатают эти брошюры. Типографией занимается о. ч лично. Все работают бесплатно, и невозможно доказать, что это мошенничество чистой воды. История с брошюрками напоминает мне сказку о курице, несущей золотые яйца. Все, что он зарабатывает, идет в прибыль, расходов почти нет, и при этом наш друг Нельсон никому ничего не платит. Он задолжал приблизительно четырнадцать миллионов различным поставщикам и двум банкам.

— Четырнадцать миллионов? Интересно. — Я невольно отодвинул в сторону бумаги. — Как это ему удается?

— Ловкач. В течение четырех лет покупает у разных поставщиков, выплачивая им небольшие суммы за счет банковских кредитов. Поскольку сначала он все-таки что-то платил, фирмы продолжали поставки, а банки по-прежнему предоставляли кредиты и отсрочки платежей. И так до тех пор, пока не сообразили, что же представляет собой в действительности это альтруистическое общество. Тогда прозревшие кредиторы собрались все вместе, это было с год назад, и решили предъявить братцу обвинение в мошенничестве. Именно на этом этапе к делу подключилась наша контора…

— Подожди, Драпер, — прервал я его. — Какая адвокатская контора ведет дело?

— Двое молодых парней. Контора находится на улице Ла-Пзс. Почему это тебя интересует?

— Хочу знать, исчерпаны ли все законные средства.

— Естественно… Но к братцу Нельсону так просто не подступишься. У него все заложено: поместье, трехэтажный дом, торговые центры… Судиться с ним — значит потерять как минимум два года на рассмотрение дела в разных инстанциях, составление всяких бумаг, продажу собственности с аукциона и прочее… Хорошая канитель. Я думаю, нужно действовать иначе. — Он улыбнулся. — Найти более быстрьЕЙ и эффективный путь.

— Например?

— Понимаешь, нам удалось узнать, что этот мошенник весьма удачно вкладывает капитал, нажитый на брошюрках. Он скупает квартиры на побережье и в Мадриде яа имя своей матери, некой Аделы Крусес, живущей в Мейами и иногда приезжающей в Мадрид, чтобы проведать сыночка и проверить, как у него идут дела. Есть подозрение, что именно она и является хозяйкой предприятия. У сеньоры слава респектабельной и умной финансистки, имеет свое дало в Майами, связи в Испании, которые мы нэ смогли до сих пор установить, но, очевидно, это влиятельные связи. Учти, что двадцать миллионов дохода в месяц, причем дохода, не облагаемого налогом, поскольку он занимается благотворительной деятельностью, — большие деньги. Вполне возможно, что в настоящее время мамочка находится в Испании и даже в Мадриде.

Сеньоре, наверно, не понравятся кое-какие подробности о поведении ее драгоценного сыночка. А мы такими подробностями располагаем… Уже больше недели братец Нельсон не ночует в Фуэнлабрада. Херардо выследил его и обнаружил, что у него есть квартирка на улице Альберто Алькосера, 37,11 — Б. Гнездышко записано на имя мамаши.

Вот где мы и должны припереть его к стенке. Мальчик проводит все ночи с какой-то женщиной.

— Вот что ты задумал. — Драпер нервно пригладил волосы и посмотрел на меня. В его взгляде сквозило тревожное ожидание. — Ты, значит, хочешь, чтобы кто-то проник в квартиру, застал там его с поличным и путем шантажа вынудил заплатить долги. Я тебя правильно понял?

— Ну что ты… При чем тут шантаж?

— Это настоящий шантаж, Драпер.

— Триста тысяч за пленку, на которой будет запечатлен Нельсон, застигнутый на месте преступления.

Я положил разноцветные брошюрки и фотографию толстого парня на стол и закурил сигарету.

— Триста тысяч. Тони. Кроме тебя, это дельце никто не провернет. — Я выпустил дым в потолок.

— Мне не все здесь ясно. — Драпер удивленно поднял правую бровь. — Этот парень весьма убедительно доказал, что он не дурак. Дело у него на мази, под него не подкопаешься, прибыли огромные, налоги он не платит.

Что для него значит такая мелочь, как четырнадцать миллионов, при его-то доходах? Вместо того чтобы заплатить, он ведет себя как идиот, предпочитает сражаться с банками, с кучей кредиторов, с адвокатами, с таким тертым калачом, как ты, наконец. Проще было бы заплатить.

Почему он не платит? Этого я не понимаю.

— Ты в своем репертуаре. Тони… Откуда я знаю? Факт, что этот подонок Нельсон не хочет платить, и наше дело его заставить. Остальное не должно тебя волновать.

Я продолжал пускать дым в потолок.

— И все же это странно, Драпер, что бы ты ни говорил.

Расскажи мне подробнее про эту Аделу Крусес. Что вам удалось узнать о ней?

— Не много. Мы больше занимались сыном. Кажется, она родом из Луго. На Кубу уехала совсем ребенком с матерью и младшей сестрой. Мы не знаем, чем они там занимались, но после победы революции они вернулись в Испанию, судя по всему, при деньгах. Мы вышли на нее только после того, как заинтересовались Нельсоном. Живет она в Майами, занимается финансовыми операциями, капиталовложения и прочее. Иногда приезжает в Мадрид.

— А вторая сестра?

— Представления не имею. Наверно, тоже в Майами.

— Меня волнуют два вопроса: почему он не платит… и вторая сестра.

— Какого черта тебе далась вторая сестра? Нас интересует Нельсон. Если удастся заснять мальчика с его курочкой, я тебе заплачу. Можешь не сомневаться.

— Мне нужен маленький, легкий в управлении фотоаппарат со вспышкой и чувствительная пленка. Фотоаппарат можно взять напрокат, это все не проблема. Кроме того, мне потребуется помощник, лучше всего подрядить какого-нибудь «домушника» или «медвежатника», специалиста по открыванию замков.

— Прекрасно, Тони! Делай как знаешь.

— Для этого мне потребуется еще сто тысяч, не считая пятидесяти тысяч на фотоаппарат и прочее, плюс еще пятьдесят на накладные расходы. Итак, всего это будет стоить тебе полмиллиона, Драпер.

— Ты с ума сошел? Полмиллиона? Что ты такое плетешь? — Я встал. Затянулся в последний раз и раздавил сигарету в хрустальной пепельнице. Драпер тоже встал. — Погоди, куда ты? Не дури! Откуда я возьму тебе полмиллиона? Сам подумай.

— Мне надоело торговаться, я устал от всего этого.

Твоя контора получает тридцать пять процентов от общей суммы долга, то есть больше четырех миллионов. Если, конечно, ты сказал правду по поводу четырнадцати миллионов. Лично я тебе не верю.

— Сядь, Тони, пожалуйста, сядь.

— Нет, я пошел обедать. Я устал от сидения с тобой.

Он вышел из-за стола и обнял меня за плечи. Как я и ожидал, у него изо рта несло тортильей из дохлых крыс.

— Ладно, пусть будет полмиллиона. Не заводись.

Слишком многим я должен платить, не забывай про адвокатов и прочих…

— Сколько он задолжал в действительности, Драпер?

Старик отступил нэ шзг. Лицо его побледнело, черты расплылись, как. бу,~.то подул ледяной ветер. Потом прокашлялся и пожевал губами.

— Двадцать два миллиона, — голос его звучал неуверенно.

— Так. Мне нужны двадцать пять тысяч аванса. Своих денег у меня нет.

— Конечно, конечно…

— Наличными.

Я стоял у дверей и сг. ютрел, как он копается в ящиках.

Наконец он вынул конверт, отсчитал пять билетов по пять тысяч, вложил их в конверт и нехотя протянул мне.

Новенькие, хрустящие купюры. Я положил деньги во внутренний карман пиджака.

— Спасибо, Драпер. Теперь ты мне остался должен ровно полмиллиона. Считай, что двадцать пять тысяч ты заплатил за то, что пытался навесить мне лапшу на уши.

По рукам?

Он смотрел на меня, не моргая.

— Ладно. Сколько времени тебе нужно?

— Дай мне несколько дней. Я тебе сообщу.

— Ты ведь сумеешь сработать это дельце. Тони, правда?

— Да, — ответил я, открывая дверь.

В коридоре никого не было.

Драпер молча наблюдал за мной. Взгляд у него был какой-то странный.

Он даже со мной не попрощался.

Супермаркет "Идеальный очаг" занимал весь угол площади Пуэрта-Серрада и улицы Толедо. Огромные красные буквы были видны издали. По обе стороны от входа висели увеличенные фотопортреты матери Кристины в полный рост. В руках она держала хозяйственную сумку с продуктами компании Фуэнтес. В глаза бросались яркие этикетки на банках мясных консервов. Сеньора улыбалась. Одета она была как домашняя хозяйка, выскочившая из дому за продуктами в ближайший магазин.

Я толкнул двери с табличкой «Администрация». Столы стояли в два ряда, как парты. За каждым столом виднелась голова, склонившаяся над бумагами. Никто не обратил на меня никакого внимания.

Я прошел в глубину, где за отдельным столом сидела женщина лет пятидесяти с сильно накрашенным бледным и узким лицом. Она что-то быстро печатала на машинке.

На мой вопрос, могу ли я видеть Кристину Фуэнтес, она вообще не отреагировала, даже головы не подняла.

Спустя некоторое время женщина все же спросила:

— Вы записаны?

— Думаю, что да. Меня зовут Антонио Карпинтеро.

Она открыла большой блокнот в красном переплете.

— Извините, — тонкие губы, тронутые морщинками, презрительно скривились, — вашей фамилии здесь нет.

— Мы договорились о встрече. Сообщите, пожалуйста, сеньоре, что я жду.

— Донью Кристину нельзя беспокоить. Она очень занята. Если вы по делу, я могу вас выслушать.

— Мне нужно поговорить с сеньорой лично. Она могла забыть о нашей договоренности. Бывает, не правда ли?

Женщина оглядела меня с ног до головы с явным неодобрением и отвернулась, хотя я специально надел лучшее, что у меня было: темно-коричневый пиджак, купленный за пять тыслч песет в последний день распродажи, устроенной фирмой «Ариас» по случаю ликвидации магазина, брюки цвета корицы и накрахмаленную белую рубашку с коричневым галстуком.

— Зайдите в другой раз, — скрипучим голосом произнесла она и снова положила пальцы на клавиши машинки. Пальцы ее были похожи на когти большой хищной птицы, в которых зажата кость. — Я очень занята, извините, — и принялась стучать на машинке еще быстрее, чем раньше. Я положил руку на каретку.

— Позвоните ей по внутреннему телефону. Если сеньора не захочет принять меня, я тут же уйду. Хорошо?

Бледное лицо женщины, покрытое густым слоем макияжа, стало пурпурным.

— Вы не записаны на прием, сеньор… Вас сегодня не ждут. Немедленно покиньте помещение или…

В этот момент двери за спиной секретарши открылись. Из кабинета вышел высокий атлетического сложения парень без пиджака, с черными вьющимися волосами и смуглым жуликоватым лицом. В руках он держал какие-то бумаги и делал вид, будто внимательно в них вчитывается.

Мимо нас он прошел, не поднимая глаз.

— Мы закончили, — произнес он отрывисто, выплевывая слова. На его мелких зубах были следы помады. — Ваша очередь, проходите.

— Спасибо, — улыбнулся я. — Вам бы почаще давать птичий корм, заливали бы убедительней. В следующий раз принесу, посмотрим, что вы будете петь.

Помахав ему рукой, я подошел к двери и постучал.

Хрипловатый голос Кристины пригласил меня войти.

Так и не услышав за спиной стука машинки, я прошел в кабинет мимо застывшей секретарши.

На Кристине была узкая бледно-сиреневая юбка с разрезами по бокам, которую она с рассеянным видом разглаживала, стоя посреди кабинета.

Лицо ее выразило удивление.

— Тони, — сказала она. — Извини. Я совсем забыла, что мы условились на сегодня. Как тебе удалось пройти?

— Я подкупил твою секретаршу.

Она направилась к большой черной софе в углу кабинета. Рядом стояли два кресла и столик с множеством журналов. Взяла лежавший на софе легкий жакет с подложенными плечами, встряхнула его и надела. Потом подошла к большому письменному столу, села в откидывающееся кресло, закурила сигарету и небрежно выпустила дым.

Кабинет был очень большой, с высоким окном, затянутым белыми гардинами. В одном углу стояла мягкая мебель, в другом — стенка из светлого дерева с книгами, фотографиями в рамках и образцами раклаклы. Стены кабинета украшали еще два портрета матери Кристины, на полу лежал серый палас.

— В тот вечер у тебя дома я несколько перебрала. — Она откинулась в кресле и посмотрела на меня невидящими глазами. — Понимаешь, я нервничала. Все эти глупости, подозрения в связи со смертью Луиса… — Она сделала жест рукой, как бы отгоняя надоевшую муху, — Фотографии… В общем, я вела себя как девчонка. Слишком тяжелый был день, я потеряла контроль над собой.

Меня нетрудно понять, не правда ли? До сих пор никак не могу оправиться. Трудно свыкнуться с мыслью, что Луис покончил с собой.

— Покончил с собой, Кристина?

— Да, Тони. Он застрелился. Наш сын до сих пор ничего не знает. Он не смог приехать на похороны. Мы отправили ему телеграммы в разные места, где, по нашим расчетам, он мог в это время находиться, но до сих пор от него ничего нет. Я очень скучаю по нему.

— Вполне понятно, у вас такая дружная семья. Твоя мать рассказывала мне об этом вчера вечером. Я виделся с ней и с вашим служащим Дельбо. В высшей степени приятный человек.

Она раздавила сигарету в пепельнице из горного хрусталя. На это у нее ушло довольно много времени. Потом вздохнула.

— Ты ведь знаешь, что такое мать. Она все еще опекает меня, как будто мне пятнадцать лет. Я думаю, все матери одинаковы… В тот вечер, когда я была у тебя, мне нельзя было оставаться одной, а тут подвернулся ты, понимаешь? — Она улыбнулась и облизнула кончиком языка губы. Короткая стрижка молодила ее и в то же время придавала ей какую-то твердость. — Но я не раскаиваюсь.

Знаешь, обычно у меня не бывает такого с первым встречным.

— Понятно. Я был исключением. Минутный порыв.

— Не надо иронизировать. Конечно, я должна была сама позвонить тебе, не допустить, чтобы мама говорила с тобой вместо меня… но, понимаешь, после смерти Луиса на меня свалилось столько дел. Ну да ладно, все утряслось. Я позвоню тебе как-нибудь, и мы увидимся, хорошо? Но только без этого джина.

Я бросил на стол трусики, которые лежали в кармане моего пиджака.

Она взяла их кончиками пальцев и подняла над столом.

— Ты забыла это у меня дома.

— Вряд ли, я не ношу нижнего белья. — Резким и точным движением руки она швырнула их в корзину для бумаги и снова откинулась в кресле. — У меня много работы, извини… Я позвоню. — Улыбка не сходила с ее лица, но взгляд стал намного холоднее. Кресло было откинуто, она полулежала, и мне хорошо были видны мягкие очертания ее упругого тела с таким специфическим запахом.

Узкая юбка обтягивала бедра. Я медленно вытащил из другого кармана толстый белый конверт и положил его на стол рядом с хрустальной пепельницей.

— Ты все-таки дурак. Тони.

— Вполне допускаю.

— Они тебе нужны. Возьми деньги.

— Они мне не нужны. Я не нуждаюсь в подачках.

— Ну что ты, право же… бери. Сменишь обивку на софе.

— Я сменю обивку, когда сам этого захочу.

— Ну… тогда купи шторы на балконные двери.

— Я не люблю шторы.

В дверь робко постучали два раза. Кристина прикусила губу, положила руку на конверт и раздраженно крикнула:

— Что там еще?

Заискивающий голос за дверью произнес:

— Извините, донья Кристина, но это срочно.

— Входите!

Дверь приоткрылась, и просунулась тщательно причесанная голова мужчины, улыбавшегося во весь рот.

— Ну что ж, Кристина, — сказал я.

— Минуточку. Не уходи. Что у вас. Морено? — обратилась она к мужчине, нерешительно топтавшемуся у дверей.

— Ничего, донья Кристина… недоразумение улажено, я только хотел… но, если я не вовремя, тогда лучше завтра… кхе-кхе-кхе… когда вы сможете.

— Да входите же, наконец!

Мужчина был высокий, но заметно сутулился и казался ниже своего роста. Отлично сшитый двубортный костюм из тонкой английской шерсти цвета маренго скрадывал животик. Загар он явно приобрел, лежа под кварцевой лампой. Густые черные волосы, покрытые лаком, были уложены столь тщательно, что его мастер мог бы по праву получить первую премию на конкурсе парикмахеров в мадридском салоне Сандоваля, где меня в молодости стригли бесплатно в качестве модели. Он остановился на полпути между столом w мной. В руках у него была папка из тисненой кожи. Улыбка как бы застыла на его загорелом лице.

— Сеньор Карпинтеро, друг нашей семьи. Сеньор Морено… отдел сбыта, представила нас Кристина.

— Очень рад познакомиться с вами, сеньор Карпинтеро!

Мы протянули друг другу руки. Его пожатие было слишком сильным. Положив папку на стол, он обратился к Кристине.

— Все улажено, донья Кристина.

— Все улажено, все улажено! — Она небрежно листала папку, не сводя негодующего взгляда с заведующего отделом сбыта. У него, по-видимому, пересохло в горле. — Как вам это нравится! Все улажено!.. Да вы ни к черту не годитесь. Морено… Только и знаете, что пить и загорать.

Кретины! Бездельники!

— Во всем виноват Нуньес, донья Кристина… кхе-кхекхе. Я уже принял меры… Он не поставил меня в известность…

— Я вам ясно сказала: никаких дел с платными колледжами. Наша продукция предназначена для бедных. Ты что, слов не понимаешь? В чем, собственно, заключается твоя работа? Что ты делаешь как заведующий отделом сбыта?

— Я уже говорил, донья Кристина… это не моя вина…

Нуньес…

— Хватит кивать на Нуньеса… Заладил как попугай:

Нуньес, Нуньес! Надоело! Конфликт улажен?

— Все в полном порядке, донья Кристина… Мы выбрали школу для бедных детей в пригороде Мадрида… восемьдесят учеников от семи до четырнадцати лет и сто пятьдесят преподавателей… Я лично переговорил с директором. Никому ничего нельзя поручить, вы ведь знаете. В пятницу приедут старшие классы, и то не все, а только те, кого отобрали. Всего шестьдесят детей и десять преподавателей во главе с директором и завучем…

— Как ты намерен их доставить?

— В туристском автобусе, донья Кристина, все обговорено… На фабрике в курсе дела. Завтра все будет готово…

кхе-кхе-кхе. Мы подготовили подарки для детей, каждый получит красивый пакет, очень хорошо оформленный…

банку мясных консервов, календарь, тетрадь с ручкой, все это из наших супермаркетов. Преподавателям мы кладем сверх того нашу рекламную зажигалку. У нас их полнымполно. Все предусмотрено до мельчайших деталей.

— Я хочу, чтобы ты тоже был там и сам показал нашу фабрику. Ни на шаг от них не отходи.

— Конечно, донья Кристина.

— Полдник пусть подадут рабочие, одень их в белые пиджаки с бабочкой… Это впечатляет.

— Прекрасная мысль, донья Кристина… Великолепно.

Она отодвинула от себя папку, которую едва просмотрела.

— Подумать только! Пригласить на фабрику католический колледж "черных монахинь"… Очень остроумно!

"Черные монахини" не покупают консервированное рубленое мясо! Можешь ты это понять или нет. Морено?

— Конечно, донья Кристина, но это не моя вина, я вам уже говорил…

— Да, да, во всем виноват Нуньес… Можешь идти.

Он снова пожал мне руку, на этот раз еще сильнее. Лицо его напоминало маскарадную маску.

— Очень приятно было познакомиться, сеньор Карпинтеро. Если вам что-нибудь понадобится… всегда к вашим услугам.

Он колебался, на решаясь подать руку Кристине. В конце концов решил не подавать, поклонился и молча вышел.

— Идиот, — произнесла она, как только закрылась дверь. — Как мне надоел этот клоун.

— Ладно, Кристина. У меня много дел.

— Подожди, Тони. Не хочешь брать деньги, не надо. У меня есть другое предложение, думаю, оно тебя заинтересует. — Встав из-за стола, она очень близко подошла ко мне и остановилась, опершись рукой о спинку стула. — У нас прекрасный отдел безопасности. Дельбо знает свое дело, но его на все не хватает, слишком много работы…

супермаркеты… фабрики… Мы имеем дело с большими суммами денег, и поэтому нам нужен заместитель заведующего по оперативной работе, способный и опытный человек. Ты самая подходящая кандидатура. Само собой разумеется, ты не будешь носить форму с пистолетом, твое дело только руководить работой. Дельбо неплохой человек, и вы поладите, вот увидишь. Он отличный работник. Зарплата очень хорошая, тебе и не снилось получать столько денег… двести тысяч в месяц. Ну, как?

— Восхитительно. Возможно, я даже начну начесывать волосы и пользоваться услугами лучших парикмахеров, совсем как этот тип, что только что заходил сюда. Верно?

— Тони, я хочу тебе помочь. Луис очень любил тебя.

Нельзя так жить, как ты живешь.

— Жаль, Кристина, что тебе не нравится мой образ жизни. Ты дажэ не представляешь себе, как мне жаль.

— Слушай, Тони, зайди ко мне в следующий понедельник. Я отвезу тебя в главную контору, подпишем контракт, договорились?

— Нет.

Она взяла меня под руку. Ее прикосновение жгло сквозь рукаэ пиджака, как горячие угли.

— Тони!

— Нет. Спасибо за предложение.

— Луис попросил бы тебя об этом одолжении.

— Но Луис мертв.

Она сильно сжала мой локоть.

— Да, он мертв, он покончил с собой! Он сам убил себя! Ты понял?

Я освободился от ее руки. Моя рука горела.

— Он не покончил с собой, Кристина. И ты это прекрасно знаешь.

Я направился к двери. Она сделала несколько шагов вслед за мной, но потом остановилась. Я слышал за спиной ее тяжелое дыхание, но оборачиваться не стал.

На площади Пласа-Майор бритый наголо парень обнимался с девушкой. Ее короткие, выкрашенные в красный цвет волосы торчали в разные стороны. Оба были в черном, у девушки была ввинчена в нос жемчужина.

— Дядя, подкинь немного деньжат. Поесть не на что, — обратился ко мне парень. Ему было лет шестнадцать, не больше.

Я очень не люблю, когда меня зовут «дядя».

— На еду не подаю.

Оба с удивлением уставились на меня.

— Тогда дай на бутылочку пива, — сказала девушка.

Она была красивой, стройной, с чистой эластичной кожей.

— Двести песет хватит?

— Годится, дядя.

— Не зови меня дядей. Какой я тебе дядя?

Я протянул ему монету в двести песет. Они улыбнулись. Какими глазами эти двое смотрели на человека, которому недавно стукнуло сорок? На человека, стоящего на пороге старости. Быть старым все равно что ехать с ярмарки. Сорок лет. Старая телега.

Девушка обвила руками шею парня и стала его целовать. Когда мне было шестнадцать, мы не целовались на Пласа-Майор, да и вообще на улице. Это было немыслимо. Разве что где-нибудь в безлюдном месте под покровом темноты. Как-то раз в юности меня застал с девушкой охранник, стороживший исторические развалины казармы Монтанья, где шли бои республиканцев с франкистами. Он решил оштрафовать меня. Девушка расплакалась. А ведь мы только целовались. Беги отсюда, сказал я девушке. Она мигом улетучилась. Охранник уставился на меня злыми глазами, я, не мигая, смотрел на него. В то время во мне было всего шестьдесят три килограмма, и я выступал как любитель в легком весе под именем Кид Романо, двенадцать побед в отборочных соревнованиях, две ничьих и пять поражений. Охраннику было примерно столько же, сколько мне сейчас. Никогда мне не забыть его взгляд. Чего только не сделаешь в шестнадцать лет1 Вздумай он тогда приставать ко мне или даже сделать какое-нибудь неосторожное движение, я бы ему врезал!

Ведь я был Кид Романо! Кид Романо звучало не хуже, чем Рокки Марчиано, который в ту пору был моим кумиром. Не было в мире охранника, способного запугать меня. Хорошо еще, что он оказался разумным человеком, не менее разумным, чем я сейчас. Он ни к месту рассмеялся и ушел. Надо сказать, что для охранников и сторожей это был своего рода приработок. Времена тогда были тяжелые для всех. Девушку я больше не видел. Она даже слышать не желала обо мне. Лицо охранника я запомнил намного лучше, чем лицо той девушки.

А теперь к тебе приходит в гости сорокалетняя женщина, пьет твой джин, рассказывает всякие сказки о только что умершем муже, оставляет в твоем доме трусики и…

вроде бы ничего особенного не произошло. "Я тебе как-нибудь позвоню" и все тут. А Кид Романо возвращает ей деньги, которые она дала, чтобы он расследовал некоторые странные обстоятельства, связанные с ее покойным мужем, бывшим, кстати сказать, твоим лучшим другом. Прелестно. Плохо только, что я уже не Кид Романо. И весовая категория у меня другая. Теперь я Антонио Карпинтеро, и мне, пожалуй, не выстоять трех раундов даже против чемпиона приюта Сан-Рафаэль для престарелых. А может, все-таки выстою?

Я пощупал живот и разгладил новый пиджак. Нет, пожалуй, я еще ничего. Я бы даже сказал, элегантный мужчина. Молодые люди вдоволь нацеловались и теперь шли обнявшись по площади.

А я направился на улицу Постас.

Росендо Мендес по прозвищу Ришелье открыл рот от удивления, увидев меня около кинотеатра. Он еще больше постарел. Росендо тридцать лет работал билетером в этом старом кинотеатре, он начинал задолго до того, как здесь стали крутить только порнофильмы. У Ришелье были водянистые глаза в красных прожилках и все тот же крючковатый нос. В молодости он служил в городской полиции.

— Разрази меня гром! Тони, дружище, совсем нас забыл!

Мы пожали друг другу руки. На его форменной куртке не хватало трех пуговиц.

— Росендо, я ищу Дартаньяна.

— Но ведь он… он уже давно не…

— Брось ты, в самом деле. У меня для него есть работа. Я тоже уже давно не полицейский, так что успокойся.

Росендо вздохнул с облегчением.

— Он больше этим не занимается. Тони.

— Ты уверен?

— Да.

— Где его можно найти?

— Он захаживает в бары в районе Лавапиес. Ты ведь его знаешь.

Я взглянул на афишу. В тот день шли две кинокартины. Одна называлась "Влажные секретарши", другая — "Общая кровать".

— А у тебя как дела?

— Да так себе. — Он взглянул на часы. — Сейчас начнется самое интересное. Хочешь зайти? Я с тебя ничего не возьму.

У Росендо Мендеса по прозвищу Ришелье был свой бизнес. Точно зная, какие кадры стоит смотреть, он предупреждал своих постоянных клиентов, и те забегали всего на пятнадцать-двадцать минут на самые пикантные сцены. Много он с них не запрашивал, всего сто песет.

— Нет, Росендо, спасибо.

— Как хочешь. Сейчас начнется. Эта секретарша такое вытворяет со своим шефом…

Из магазина тканей напротив вышел толстый потный мужчина, воровато посмотрел по сторонам и направился прямо в кинотеатр. Его звали Басилио, он работал управляющим. Вероятно, сказал продавцам, что идет выпить кофз. Молча протянув Росендо сто песет, он вошел в пал.

— Времена изменились. Тони… складывается впечатление, что клиента больше не интересуют пикантные подробности и обнаженные женщины. Трудно поверить, но мужчины повально становятся жертвами процесса феминизации, чтобы не сказать хуже… У меня бывало в день по двадцать клиентов… а сейчас сам видишь… всего три. Это притом, что картины стали намного откровеннее. Показывают абсолютно все. Может, зайдешь, а?

— Нет, Росендо, спасибо. Я спешу.

Мы пожали друг другу руки, и я пошел вниз по улице Постас. Росендо крикнул мне вдогонку:

— Заходи как-нибудь в другой раз!

Я помахал ему рукой. Мимо прошли двое прилично одетых мужчин. Они торопились в кино.

Там, где раньше был магазин канцелярских принадлежностей "Папелерия Алемана", сейчас торговали гамбургерами. Бар «Небраска» переоборудовали под игровые автоматы. Все меняется, что толку сожалеть о прошлом, но я все равно никогда не пой?лу тех, кто предпочитает гамбургеры настоящей еде. Впрочем, это никого не интересует. Старинный бар «Флор» на площади Пуэртздель-Соль тоже больше не существует, сейчас на его месте расположился «Макдональдс». Никогда бы нe подумал, что такое может произойти.

В вестибюле Управления безопасности сидела девушка лет двадцати. Ее манера обращения с посетителями мало чем отличалась от поведения продавщицы в шикарном магазине мужской одежды.

— Добрый день, сеньор. Что желаете?

— Я хотел бы поговорить с комиссаром Фрутосом.

— Вам назначено?

— Нет.

— Минуточку. Сейчас узнаю, может ли он принять вас.

Как доложить?

— Антонио Карпинтеро.

Она набрала номер и назвала мою фамилию. В своэ время работу этой девушки выполнял старая развалина Сальвадор с дрожащими руками и усыпанным перхотью воротником мундира. Управление явно выиграло в результате подобной замены. Девушка повесила трубку и мило улыбнулась:

— Он вас ждет. Будьте любезны, предъявите удостоверение личности.

Она тщательно записала мои данные и вернула удостоверение вместе с пропуском. Я поблагодарил и пошел к лифту. Столь вежливое обращение с посетителями в полицейском управлении произвело на меня не меньшее впечатление, чем выигрыш в лотерею.

Двое упитанных, хорошо одетых мужчин вошли в лифт вместе со мной. С первого взгляда было видно, что они из тех, кто на работе не потеет. Один жевал с безразличным видом жвачку, другой внимательно рассматривал свои туфли.

На втором этаже я вышел. Здесь ничего не изменилось: обшитые старыми деревянными панелями стены, тяжелые портьеры, светильники в стиле деревенской таверны и даже бюст Франко в углу.

Я толкнул третью дзерь слева, на которой висела медная табличка "Главный полицейский комиссар".

Полноватая женщина лет пятидесяти в очках накидывала на плечи темно-сиреневую шерстяную шаль. Она посмотрела на меня так, как если бы я застал ее на толчке.

— Извините, но я уже ухожу, мне нужно домой, — нервно заявила она, хватая со стола огромную сумку. — Мы работаем до шести, а сейчас уже… Конечно, у него-то семьи нет, — она кивнула в сторону красивой резной двери, какие бывают в церквах. — Он проводит здесь все время… но у меня, извините, уйма дел. Бывают дни, когда я вынуждена оставаться допоздна, и это считается в порядке вещей.

Женщина прошла мимо, обдав меня запахом кухни, и хлопнула дверью. В тот же момент резная дверь приоткрылась и появилась голова Фрутоса.

— Ушла?

— Да.

Он вздохнул с облегчением и распахнул дверь.

— Слава богу… проходи.

Я шагнул на толстый ковер, такой старый, что он вполне мог сойти за военный трофей XIX века, времен войны Испании с Филиппинами. Стоявший в глубине кабинета письменный стол казался маленьким на фоне государственного флага и портрета короля в полный рост. Единственным новшеством, кроме портрета короля, был выключенный в данный момент телевизор. Все те же громады архивных шкафов, те же кожаные кресла и то же ощущение остановившегося времени.

Фрутос подошел к столу и сел в кресло. Его традиционная сигарета была уже наполовину скручена, и он продолжил это занятие.

— Самое спокойное для меня время. — Он снова вздохнул. — Марухита неплохая женщина, но она здесь работает еще со времен Камило Алонсо Бега [Министр внутренних дел при Франко] и считает себя главнее всех начальников… Целый день учит меня — что и как надо делать.

Внезапно дверь распахнулась, и просунулась голова женщины в темно-сиреневой шали. Фрутос вздрогнул.

— Я могу еще немножко задержаться, — прокричала она.

— Нет, нет… большое спасибо, Маруха, не надо, правда, не надо.

— Сварить вам кофе? Брат не обидится, если я чутьчуть задержусь.

— Спасибо, Маруха, не надо. Вы можете идти.

Женщина что-то пробурчала себе под нос.

— Но мне нетрудно приготовить кофе, — не отставала она.

На лице Фрутоса появилась гримаса, которая обычно изображала улыбку. Указательным и большим пальцами левой руки он зажал еще не склеенную сигарету.

— Большое спасибо, можете идти домой.

— Не забудьте открыть окна. А то потом здесь так воняет табачищем, что невозможно войти.

— Не беспокойтесь, Маруха, все будет в порядке. Пока, до завтра.

Дверь с шумом захлопнулась. Фрутос в сердцах бросил сигарету в корзину для бумаг, сопроводив свой жест неким междометием.

Я сел в кожаное кресло по другую сторону стола и закурил.

Фрутос вынул табак «Идеал» и начал аккуратно свертывать новую самокрутку. Делал он это очень ловко, полностью сосредоточившись на своем занятии. Потом высунул длинный белесый язык, при этом его курносый нос вздернулся еще больше, облизнул край сигареты, склеил ее, тщательно разгладил и сунул в рот. Прикурил он от допотопной бензиновой зажигалки «ронсон», которыми пользовались солдаты еще во времена сражения республиканцев с франкистами при Брунете.

О моем присутствии он вспомнил только после того, как затянулся и выпустил дым.

— Что тебя привело ко мне, Карпинтеро?

— Да так, мелочи… Прошлой ночью мне приснился тяжелый сон о Луисе Роблесе, вот я и решил узнать, как продвигается расследование.

— Расследование? — Он снова выпустил дым и посмотрел поверх моей головы куда-то вдаль. — Не понимаю, о чем это ты?

— Что тут не понимать, Фрутос. Я спрашиваю, есть ли у вас какие-нибудь новые данные о деле Луиса Роблеса.

— Конечно. Кое-какие данные есть. Только дела нет.

Обыкновенное самоубийство.

Он сосредоточенно курил. Я тоже. Комната быстро наполнялась дымом. Некоторое время мы молчали.

— Вы получили результаты вскрытия?

Он кивнул головой.

— Когда твой друг Луис Роблес решил свести счеты с жизнью, он был пьян в стельку… Опустошил целую бутылку виски… кажется, мне даже сообщили марку… Точно не помню, но это было шотландское виски… из дорогих.

Если тебя интересует марка, я могу поискать отчет о вскрытии.

— Очень любезно с твоей стороны, Фрутос, но марка виски меня не интересует. К каким выводам пришла баллистическая экспертиза?

Заведующий баллистической лабораторией Курро Овандо был хорошим специалистом. Его отчеты всегда отличались добросовестностью и точностью.

Фрутос охотно объяснил:

— Он засунул пистолет в рот и выстрелил. Правда, наблюдается некоторое отклонение траектории. Пуля вышла через левое ухо. В отчете содержится куча подробностей, ты ведь знаешь Овандо, но это — главное.

— А перчатка?

— Обширные следы пороха. Ее тщательно исследовали.

— Здесь что-то не так. Но что именно, Фрутос?

— Все так. Твой друг покончил с собой. Длительное время он пил, забросил все дела, систематически напивался и… — внезапно Фрутос замолчал. Потом продолжил — …он находился в подавленном состоянии, глубокая депрессия, вот почему он застрелился. Мы сталкиваемся с такими вещами на каждом шагу. Знаешь, сколько самоубийств зарегистрировано в Мадриде только в этом месяце? Одиннадцать: семь женщин и четверо мужчин… Не считая тех, кто вколол себе слишком большую дозу наркотика. В последнее время в Мадриде многие кончают жизнь самоубийством.

— Давай все-таки разберемся, Фрутос. Луис Роблес пьет у себя дома всю ночь… кстати, в котором часу наступила смерть?

— В десять минут шестого утра, если быть точными.

Возможны колебания в одну минуту.

— Значит так: он пьет всю ночь, а в пять часов утра надевает одну перчатку, открывает ящик стола, вынимает пистолет и производит выстрел. Тебе это не кажется несколько странным?

— Нет, а что здесь странного?

— Если он находился в состоянии депрессии, зачем ему нужно было надевать перчатку, прежде чем спустить курок? Какой смысл?

— Я видел самоубийц, у которых на голову были натянуты женские трусики. Мало ли какие бывают причуды.

На перчатке обнаружены следы пороха, он действительно стрелял в перчатке. Почему он поступил именно так, я не знаю, и для меня это не имеет значения.

— Вы нашли вторую перчатку?

— Мы не такие дураки, Карпинтеро, как ты думаешь.

Конечно, мы ее нашли. Она лежала в одном из ящиков стола.

— Итак, он пьет всю ночь напролет, в пять утра открывает ящик стола, видит перчатки, надевает одну, берет пистолет и убивает себя. И все это тебе не кажется странным.

— Совершенно верно. Мне это не кажется странным.

— А записка, где он упоминает меня?

— Написана за два дня до смерти. У нас есть эксперты, ты не думай. По почерку установлено, что он был очень подавлен, в тяжелом психическом состоянии. Имеется отчет каллиграфической экспертизы. Расследование было проведено самым тщательным образом, Карпинтеро. Мы тут зря хлеб не едим.

— Когда покойник богат, вы из кожи вон лезете, это верно.

Крошки табака прилипли к его желтым зубам. Он с досадой сплюнул.

— Не выношу твоих шуточек. Они мне никогда не нравились.

— Он был моим другом, Фрутос.

— Брось. Вы не виделись больше двадцати лет. Он возглавлял Административный совет процветающей компании с множеством предприятий. Богатый финансист. А ты кто? Человек без определенных занятий. Совместная служба s армии еще ни о чем не говорит. Я со многими служил в армии.

— Версия самоубийства намного удобнее, чем подозрение в убийстве.

Лицо его побагровело. Он стукнул кулаком по столу и наклонился ко мне.

— Терпеть не могу твоих шуток! Я работаю в полиции около сорока лет и свое дело знаю! Так что нечего меня учить, как следует проводить следствие!

Внезапно он успокоился и откинулся на спинку кресла. Сигарета была почти докурена, она уже жгла пальцы, но он ее не выбрасывал, любил выкуривать до самого конца, как будто опасался, что кто-то потом подберет окурок. Наконец все же положил его в пепельницу. Жесты Фрутоса были подчеркнуто размеренными.

— Я служу уже сорок лет, — тихо произнес он. — Сорок лет. Чего только не повидал за эти годы! Знаешь, мне бы хотелось быть сельским учителем. Учить детей. Какая прекрасная работа! У меня был бы садик, огород, куры.

Каждый год забивал бы свинью. Все бы меня уважали.

Вот идет сеньор учитель, говорили бы в деревне.

— Ты бы женился и имел сейчас пятерых детей.

— Не можешь обойтись без своего похабного юмора?

Послушай, Карпиитеро, я знаком с твоим личным делом.

Ты себя прекрасно зарекомендовал… за исключением, конечно, некоторых пижонских выходок… Я знаю, ты был в свое время хорошим полицейским… Мне понятны твои чувства по отношению к приятелю, с которым вы вместе служили. Но я тоже хороший полицейский, всю жизнь только этим и занимаюсь, так что дело я знаю. Со мной работают хорошие ребята, конечно, не все… он замолчал.

— Что ты хотел сказать? Договаривай.

Фрутос снова тяжело вздохнул и принялся скручивать очередную сигарету. Прежде чем ответить, он покачал головой.

— Ты всегда будешь таким. Тебя уже не изменишь.

— Знаешь, что я тебе скажу, Фрутос? У нас получился очень странный разговор. Что с тобой происходит?

— Ничего. Почему ты решил?..

— Ты вдруг стал слишком любезным.

— Просто тебо повезло, у меня хорошее настроение. А сейчас, с твоего разрешения, я займусь делами. — Он стукнул рукой по куче папок, лежавших на столе. — В это время я обычно занимаюсь нераскрытыми преступлениями. Никто мне не мешает, все спокойно.

— Последний вопрос, Фрутос. — Я раздавил сигарету в пепельнице и встал. Он по-прежнему был поглощен самокруткой. — Вы расследовали его личную жизнь? Интересовались членами семьи? Делами компании?

— Расследование было проведено безупречно.

— До свидания, комиссар, вы были очень любезны.

Я уже подошел к двери, когда он меня окликнул.

— Минуточку! Ты, кажется, говорил, что видел во сне Луиса Роблеса. К чему ты это сказал?

— Это был глупый сон, сеньор комиссар. Жена Луиса Роблеса говорила мне во сне, что кто-то его шантажировал, что существовали какие-то компрометирующие фотографии.

— Ерунда какая-то!

С такого расстояния я не мог разглядеть выражение его лица, но мне показалось, что он напрягся.

— Ведь это только сон. Не смотри больше такие сны.

— Я видел еще один сон. Заведующий отделом безопасности компании АПЕСА и очень властная теща Луиса Роблеса проявили большую заинтересованность в том, чтобы я не совал свой нос в это дело.

Он закурил. Теперь его лицо окутывал дым.

— Я покупаю мясные консервы фирмы Фуэнтес.

Очень хорошие консервы, особенно для холостяков, таких, как ты и я. Настоятельно рекомендую, они напоминают русскую тушенку времен войны.

— Не люблю гамбургеры и мясные консервы, — ответил я и мягко закрыл за собой дверь.

Женщина в темно-сиреневой шали и очках снова сидела за столом. Она робко улыбнулась.

— Я тут приготовила комиссару кое-что на ужин, — сказала она.

Гарридо сидел, положив ноги на стол, в крошечной конторке со стеклянной перегородкой, смахивающей на каморку консьержки, и читал газету «Эль-Алькасар». В одном углу стояла вешалка, оказавшаяся, видимо, лишней в приемной провинциального нотариуса, в другом — каталожный шкаф с множеством ящичков и очень старый радиоприемник.

Все подвальное помещение было уставлено длинными рядами металлических полок от пола до потолка, на которых хранились архивные материалы. Свет неоновых ламп придавал всему оттенок нереальности, еще больше подчеркивая царившую в подвале тишину. Увидев меня, Гарридо помахал рукой.

Это был худой человек лет шестидесяти, с удлиненным желтым лицом и большими темными мешками под глазами, одетый, как музейный манекен. Он носил такие тонкие усики, что они казались нарисованными кисточкой китайского художника. Когда-то давно он был непревзойденным танцовщиком, партнером богатых посетительниц казино в Сан-Себастьяне. Я его помнил по тем временам, когда он служил заместителем начальника политической полиции и был правой рукой комиссара Йагуэ.

Лицо Гарридо казалось совершенно неподвижным. Он подвинул мне стул с блестевшей от времени спинкой и закурил «честерфильд» без фильтра. Желтые от никотина пальцы были длинными и тонкими, седые волосы аккуратно зачесаны назад.

— Что тебя привело ко мне, Карпинтеро? Визит вежливости?

— Мне нужны твои бумаги, Гарридо. Хотелось бы получить сведения об одном наемном убийце, имени его я не знаю. Кроме того, меня интересует все, что есть о Паулино Пардале, владельце или совладельце транспортной конторы. Возможно, в полиции на него не заведена карточка.

— На всех заведены карточки, это не проблема. Но ты ведь знаешь, что все это, — он обвел широким жестом шкаф и полки, — устарело. Архивы не обновлялись с 1977 года, то же относится и к фотографиям. Ты что, открыл агентство?

— Нет, у меня даже нет разрешения на работу частным детективом. Это вопрос личного характера.

— Перед сыщиками сейчас открываются блестящие перспективы. Весь мир одержим идеей безопасности. Поэтому сыскное агентство без работы не останется. Нет предприятия, которому не требовались бы советники по вопросам безопасности, телохранители, охранники… не говоря уже об отелях и крупных магазинах. Кроме того, сейчас наставляют больше рогов, чем когда бы то ни было, девушки убегают из дома… Уйду на пенсию, обязательно открою сыскное агентство, Карпинтеро. Тебе тоже следовало бы заняться этим делом.

Дым окутывал его лицо, но глаза казались двумя блестящими черными шариками, которые никуда не смотрели.

— У меня дома завалялась коробка сигар «монтекристо», из самых дорогих. Не знаю, что с ними делать, мне их подарили, а я курю тонкие. Завтра принесу.

Он погасил «честер» в стеклянной пепельнице, тщательно раздавив окурок.

— Спасибо. Пойду посмотрю дело Паулино Пардаля.

Не думаю, чтобы на него было много материала. Он что, подставное лицо?

— Нет, вполне законный владелец транспортного агентства.

Гарридо обошел стол и вышел из каморки. У него была такая легкая походка, что казалось, он бесшумно летит в душном подвальном помещении.

Ждать пришлось недолго. Он принес целую гору желтых папок и положил их передо мной. Въевшаяся в папки пыль оставила на них черные пятна, которые образовывали причудливые рисунки, окаймленные следами крысиных зубов. Гарридо снова уселся на свое место с газетой в руках, только ноги не стал класть на стол.

Папок было шестьдесят четыре и на каждой значилось: «Пардаль». Я просматривал все подряд, одну папку за другой, вглядываясь в лица на фотографиях. На одних читались испуг и попытка скрыть его твердой линией рта, у других были глаза убийц; некоторые походили на школьника, застигнутого в момент, когда он пытается украсть у товарища коробку цветных карандашей.

Паулино Пардаля Кастро я нашел в папке под номером тридцать восемь. Выглядел он точно так же, как во времена нашей службы в армии. Фотографий было три:

одна анфас и две в профиль, справа и слева. На груди стояла печать с номером дела. Только нос, может, был чуть-чуть побольше, да во взгляде вместо юношеского блеска появилось что-то хищное. Зато голова оставалась такой же голой, как прежде, отсутствие волос придавало ему не то игривое, не то хитроватое выражение.

Паулино. Парень, рассказывавший нам анекдоты, писарь-каптенармус, торговавший хлебом мешками в сговоре с капитаном и старшим по кухне. Если кому-нибудь из нас хотелось прикупить еду подешевле и повкуснеэ, чем в войсковой лавке, мы обращались к Паулино. Он всегда что-нибудь продавал или покупал: часы, приемники, увольнительные на одну ночь, ножницы, нитки, презервативы.

Вот он: три фотографии, наклеенные над отпечатками пальцев. Дело числится за Главным управлением безопасности. Родился в 1940 году в одной из деревень провинции Луго. Родители — владельцы пансиона "Мечта туриста" в городе Луго, столице провинции. После их смерти Паулино с братьями Индалесио и Элиодоро основали таксомоторный парк.

В 1965 году был осужден на шесть месяцев за азартные игры, три года спустя уголовное дело против таксомоторного парка братьев Пардаль, обвинявшихся в контрабанде и незаконной перевозке в Испанию и Францию португальских рабочих, прекращено. Сведения обрываются на 1974 году. Контора загородных перевозок в деле вообще не упоминается. С тех пор дела братьев Пардаль пошли, вне всякого сомнения, в гору. Единственное, чего Паулино не сумел добиться, судя по фотографиям, — это отрастить волосы.

— Установить личность второго типа, профессионального убийцы, о котором ты говорил, будет чуть-чуть труднее, Карпинтеро, — сказал Гарридо. — Знай мы, что он француз, итальянец или негр, задача значительно бы упростилась.

— Он не похож на иностранца. Худой блондин среднего роста, лет сорока, настоящий профессионал в своем деле. Не любитель. Это единственное, в чем " узерamp;н.

— Может, он латиноамериканец? Сейчас здесь много аргентинцев, чилийцев, колумбийцев.

— Не думаю. Пожалуй, в его манере говорить есть что-то от галисийца.

— Подумай сам, чего ты от меня хочешь. Ты что думаешь, мы систематизируем фотографии по автономным областям? Это несерьезный разговор.

Он встал, сложил газету и посмотрел на часы.

— Ты мог бы дать мне фотографии самых опасных преступников-профессионалов? У меня есть время, я не спешу.

Он пожал плечами.

— Пожалуйста… Только ты ослепнешь, разглядывая все эти фотографии, и добавил, направляясь к выходу. — Дам тебе их чуть позже, сейчас я намерен чтонибудь выпить. Пойдешь со мной? — предложил он, поколебавшись.

Выйдя на площадь Понтехос, мы молча спустились по улице Коррео, вошли в кафе «Риск» на углу Калье-Майор, сели за столик у окна, который абонировал Гарридо, и заказали джин с тоником.

Неожиданно к нам подошел тучный мужчина с багровым лицом, в толстом свитере. В руках у него была тарелка со сбитыми сливками.

— Черт меня побери! Кого я вижу! Гарридо и Тони! — завопил он и похлопал каждого из нас по спине. Это был Винуэса, служивший уже, наверно, лет двадцать в Главной полицейской инспекции. — Скажи мне кто-нибудь, что я вас встречу вместе, никогда бы не поверил! Наверно, замышляете что-нибудь? Бандиты вы этакие.

Я поздоровался. Гарридо пробурчал нечто нечленораздельное, продолжая смотреть на улицу. На лице у него было написано презрение.

Винуэса поглощал сливки, громко чавкая.

— Мне тут рассказали одну историю… помрешь со смеху, — произнес он с полным ртом. — Рамирес рассказал, ну тот, что работает в Генеральной инспекции гражданской гвардии на улице Эскуадра… обсмеешься… Вы знаете Рамиреса? А? Знаете?

Гарридо не ответил, я сказал, что не знаю.

— Так вот… он рассказывал… помрешь со смеху, он рассказывал, что недавно задержали одного адвоката, специалиста по разводам, который разослал всем мужчинам в своем квартале надушенные открытки с одной фразой: "Я много думаю о тебе, позвони" и подпись: "Ты знаешь, кто тебе пишет". — Винуэса расхохотался на весь зал. Губы у него были вымазаны сливками. — Ну прямо уписаться можно! Представляете себе эти семейные скандалы!.. Силен адвокатишка!

Девочка с грязным лицом, от силы лет десяти, одетая з пестрые лохмотья, подошла к Винуэсе с протянутой рукой. У нее были большие черные глаза.

— Я не даю милостыни, черт возьми! — заорал он. Подошел официант с подносом, на котором стояла тарелка с яичницей и сосисками, и тоже закричал:

— Я тебе запретил входить сюда! Пошла вон!

Он толкнул девочку, но она крепко вцепилась в рукав свитера Винуэсы, и ее невозможно было оторвать. Винуэса начал медленно разжимать ее пальчики один за другим.

— Возьми, — сказал Гарридо и протянул ей монету в сто песет. Девочка прижала деньги к груди, посмотрела на всех нас и пулей вылетела из кафе.

— Пролезают всюду как крысы, — сказал официант. — Сегодня я уже три раза вышвыривал ее.

Винуэса продолжал поглощать свои сбитые сливки.

— Она португалка. Португальская цыганка, — уточнил Гарридо.

Официант отошел со своим подносом с яичницей и сосисками, неодобрительно покачивая головой.

— Они даже хуже испанских цыган, — произнес Винуэса с полным ртом. Попрошайки все как один… Приезжают сюда целыми семьями, у них это называется "делать Испанию". Живут здесь три-четыре месяца, поднакопят деньжат, все на этой самой милостыне и… чао! Возвращаются домой. Вы не представляете, сколько у них денег… Вся семья ходит с протянутой рукой: отец, мать, дети, дедушка, бабушка… вот им и удается сколотить приличный капиталец. Эти цыгане — настоящее бедствие… Я вам расскажу одну историю о португальском цыгане, забавный был парень. Продал моему тестю много лет тому назад в Саламанке трех мулов. На вид прекрасные мулы, приятно посмотреть, но этот подонок, оказывается, предварительно подкрасил их и выдрал несколько старых зубов. На самом деле мулы оказались старее Мафусаила. — Винуэса тщательно подобрал ложкой остатки сливок, закурил дорогую сигару и откинулся в кресле. — Вы себе не представляете, что творилось с моим тестем. Дело было вскоре после моей женитьбы, мы тогда жили в Саморе. Тесть велел мне приехать. Пришлось отправиться на поиски этого цыгана. Настиг я его в Эспэха, на самой границе с Португалией. Знаете, что мне сказал этот козел? Я, конечно, ткнул его пистолетом в висок, подонок задрожал как осиновый лист и говорит: "Не убивайте меня, сеньор полицейский, сжальтесь, я ведь специально сделал этих мулов красивыми, чтобы угодить вам…" Каково?… Проклятое племя.

— И ты его убил? — спросил Гарридо.

— Зачем? Взял у него еще двух мулов, просто так, задаром. Мой тесть был в восторге. Уплатил за трех мулов, а получил пять!

Гарридо залпом выпил остаток джина и встал.

— Я пошел, а ты, Карпинтеро?

— С меня тоже достаточно, — ответил я.

С фотографии на меня смотрел португалец: светлые волнистые волосы, холодные глаза, хищный нос. Материал на него собирала бригада по делам иностранцев. К суду не привлекался. Имя — Хосе Тантало Соуса Лопес, родился в Эворе, возраст сорок два года. Испанское гражданство получил в мае 1974 года, женившись на Маргарите Морено Гарсия, через два месяца после пересечения границы.

Служил сержантом-инструктором в политической полиции диктатора Салазара. Папка лежала на полке с табличкой «Профессионалы». Домашний адрес: улица Пэс, 18, квартира 3, левая сторона.

Я сразу же позвонил по телефону. Это был пансион.

Там не помнили человека с такой фамилией. В этом пансионе всегда останавливалось много португальцев.

Оставив администратору свой телефон, я вышел на улицу с намерением поужинать. Почему португалец не убил меня? Это трудно было объяснить. Он профессионал, а профессионалы не оставляют свидетелей. Он мог расправиться со мной как с Ванессой, но что-то ему помешало. Что-то или кто-то. Но кто? Паулино?

Над зданием, где располагалась кондитерская "Пастелерия Мальоркина", уже зажглась реклама. Ортенсия, мать Кристины, улыбалась, держа в руках дешевую банку рубленого мяса фирмы Фуэнтес.

Я повернул назад и пошел по направлению к улице Эспос-и-Мина. Какие-то подозрительные личности посмотрели на меня и отвернулись. На улице кипела жизнь.

Бар «Дунай» был переполнен.

— Твой столик, Тони? — спросил племянник хозяина Антонио. Он все больше толстел и багровел.

— Да, и налей мне «морилес». Что у вас на ужин?

— Пальчики оближешь, — ответил Антонио, — рубленое мясо, ты такого не пробовал.

— Ни в коем случае. Давай лучше яичницу с помидорами.

Фаустино, швейцар клуба «Нью-Рапсодия», стоял у входа, опершись о косяк, и что-то внушал с недовольным видом низенькому горбатому мужчине, все время кивавшему головой в знак согласия. Создавалось впечатление, что швейцар сообщает ему нечто очень важное.

Фаустино и сам был невысокого роста, худой, но мускулистый, с мутными глазами и темными мешками под ними. Он укладывал волосы с помощью мокрой расчески и носил длинные бакенбарды, доходившие до подбородка.

Поговаривали, что он сутенер и живет за счет двух женщин, одна из которых его сестра.

После каждого слова Фаустино забывал закрыть рот.

Увидев меня, он так и остался стоять с открытым ртом.

Зато горбун весь сжался и стал совсем маленьким. У него было длинное, заостренное книзу лицо. Разговаривая, он не поднимал глаз, но при этом все время улыбался. У него была кличка Шанхайский горбун, но все звали его просто Шанхай.

— Привет, Шанхай, — сказал я, раскуривая сигару. — Давно гуляешь на свободе?

Горбун работал в паре с одним «домушником». Он проникал в квартиру через маленькие окошки или шахту лифта. В полиции говорили, что он не человек, а обезьяна. Чтобы вскарабкаться на гладкую стену, ему достаточно было снять туфли. Сейчас Шанхай выглядел постаревшим и каким-то побитым.

— Скоро будет три месяца, шеф, — ответил он, не поднимая глаз.

— Мы тут толкуем о том, как бы ему поставить на улице лоток с сигаретами и обслуживать наших клиентов. Но Антонио на это смотрит косо, пояснил Фаустино.

— У меня есть разрешение. Хотите посмотреть? — Он начал шарить в карманах.

— Не надо. Я уже не служу в полиции.

— Он здесь никому не мешает, но ты же знаешь Антонио, вобьет себе в голову…

Шанхай поднял глаза и посмотрел на меня влажным взглядом.

— Вы уже не начальник? — спросил он мягким голосом.

— Я ушел из полиции.

— Я и не знал.

— Вот так-то, Шанхай.

Он вытер длинными костлявыми пальцами рот и вздрогнул, как если бы его свела судорога.

— Знаете, сеньор Тони… мне неудобно беспокоить вас, но если вы уломаете дона Антонио, я буду давать вам каждый день пачку американских сигарет.

— Посмотрите на этого Ротшильда! — воскликнул Фаустино. — Не дури, парень. Будешь раздавать всем американские сигареты, разоришься, не начав торговлю.

— Сеньор Тони — особая статья, дон Фаустино. Вы не беспокойтесь, на вашу долю тоже хватит.

— Ты хоть понимаешь, во что тебе станут три пачки сигарет в день?

Огни клуба «Нью-Рапсодия» рассыпались веселыми искрами по улице Десенганьо, освещая витрину с фотографиями участников представления и афишу, сообщавшую, что по пятницам будет разыгрываться честь оплатить ужин примадонны. Ее звали Патриция, на фотографии она сидела на стуле совершенно обнаженная, в огромной ковбойской шляпе, надвинутой на глаза, прижимая к груди гитару. Подпись гласила: "От Лас-Вегаса до Мадрида".

Патриция — ее настоящее имя, и она действительно была американкой из штата Юта, но последние двадцать лет жила в Мадриде, в мансарде над баром «Корнишоны». Все звали ее Патри, а девочки из клуба — Бляюта.

Я несколько раз видел ее номер, и он показался мне довольно экзотичным. Выступления Патриции придавали клубу определенный шик.

Раздавив окурок сигары, я направился к входу. Судя по доносившейся через закрытые двери музыке, Лола заканчивала исполнение самбы. Фаустино и Шанхай продолжали обсуждать интересовавшую их тему.

Я уже собирался раздвинуть портьеры и войти в зал, но в этот момент меня догнал горбун и крепко сжал локоть.

— Сеньор Тони… — он запыхался и тяжело дышал, — сделайте так, чтобы дон Антонио позволил мне торговать сигаретами у входа.

Я не ответил ни да, ни нет, но он не отпускал меня, пока я наконец не вошел в зал. В нос ударил знакомый запах плохо проветриваемого помещения, пота и дыма, напомнивший о тех временах, когда я приходил сюда каждый вечер на выступления Лолы.

Когда-то здесь было очень светло, уютно и, я бы даже сказал, приятно. На стенах красовались рисунки с пальмами и мулатками, красная обивка кресел перекликалась с костюмами девушек из кордебалета. Сюда захаживали повеселиться богатые повесы с маленькими усиками, спекулянты, важные чиновники. Тогда клуб назывался просто «Рапсодия».

Но новый хозяин клуба Антонио все переделал в соответствии со своими представлениями о шике и оригинальности. В результате получилось нечто среднее между фойе провинциального театра и кафе, расположенным на обочине шоссе.

Шесть артистов состояли в штате, две девушки работали по контракту: Жемчужина Бразилии и Патри, которая уже пятнадцать лет жила с Антонио.

В зале было десятка полтора мужчин. Они не очень громко разговаривали и смеялись. За пустой стойкой стояли Антонио и старый официант по имени Сеспедес, служивший некогда в военной жандармерии и уволенный за связь с контрабандистами, промышлявшими в Испании «честерфильдом».

Выступал знаменитый Рокки Болеро в своем неизменном сером двубортном костюме. Он пел"… я увидел тебя и безумно влюбился…", закатывая глаза и жестикулируя.

Рокки Болеро исполнял в свое время песни протеста. В новом амплуа он мне нравился больше, никто лучше него не пел болеро.

Я облокотился на стойку, и ко мне сразу же подошел Антонио, высокий грузный мужчина, не производивший тем не менее впечатления толстого человека. Он носил такой ровный прямой пробор, что провести его можно было только с помощью линейки. Пухлые щечки напоминали детскую попку.

— Смотри, кто к нам пришел, — сказал он, проводя по стойке салфеткой. — Налить тебе что-нибудь?

— Джин с тоником, но только тот, что ты держишь для друзей. Боюсь ослепнуть или стать паралитиком.

— Вечно ты со своими шуточками, юморист.

Он налил мне джина из бутылки с этикеткой «гордоне». Я отпил глоток этой отравы и отодвинул стакан.

Антонио прищурил глаза.

— Никто еще не умер, что ты из себя строишь.

— Правильно, они не умирают, их разбивает паралич.

Волоча ноги, подошел Сеспедес, поставил на стойку другую бутылку с точно такой же этикеткой, деликатно кашлянул и удалился. Антонио притворно вздохнул и спрятал мой недопитый стакан под прилавок. У таких, как он, ничего даром не пропадает. Потом вытащил еще один стакан со льдом и налил из новой бутылки. Я причмокнул языком и помахал Сеспедесу рукой.

— Теперь доволен? — спросил Антонио.

— Да.

— За этот джин тебе придется заплатить, а тем я тебя угощал.

— В любом случае я бы заплатил, Антонио. Кстати, ты не знаешь, как зовут нового комиссара полиции вашего района?

— Сентено, Хулиан Сентено.

— Он мой друг, ты в курсе?

— Да.

Он снова протер стойку, хотя она была совершенно чистой. Глазки его сузились. Я отпил еще глоток.

— У меня к тебе просьба.

— Все, что могу…

— Там у входа стоит мой приятель, его зовут Шанхай.

Ему бы хотелось поставить табачный лоток у входа в твое заведение. Кажется, ты против?

— Не говори мне об этом мерзком горбуне! Многие клиенты, подходя к дверям, спохватываются, что забыли дома сигареты. Если они будут покупать у него, я понесу большие убытки. Ни в коем случае, пошел он к черту!

— Очень жаль, Антонио. Твои служащие не имеют социального обеспечения, ты закрываешь заведение на три часа позже, чем положено, и не выполняешь элементарные правила пожарной безопасности, даже для виду не держишь какой-нибудь плохонький огнетушитель.

Я отпил еще глоток. Лола должна была уже заметить меня. Антонио продолжал вытирать стойку. Потом поднял глаза.

— И ты это сделаешь? Ты?

Я улыбнулся.

— Хочешь убедиться?

— Ты мне за это заплатишь.

— Шанхай не подорвет твою торговлю.

Я положил на стойку пятьсот песет и в этот момент услышал позади стук каблучков.

— Ты уже уходишь? — спросила Лола.

Черные шелковистые волосы, перехваченные зеленой лентой, доходили ей до пояса. Декольтированное платье было такого же цвета, как лента. Кожа на груди была упругой, эластичной, от нее исходил нежный аромат лимона, ее любимых духов, смешанный с каким-то легким запахом кислого молока. Кристина была худой, мускулистой, с маленькой грудью. У Лолы была идеальная фигура, такой фигуре могла позавидовать любая женщина.

— Выпей что-нибудь, Лола, — предложил я.

— Ментоловый со льдом, Антонио, — попросила она.

Антонио пошел колоть лед.

— Зачем ты пришел. Тони? — Она облокотилась на стойку рядом со мной, потом подняла руки, чтобы откинуть спадавшие на лоб волосы.

Спокойно смотреть на это я не могу. Лола не брила волосы под мышками, она их подрезала, а я с четырнадцати лет при виде женщины с закинутыми за голову руками начинаю ощущать признаки тахикардии. Чуть-чуть отодвинувшись от нее, я взял со стойки пятьсот песет.

— Ты мне не ответил, — Тони. Зачем ты пришел?

— Сам не знаю.

— Не знаешь?

— Думаю, что нет.

— Я работаю в этом притоне последнюю неделю. Через три дня уезжаю. Мягкая улыбка слегка тронула ее губы. — Репетирую очень хорошее шоу.

Подошел Антонио со стаканом зеленого ликера, в котором плавал мелко нарубленный лед. Его кривая улыбочка давала понять, что он в курсе наших с Лолой дел.

— Налей еще джину.

Он пошарил под прилавком и вытащил тот самый стакан.

— Ладно, — сказал я и отпил глоток. Лола потягивала ментоловый ликер.

— Сейчас он тебе уже кажется хорошим, а? — спросил Антонио.

— Исчезни, у нас личный разговор.

— Исчезаю, — ответил он и ушел. Ситуация его явно развлекала.

— Знаешь, после шоу я хочу попробовать себя в театре, в комедии например. Беру уроки дикции и мастерства у одного очень умного и элегантного молодого человека. Талантливый парень, его зовут Гильермо Эрас. Не слыхал?

— Нет.

— Он директор крупного театра.

— Очень рад.

— Тебе все равно, хочу я стать актрисой или не хочу.

Тебя такие вопросы никогда не волновали, Тони. А ведь я всегда мечтала быть актрисой, с самого детства.

— А твой новый импресарио тоже дает тебе уроки?

— Совсем не остроумно. Тони. Ты всегда считаешь себя очень остроумным. Можешь смеяться над ним сколько хочешь, но он меня действительно любит. И мы скоро поженимся. Он серьезный, солидный человек, а ты кто? Никто. Голодранец, вот ты кто.

— У вас уже есть квартира?

— Да, и квартира есть.

Она отпила еще глоток,

— Что ж, в добрый час.

— Почему мы должны обижаться друг на друга? Почему ты не как все люди? У нас с тобой все было прекрасно, ты был… Но мне нужно другое… Знаешь, сколько мне пет?

— Тридцать пять.

Она нежно улыбнулась.

— Сорок.

— Мне ты говорила, что тридцать пять.

— Мне сорок лет, я хочу иметь детей, дом с садиком и человека, который бы меня уважал… я хочу гулять с сыном в парке, кормить его сладостями, ожидать у дверей колледжа, когда он подрастет. Ты думаешь, есть такая женщина, которой все это было бы по душе? — Она обвела рукой зал.

Я посмотрел вокруг. Вошли еще двое мужчин с небрежно повязанными галстуками и сели за столик в углу.

Мануэпа, болтавшая за другим столиком с тремя женщинами, которых я со своего места у стойки разглядеть не мог, встала и подошла, улыбаясь, к новым клиентам. Рокки Болеро пел "Если бы я встретил родную душу".

— Ты что, думаешь, есть женщина, которой бы это нравилось? Выходить полуголой на сцену перед всеми этими мужчинами, которые смотрят на тебя маслеными глазками, возбуждаются, а потом приглашают выпить? И это жизнь. Тони? Брось. Меня тошнит от всех мужчин. Вы совсем не понимаете, что нужно женщине, о чем она думает, чего хочет.

— То ты говорила о театре, сейчас уже речь идет о доме с садиком.

— Ты никогда ничего не поймешь, Тони.

— Но ты уже не в том возрасте, когда рожают детей.

— Вот как! Ты так думаешь… Ну так вот что я тебе скажу: моя мама родила Густавито в пятьдесят два года. В конце концов, мне все равно, я могу и усыновить ребенка.

Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю.

Подошел Антонио. До этого он обслуживал у другого конца стойки трех мужчин, непрерывно хлопавших друг друга по спине. Один из них, в маленьких круглых очках, был лысым и с животиком.

— Лола, тебе не хочется немного поработать? Или ты намерена весь вечер трепать языком?

— Иду. — Она положила руку мне на плечо, потом нежно погладила волосы за ухом. Взгляд ее блуждал далеко. — Трусики той девушки были очень красивыми и дорогими… она их покупала в Париже… Может быть, это у тебя серьезно. Ты ее любишь?

— Ты читаешь слишком много дешевых романов.

— Вот как? Если бы она была тебе безразлична, ты бы не позволил мне уйти в тот раз. Значит, это не просто так, что-то с тобой произошло. Женщина сразу замечает такие вещи. Сколько времени прошло, а ты только сегодня выбрался меня проведать. Она красивая?

— Да, красивая. Но совсем на тебя не похожа.

— Все женщины друг на друга не похожи.

Она резко убрала руку с моих волос и поправила платье. Потом вздохнула и бросила взгляд на мужчин, сидевших за стойкой.

— Ладно, пора работать, — сказала она. — Так и быть, пусть они меня немного пощупают.

— Слава богу, — обрадовался Антонио. — Я даже растрогался. Вы не поцелуетесь на прощание, детки?

Лола посмотрела мне прямо в глаза, не обращая на Антонио никакого внимания.

— У меня лежат твои вещи. Тони, я их не стала выбрасывать. Приходи, когда хочешь, за ними. Мы всегда…

всегда будем друзьями, ладно?

— Ладно. Я знал, что ты не выбросишь мое барахло.

Ты хорошая девочка, Лола. Лучшая из всех… я…

— Молчи… не надо ничего говорить… Пока. Счастливо тебе. Тони.

— И тебе тоже. — Я залпом выпил отраву, которую Антонио называл джином, и посмотрел вслед Лоле, направлявшейся к трем мужчинам у стойки. Они раздвинулись и усадили ее в середину. Смех стал громче. Она прижалась к одному из них. Ее грудь, обтянутая зеленым шелком, четко вырисовывалась на фоне его пиджака.

— Очень трогательно. Тони. Я с трудом сдерживаю рыдания. Тебе бы на телевидении работать.

— Антонио, — сказал я, — нагнись-ка ко мне на минуточку.

Он перегнулся через стойку. От него пахло дешевым одеколоном. Я тоже нагнулся, как будто собирался сказать ему что-то на ухо. Потом схватил за узел галстука и резко рванул вниз. Он издал какой-то утробный звук.

Видно было, что он задыхается.

— Слушай внимательно, повторять я не стану.

Он попытался освободиться, но я держал крепко. Его поросячье лицо стало пурпурным.

— Шанхай поставит лоток у входа в твое заведение. Не слышу ответа.

— Ты с… аггг-агг, ты меня задушишь…

— Да или нет?

— Да… да.

Я резко отпустил галстук, и Антонио свалился на спину. Он сразу же схватился руками за горло и стал его растирать. У Сеспедеса в глазах блеснули странные огоньки, выражавшие удовлетворение.

Я вышел из «Нью-Рапсодии». За спиной у меня звучал смех Лолы. Естественный смех, бархатистый, красивый.

Смех человека, еще не разучившегося смеяться.

Свет неоновой рекламы, наверно, падал ему прямо в лицо, потому что глаза у него слезились.

— Вы в этом уверены, шеф?

— Да, — ответил я.

— И я не должен буду давать ему пачку сигарет каждый день?

— Никаких пачек сигарет, Шанхай. Ни Антонио, ни Фаустино.

Швейцар, ковырявший зуб ногтем мизинца, всполошился.

— Ты чего лезешь не в свое дело, умник? Кто ты такой, чтобы указывать Шанхаю? Ты уже не служишь в полиции, так что не вмешивайся не в свое дело, давай мотай отсюда.

— Что ты сказал, Фаустино? Я плохо расслышал. Повтори еще раз.

Я подошел к нему поближе. Он совсем вжался в дверь.

— Но, Тони, мы ведь договорились о пачке в день!..

— Ну и что?

— А ты говоришь, чтобы он мне не давал…

— Захочет — даст, не захочет — не даст. Все будет зависеть от его желания. Понял? Ты тут погоду не делаешь, Фаустино. Эта улица — не твоя собственность. Ни твоя и ни Антонио. У Шанхая есть разрешение на торговлю сигаретами.

— Вот именно, — сказал горбун. — Официальное разрешение, начиная с сегодняшнего дня. Все законно.

— Заруби себе на носу, Фаустино, я больше повторять не стану. Он поставит здесь свой лоток, а если ты его хоть пальцем тронешь, я тебя заставлю проглотить твою фирменную фуражку. Ясно? Скажи, что тебе все ясно, Фаустино.

— Мне все ясно.

— Так-то лучше.

— Вы идете домой, сеньор Тони? — спросил горбун.

Я сказал, что да.

— Можно пригласить вас что-нибудь выпить?

— Пошли.

Шанхай скрипнул зубами, выражая столь странным способом удовлетворение результатами переговоров.

Жизнь не приучила его улыбаться, но губы сами растягивались в улыбке, обнажая редкие черные зубы. Рот был похож на гнилой помидор, в который воткнули черные ножики. Мы пошли с ним вниз по Десенганьо по направлению к улице Луна. Шанхай шел, ритмично раскачиваясь на своих кривых ножках, глядя в землю. Горб остро топорщился, казалось, он хочет прорвать пиджак.

Недалеко от полицейского участка он свернул на улицу Писарро.

— Простите, не могу спокойно ходить мимо полиции, плохо на меня действует. Если вы не против, я знаю тут один бар на улице Пэс.

— Далеко идти, Шанхай. Давай выпьем пива гденибудь здесь.

Бар назывался «Дрена». Когда-то он принадлежал известному бандерильеро [Участник корриды, в функцию которого входит раззадорить быка, вонзая в него маленькие дротики с флажками — бандерильи] Чакарте, выступавшему под именем Ниньо де ла Томаса. Умер он от депириум гпременс, то есть от белой горячки, после трех дней беспробудной пьянки. Теперь бар держала его сестра, В прежние времена, когда я еще служил в полицейском участке на улице Даоиз, мы захаживали сюда сыграть партию-другую в домино. Сейчас тут нечего было делать.

Мы присели за столик в углу. Клиентов было не густо.

Усатый тип в узком костюме в полоску грыз земляные орехи, держа их кончиками пальцев. Двое пьяных, похоже братьев, о чем-то мрачно шептались.

Сестра бандерильеро подошла к нашему столику с таким же горячим желанием, с каким приговоренный подходит к виселице, и облокотилась пухлой рукой о спинку стула Шанхая. Она была низенькой, толстой и старой. Под носом у нее расплылась помада,

— Бар закрывается, — проворчала женщина хриплым голосом.

— Два пива, пожалуйста. Только очень холодного, — попросил горбун.

— Мы вас не задержим, — добавил я.

— Через пять минут закрываю и иду домой. Так и знайте… Хватит уже. Торчишь тут с семи утра, и все без толку. Хватит.

— Конечно, сеньора, — сказал я. Шанхай вытащил из недр своего пиджака пачку длинных «пэл-мэл» и с важным видом обратился к женщине: — Не желаете ли сигарету, сеньора?

— Отчего же… — Она решительно засунула длинную сигарету в рот, как будто болт ввернула. Потом прикрыла глаза, скривила рот и наклонила голову, ожидая, чтобы ей дали прикурить.

Выпустив дым, она умиротворенно изрекла:

— Уф, прекрасные сигареты… высший класс…

— Вам нравится?

— Очень.

— Возьмите себе всю пачку, я вам дарю.

Быстрым движением она схватила сигареты.

— Мне?

— Да, сеньора. Если вы, конечно, разрешите сделать вам этот маленький подарок.

— Надо же. Большое спасибо.

— Принесете нам пивка, сеньора?

— Холодненького, да?

— Если можно, сеньора, — сказал он.

— У меня есть в холодильнике. Сию минуту принесу.

О. ча принесла пиво, мы отпили прямо из бутылок, не прибегая к помощи стаканов. Женщина стала у стойки, зажав пальцами длинную сигарету, похожую в ее руках на бандерилью покойного братца.

— Неплохо бы давать Фаустино иногда пачку сигарет.

С ним следует поддерживать хорошие отношения, Шанхай. Пусть он будет на твоей стороне.

— Да, сеньор Тони, я уже думал об этом.

— Ты хорошо знаешь этот район, Шанхай, в курсе всех здешних дел. Много лет прожил в этих краях и изучил каждый уголок. Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Одолжении?

— Вот именно, одолжении.

— К вашим услугам, сеньор Тони.

Я допил пиво и закурил свою сигарету. Усатый тип, поглощавший арахис, затянул низким голосом фламенко, отбивая ладонями такт. У него неплохо получалось. Голос был резкий, хриплый и надрывный.

— Мне нужно знать, где живет Хосе Тантало Соуса.

Шанхай подавился пивом. Длинное лицо исказил кашель.

— Извините.

Он вытер рот тонкими костлявыми пальцами.

— Что натворил Псих Соуса? — спросил он тихо.

— Это касается только меня.

— Шеф, этот человек ненормальный. Настоящий сумасшедший. — Горбун наклонился ко мне и заговорил еще тише. — Псих способен на что угодно, он очень опасен.

— Где он живет?

— Не знаю, шеф, честное слово, не знаю. — Он покачал головой. — Никто не знает. Псих все время разъезжает. Сегодня здесь, завтра там… Бог его знает.

— Он водит дружбу с Паулино Пардалем, владельцем конторы загородных перевозок. Говорят, их можно встретить в районе площади Дос-де-Майо.

Он кивнул.

— Я тоже слышал, шеф. Но о Психе я ничего не знаю, клянусь вам.

— Не клянись так часто. — Я вынул ручку и записал свой адрес и номер телефона на клочке бумаги. — Не клянись так часто, дурная привычка.

Потом протянул ему клочок бумаги, и он его спрятал в карман пиджака.

— Узнай, где живет Соуса, и сообщи мне. Если я не снимаю трубку, забеги ко мне домой. Это очень срочно.

Понял?

— Шеф…

— Шанхай, в твоем положении нужны друзья. Не будь идиотом.

Он посмотрел на меня своими хитренькими глазками, холодными, как крысиный помет.

— Я отошел от дел, шеф, возраст не тот, чтобы работать по-прежнему. Табачный киоск — вот все, что у меня осталось. Если Псих узнает, что я распустил язык, он способен меня убить. Вы его не знаете, шеф.

— Никто ничего не узнает. Но если тебе вздумается надуть меня, будет хуже. Тогда тебе придется торговать сигаретами в богадельне.

Исполнитель фламенко неожиданно оборвал пение.

Женщина ударила кулаком по столу и скрестила руки на груди.

— Хватит с меня пения, мать вашу! Вон отсюда! Я закрываю! Убирайтесь все!

Пьяные клиенты, похожие на братьев, все время что-то мрачно бормотавшие, встали и безропотно покинули бар.

Исполнитель фламенко, кажется, слишком перебрал, чтобы понять приказ с первого раза. У него были большие воспаленные глаза и доброе лицо с глубокими морщинами, как бы пересекавшими усы по диагонали.

Женщина снова повысила голос. Мы встали.

— Сколько с нас, сеньора? — спросил я.

Женщина посмотрела на горбуна.

— Мне было приятно угостить вас.

— Сеньора, я хочу заплатить, — сказал горбун.

— В другой раз, — ответила хозяйка бара. — Заходите еще, тогда и заплатите. Хорошо?

Певец медленно, с чувством собственного достоинства встал, пожелал всем спокойной ночи и размеренным шагом, не качаясь, вышел из бара.

— Можно помочь вам убрать стулья, сеньора?

— Буду очень благодарна, только не зовите меня сеньорой, мое имя Асун.

— Асун — красивое имя.

— А вас как зовут?

— Констансио Мелеро, к вашим услугам.

Я встал из-за стола и направился к выходу, предварительно сказав Шанхаю:

— Не забудь, о чем я тебя просил. Не вздумай забыть.

— Не беспокойтесь, шеф, — ответил он.

На улице дул легкий ветерок, жара спала. Я пошел вверх по улице до угла Писарро и Луны. На этот раз я решил обойти стороной клуб «Нью-Рапсодия», свернул на Гран-Вия и дошел до площади Кальяо.

В ушах у меня все еще звучал бархатистый смех Лолы.

На следующий день в десять часов вечера я отыскал Рикардо Конде по прозвищу Дартаньян в маленьком баре «Ступенька» в районе Лавапиес. Он был со своей собакой Румбо-Норте. В баре шел оживленный спор. Посетители внимательно слушали Дартаньяна.

Он, как и раньше, был худым, смуглым, тщательно выбритым. Тонкие седые усы и голубые глаза молодили его.

Впрочем, мошенники и шулеры почти всегда молодо выглядят.

— Не верите, — говорил Дартаньян, — давайте поспорим на что хотите. Я никого не обманываю. Этот пес — чудо, другого такого во всем мире нет.

Я устроился у стойки и попросил пива.

Дартаньян жестикулировал, клиенты и хозяин недоверчиво смотрели на собаку, растянувшуюся на полу и как будто спавшую.

— Я хотел бы увидеть это собственными глазами, — сказал хозяин, ставя передо мной бутылку и даже не глядя в мою сторону.

— В любой момент.

Хозяин налил белого вина «морилес» и протянул стакан Дартаньяну.

— А сейчас налейте еще один стакан чего угодно…

ром, виски, все равно, — сказал Дартаньян.

— "Вальдепеньяс" подойдет?

— Пожалуйста, любой алкоголь. — Дартаньян явно входил в роль. Сеньоры, пора делать ставки, — обратился он к присутствующим. — Минимум тысяча песет.

Какой-то мужчина с брюшком, в больших очках положил на стол зеленую купюру.

— Итак, — сказал он, — собака найдет оба стакана, выпьет «морилес» и не станет пить «вальдепеньяс». Правильно?

— Все верно, — подтвердил Дартаньян. — Стаканы будете прятать сами.

— А у вас есть деньги на случай проигрыша? — вмешался другой клиент, мужчина зрелого возраста в довольно грязном плаще. — Я бы хотел увидеть ваши деньги.

Рикардито Конде, он же Дартаньян, вытащил из кармана пачку денег. Клиенты с жадностью уставились на них.

Один я знал, что из всей пачки настоящими были только верхняя и нижняя купюры. Хозяин бара открыл ящик кассы, вынул бумажку в тысячу песет и положил ее рядом с первой.

— Вот моя ставка. Посмотрим, на что способен этот пес.

Клиент в плаще колебался. Он почесывал затылок, не зная, решиться ему или нет.

— Давай ставь, — подбадривал его другой. — Не волнуйся, я сам спрячу стаканы. Так что все будет в порядке.

— Ладно, — он положил купюру. — Ставлю тысячу.

Дартаньян повернулся ко мне, приглашая принять участие в споре. Какое-то мгновение он смотрел на меня, и в глазах его весело поблескивали озорные огоньки.

— Не желаете ли поставить, сеньор? — спросил он.

— К сожалению, у меня с собой только сто песет, — ответил я. — Какова минимальная ставка?

— Не годится, — возразил он и опять внимательно посмотрел на меня. Значит, у вас нет тысячи?

— Нет.

— Ладно, шутки в сторону, — заявил клиент в очках. — Я сам спрячу стаканы, а собака пусть их найдет, — он обратился к типу в плаще, — пусть выпьет «морилес» и не тронет другой стакан. Правильно я говорю?

— Все верно, — подтвердил Дартаньян.

Очкастый снял пиджак и накрыл им голову РумбоНорте. Пес даже не шевельнулся.

— Так будет надежнее.

Он взял оба стакана и вышел из бара, но вскоре вернулся и снял пиджак с головы собаки. Лицо его сияло.

— Попробуй теперь найди, дружок.

— Не дадите ли мне еще "морилеса"? — обратился Дартаньян к хозяину. Он взял протянутую ему рюмку под внимательными взглядами присутствующих. Потом понюхал ее, отпил глоток, наклонился и поставил рюмку перед собакой.

Румбо-Норте поднял уши и медленно встал. В нем было килограммов восемьдесят весу, он был такой огромный, что казался помесью собаки и лошади. Потом пес зевнул и посмотрел на хозяина человеческими глазами.

Дартаньян поднес ему рюмку, тот высунул большой белесый язык и вмиг вылакал ее содержимое.

Потом удовлетворенно тявкнул, помахал хвостом и легкой рысью, раскачивая огромной головой, направился к двери. Клиенты и хозяин последовали за ним.

— Что тебе надо? — спросил меня Дартаньян.

— Поговорить с тобой, Рикардо.

За дверью послышались возгласы и громкий лай Румбо-Норте.

— Он тебя никогда не подводит?

— Никогда.

Собака и трое мужчин вернулись в бар. Мужчина в плаще выглядел обескураженным.

— Здесь что-то нечисто, черт возьми! Невероятно! — Дартаньян взял со стойки три бумажки по тысяче песет и не торопясь положил их в карман своего элегантного пиджака и приласкал собаку. Раздраженный субъект не отставал.

— В чем заключается ваш трюк? Расскажите нам.

— Нет здесь никакого трюка. Вы проиграли пари. Вот и все.

— И вы мне будете говорить, что здесь нет обмана?

Мать вашу!..

Хозяин бара взял сердитого клиента под руку.

— Послушай, Висенте, все видели, как эта чертова псина нашла стакан и выпила его. Делать нечего.

— Никто мне не поверит, если я расскажу, клянусь матерью, — сказал второй. — Я спрятал стаканы за почтовым ящиком, а пес их учуял.

— Сеньоры… — произнес Рикардо, делая знак собаке. — Спокойной ночи.

Я заплатил за пиво и вышел следом. Трое мужчин продолжали спорить

Мы молча пересекли площадь и пошли по улице Хесус и Мария. Шли мы медленно, потому что у собаки была одышка. У лавки скобяных изделий "Двадцатый век" мы остановились. Дартаньян снял решетку с двери, потом отпер висячий и врезной замки, и мы вошли внутрь.

В лавке было темно и тихо. Деревянный прилавок тянулся от стены до стены, едва различимые в темноте полки были уставлены старинными и бесполезными предметами, которые очень нравились Дартаньяну.

Жил он в просторной комнате, расположенной прямо позади прилавка. Комната была чистой и приятной: кровать, стол с двумя стульями, электрическая плита, холодильник, посудомоечная машина, полки с множеством книг и бумаг. На стене напротив кровати висел ее портрет в красном платье. Она улыбалась. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, она казалась мне красивой: задумчивая, спокойная красавица.

Дартаньян сел на кровать и сжал руки, переплетя длинные нервные пальцы.

— Я уже не работаю. Тони, ты ведь знаешь. Давно не работаю. Что тебе от меня нужно?

Я сел на стул спиной к портрету и закурил.

— Я тоже уже не в полиции, Рикардо, так что нечего мне задавать дурацкие вопросы типа "что тебе от меня нужно?".

— Кое-что я о тебе слышал, но слухи меня не интересуют. Кроме того, я почти не бываю на людях.

— Мне нужен ты, Рикардо. Платят очень хорошо.

— Нет.

Я медленно повернул голову и посмотрел на женщину в красном. Художнику удалось схватить сходство и вселить жизнь в ее черты.

Она стояла у погасшего камина, облокотившись о полку, и, казалось, собиралась пройтись по комнате. Я довольно долго смотрел на нее.

— Ты подонок, — сказал он тихо.

— Может быть.

— Ты не имеешь права, Тони… не имеешь права.

— Кроме тебя, в Мадриде нет человека, способного выполнить эту работу. Таких взломщиков как ты, Рикардо, сейчас уже нет.

— Взломщик, взломщик… — Он вскочил и начал нервно бегать по комнате. — Я уже не тот, что прежде. И ты это прекрасно понимаешь. У меня дрожат руки… я незнаком с современными замками, появились совершенно новые конструкции…

— Глупости.

— Нет, Тони, это не глупости. Со мной все кончено.

— Я хорошо помню, что она мне сказала в тот вечер, Рикардо.

Он резко остановился.

— Ты единственный человек, которому я разрешаю входить сюда… и смотреть на нее. — Он поднял глаза на портрет и сделал шаг назад, как будто чего-то устыдился. — Прошу тебя, не… я хочу сказать, что…

— Оставь, Рикардо.

— Ты… конечно, я понимаю, ты… много сделал для нее…

Он снова стал бегать по комнате, время от времени останавливаясь и вглядываясь в ее портрет. Я знал, что он вот-вот начнет говорить о ней.

— … я никогда не был достоин ее. Тони. В этом все дело… — Он сел на кровать, опустив голову. Я погасил окурок и снова закурил. — Она была… настоящей сеньорой, ее манера говорить, двигаться… И она меня любила. Тони. Больше всего на свете она любила меня… любила меня, ты понимаешь? Меня, и никого больше… считала меня необыкновенным человеком, смотрела на меня глазами, полными любви. Тони, в ее глазах было столько любви, что я терял рассудок, пьянел от ее любви, все сокровища мира были ничто по сравнению с этой любовью… Если бы… если бы я был богат, Тони, если бы я мог дать ей все, что она заслуживала… но, увы, я не мог. У меня ничего не получалось, я так и не дал ей ничего, ровным счетом ничего. — Он вскочил с кровати так резко, что заскрипели пружины, и подбежал ко мне. Скажи мне, ты знаешь, что значит любовь такой женщины? Ты понимаешь, что значит чувствовать себя любимым такой женщиной?

— Нет, не знаю.

Он покачал головой.

— Никто этого не знает, потому что в мире нет второй такой женщины, как Мерседес… И я оказался не на высоте… я ничего не смог ей дать.

Я не стал его разубеждать и говорить, что ей ничего и не надо было. Что она была счастлива с ним. Что богатство ее не интересовало, ей было вполне достаточно его любви и гениальности. Но всего этого Рикардо не знал.

Он этого не понимал тогда, а сейчас и подавно не мог понять, бесполезно объяснять ему такие вещи. Мы никогда ничего не понимаем в нужный момент. Ни один мужчина.

Рикардо вышел из оцепенения, широко улыбнулся и стукнул меня по плечу.

— Мне кажется, что, если я тебе не помогу, она мне этого никогда не простит. — Он подмигнул портрету. — Правда, Мерседес? Она мне часто рассказывала, что ты для нее сделал в свое время. Тони. Ну, говори, какую дерьмовую работу нужно сделать.

Я поерзал на стуле.

— Нужно войти в квартиру 11-Б на улице Альберто Алькосера, 37 и сфотографировать одного мошенника по имени Нельсон Роберто Крусес. Другого способа заставить его заплатить миллионные долги, кажется, нет. Этот жеребец устроил себе там конюшню и развлекается с какой-то кобылицей. Ты получаешь двести тысяч песет, не считая расходов на изготовление ключей, фотоаппарат со вспышкой, который мы возьмем напрокат, и прочее. Кстати, у тебя нет такого аппарата?

— Его нетрудно достать. — Он задумался. — Для кого ты делаешь эту работу?

— Для Драпера.

— Мне не нравится шантаж.

— Я тоже не специалист по таким делам.

— Кто такой этот Нельсон?

— Парень, создавший своего рода религиозную секту, которую он использует в целях наживы. При этом он не платит кредиторам и поставщикам… Я бы сделал эту работу сам, Рикардо, но здесь нужны две пары рук.

— Когда?

— Сроки никто не устанавливал, но чем скорее, тем лучше.

— Понятно… ладно… значит, так: нужны ключи от подъезда… пойдем туда, само собой разумеется, ночью… потом ключи от квартиры, фотоаппарат, лучше всего автомат со вспышкой… Такие стоят двадцать пять тысяч, я могу достать за двадцать.

Он замолчал, я погасил вторую сигарету. Подумав немного, он вдруг сказал:

— Я хочу провернуть это дельце как можно быстрее, Тони… Завтра же схожу на улицу Альберто Алькосера и посмотрю замки. — Он улыбнулся. Предъявлю свое разрешение на установку бронированных дверей… разберусь с замками… на изготовление ключей мне потребуется один день, не больше… Послезавтра мы туда войдем. К этому времени у меня будет аппарат и все прочее.

— А у меня деньги. Двести тысяч плюс накладные расходы.

Я встал.

— Я это делаю не ради денег.

— Знаю.

Он смотрел на портрет. Я вышел из лавки. РумбоНорте спал, свернувшись калачиком. Наверно, ему тоже кто-то снился, он нежно всхлипывал во сне.

Я открыл дверь ключом и вошел в квартиру. Через оконные стекла в комнату проникали огни рекламы рубленого мяса фирмы Фуэнтес. На софе сидела, скрестив ноги, какая-то тень. Зеленые сполохи разрисовывали ее лицо и светлый костюм затейливым узором, похожим на татуировку.

— Добрый вечер, сеньор Карпинтеро, — произнесла тень.

Зажегся верхний свет. Стоявший за дверью толстый субъект с вросшей в плечи головой, одетый в синюю нейлоновую куртку, кашлянул. В руках он держал нацеленный на меня автоматический пистолет с длинным стволом.

Я застыл с ключами в руках. Тенью в светлом костюме оказался Дельбо, а целившийся в меня толстяк был тот самый тип, что сопровождал его во время моей встречи с матерью Кристины.

— Извините, что мы позволили себе войти, но вы очень задержались. Дельбо встал. — Обыщи его, Сорли.

Толстяк сделал мне едва заметный знак пистолетом, я повернулся спиной и уперся руками в дверь.

Он меня тщательно обыскал.

— Чистый, шеф, — сказал он.

— Можно опустить руки?

— Конечно, вы у себя дома.

— Очень любезно с вашей стороны, ДельРо. А сейчас выкладывайте, зачем пришли, и убирайтесь отсюда. Я хочу спать.

— Рано еще ложиться спать, Карпинтеро. Вы вообще очень мало спите. Не желаете ли присесть?

Он указал на кресло.

— К черту, Дельбо. Садиться не стану. Вы мне провоняли весь дом.

Движения пистолета я не заметил. Удар пришелся прямо по виску, и я упал. Толстяк приподнял мою голову за воротник пиджака и засунул ствол пистолета мне в рот.

Хромированный пистолет «беретта» последней модели с глушителем «маркус», где-то я его уже видел, совсем новенький, как будто недавно изготовили, блестящий, пахнущий смазкой и очень холодный.

— Что ты сказал, сволочь? Я плохо расслышал. — Толстяк пошевелил пистолетом у меня во рту. — Отвечай, подонок, нам хочется услышать твой голос.

Я уперся руками в пол. Толстяк ударил меня ногой по ребрам, и я вернулся в прежнее положение. Меня стал душить кашель. Каждый раз он вынимал пистолет и вытирал его о штанину. Ситуация его очень забавляла.

— Сукин сын! — выплюнул я и снова закашлялся.

Он поднял пистолет. Снизу его глаза казались мне двумя монетами, блестевшими в грязи.

— Сорли, — сказал Дельбо. Движение пистолета прекратилось.

— Дайте мне свести счеты с этим птенчиком, сеньор Дельбо…

— Еще не время, Сорли… — Он помолчал. — Не желаете ли встать и присесть на минутку, сеньор Карпинтеро? Или вы предпочитаете, чтобы Сорли вам помог?

Я встал и поправил пиджак. Нижняя губа немного кровоточила. Языком я ощупал зубы, все были целы. Добравшись до кресла, я сел. Дельбо протянул мне американские сигареты, но я закурил свою.

Вблизи на его загорелом лице можно было разглядеть множество мелких морщинок. Короткие, почти что белые волосы и искусственный загар придавали ему спортивный и очень моложавый вид. В действительности ему было лет шестьдесят, а то и больше. Холодные бесцветные глаза смотрели не моргая и, казалось, ничего не видели. Он вынул мундштук из черепашьей кости, вставил в него сигарету, засунул в узкую щель рта и выпустил дым, не сводя с меня глаз. Лицо его оставалось все время совершенно неподвижным. Над этим лицом явно потрудился с эстетическими целями хирург.

На HPVI был тщательно отглаженный шерстяной костюм мраморно-белого цвета и туфли ручной работы.

— Мне жаль вас, Карпинтеро. Очень жаль, — сказал он. — Вы весьма высокого мнения о себе, но в действительности вы самый обыкновенный неудачник.

— Вы пришли специально затем, чтобы сказать мне об этом, Дельбо? Если в этом заключается данное вам поручение, я готов заплатить чаевые.

Его реакция была почти что незаметной. Он сжал челюсти, и в глазах мелькнул холодный блеск.

— Не испытывайте судьбу, Карпинтеро. До сих пор вам везло. Я мог бы убить вас в любой момент, так и знайте. Но любому везению приходит конец, учтите это.

Чтобы уничтожить вас, мне достаточно пошевелить пальцем. Вы решили перехитрить всех и погреть на этом деле руки, не так ли? Ну так вот. Больше вам делать нечего.

Фотографии у меня.

Он погладил внутренний карман пиджака.

— Все кончено, — продолжал он. — Вам незачем больше играть роль клоуна, ваш друг Паулино отдал нам фотографии. Не так-то просто нас шантажировать, ясно?

— Значит, фотографии у вас в руках.

— Совершенно верно.

— И вы знаете, кто убил Луиса?

— Вы еще больший кретин, чем я предполагал.

— Зачем вы пришли? Просто решили прогуляться или вам надо было выяснить, что я знаю? Скажите откровенно, Дельбо. Вас что-то беспокоит. Если эти проклятые фотографии у вас в руках, почему вы не хотите оставить меня в покое?

— Не знаю, что в вас нашла Кристина, просто удивительно.

— Ревнуете, Дельбо?

— А вы продолжаете искушать судьбу, Карпинтеро, но, учтите, моему терпению приходит конец.

— Дерьмовый хвастун.

Он вскочил, руки у него сжались в кулаки, тело напряглось и изготовилось к прыжку, вены на шее вздулись, как спицы зонтика.

Толстяк сделал несколько шагов вперед, держа пистолет на уровне вытянутой руки.

— Разрешите мне, сеньор Дельбо. Ну пожалуйста, у меня большое желание добраться до этого птенчика.

Нас разделял маленький столик. Дельбо толкнул его ногой и отшвырнул на середину комнаты. Судя по движению ноги, он владел каратэ лучше, чем мне бы хотелось.

Я невольно сжался. Ситуация складывалась не в мою пользу. Шевельнуться я не мог. Попробуй я встать, толстяк нажмет на курок. При наличии глушителя «маркус» звук выстрела прозвучал бы не громче, чем плевок.

Прошло несколько довольно долгих мгновений.

Вдруг раздался телефонный звонок. Он показался мне странным, как будто кто-то рвал руками мокрую ткань.

Еще один звонок.

После третьего звонка толстяк протянул руку, снял трубку и поднес к уху.

— Да? — сказал он. — Что?.. Нет, нет, это я, Сорли…

Да, да. — Разговаривая, он не сводил глаз со своего шефа. — Тут со мной сеньор Дельбо, да, сеньора, раз вы хотите…

Он приложил трубку к груди и сказал:

— Она хочет поговорить с ним, сеньор Дельбо.

Я медленно встал с кресла и подошел к Сорли. Он сделал шаг в сторону и протянул мне трубку.

— Тони Романо, — сказал я и сразу же услышал взволнованный голос Кристины.

— О, Тони, слава Богу!.. Ты… ты в порядке?

— Конечно в порядке. — Я посмотрел на Дельбо. Лицо его побледнело, нет, даже позеленело. — Разговариваю тут с твоими служащими. Очень симпатичные люди.

Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, нет… просто я… хотела услышать твой голос.

Ты в самом деле хорошо себя чувствуешь?

— Прекрасно, только спать хочется. Может быть, завтра встретимся?

— Завтра?.. Я очень занята… Позвоню, когда освобожусь. Ладно?

Я сказал, что согласен, и повесил трубку. Сорли спрятал свой пистолет и теперь стоял у дверей. Дельбо закурил новую сигарету и сделал шаг в мою сторону.

Он снова обрел вид невозмутимого человека.

Посмотрев на меня в упор, он повернулся и направился к выходу. Толстяк вышел вслед за ним, закрыв за собой дверь. Я стоял и слушал, как затихают на деревянной лестнице их шаги. Потом вышел на балкон.

Реклама фирмы Фуэнтес приветствовала меня зелеными огнями. Мать Кристины снова улыбалась мне, сжимая в руках банку рубленого мяса. Наваждение какое-то.

Меня тошнило от вида этих банок, как тошнит от выпитого натощак ликера.

Толстяк и Дельбо вышли из дома и остановились. От противоположного тротуара тут же отъехала черная машина и притормозила у подъезда. Они сели, машина резко рванула вниз по улице Эспартерос по направлению к Пуэрта-дель-Соль,

Я тщательно закрыл балкон, чтобы защититься от проклятых зеленых огней, и выдвинул нижний ящик комода.

За обувной коробкой с фотографиями лежал мой «габилондо», хорошо смазанный, холодный на ощупь, завернутый в мягкую тряпочку. Я прикинул на руке его вес, а потом прилег, положив пистолет рядом. Мысли о фотографиях не давали мне покоя. Я посмотрел на часы. Половина второго ночи. Кто дал Дельбо эти фотографии?

Паулино?

Наскоро приведя в порядок комнату, я стал под душ, сначала горячий, потом холодный. Сварил кофе и снова сел на софу, рассеянно поигрывая пистолетом. Кое-какие предположения у меня появились, но, чтобы проверить их, нужно было чуть-чуть везения. Нет, пожалуй, нужно было большое везение. Прежде всего следовало повидаться с Паулино. Я встал, скинул прямо на пол свой старый боксерский халат и подошел к шкафу. Надел вельветовые брюки, рубашку, свободную серую куртку, засунул в кобуру пистолет и приладил ее к поясу.

У меня появилась идея.

Я тщательно запер дверь, на этот раз на все три замка.

Чтобы войти, придется выбить дверь. Хотя, подумал я, если им надо будет войти, такая мелочь их не остановит.

Горбун сидел на плетеном стульчике. Его маленькая птичья головка едва виднелась над табачным лотком. Огни клуба «Нью-Рапсодия» все еще ярко горели, по улице расхаживали женщины, иногда они присаживались отдохнуть прямо на бордюр. По их виду было ясно, что от сегодняшней ночи ждать больше нечего.

Я закурил и оперся о стену углового дома на улице Вальверде. Со стороны можно было подумать, что еще один сутенер ждет возвращения своих женщин, чтобы пойти с ними перекусить. То тут то там попадались негры, торговавшие героином, и вьетнамцы, предлагавшие пиво в банках. Негры сопровождали клиента до машины, стоявшей в трех-четырех кварталах ниже по улице, там им вручал товар уже другой человек. Цена одного пакетика колебалась от тысячи пятисот до двух тысяч песет. В пакетике, как правило, была десятая доля грамма наркотика, смешанного с сухим молоком или тальком.

Когда я работал в полиции, наркотики встречались редко. Вернее, их употребляли богатые люди и кучка снобов из интеллигенции. Героин и кокаин. Кокаин, разведенный шампанским. Кокаин, который нюхали в загородных виллах известных танцовщиц и высокомерных, расфуфыренных в пух и прах герцогинь. В то время проблемы наркотиков еще не существовало. Забавы богачей, не более. Проблема возникла тогда, когда стали колоться бедняки.

Один грамм наркотика можно купить не дешевле, чем за шестнадцать тысяч песет. Тот, кто колется ежедневно, потребляет от одного до двух с половиной граммов. Но кто может себе позволить каждый день тратить как минимум тридцать тысяч на удовлетворение таких прихотей?

Для этого нужно воровать, нарушать закон, идти на панель. Слишком тяжело достаются эти пять-шесть уколов в день.

Самое плохое в этом деле то, что для среднего торговца наркотиками сто миллионов — не деньги, но эти сто миллионов способны заставить замолчать кого хочешь:

полицию, судью, прокурора. За сто миллионов хороший полицейский может согласиться стать плохим стражем порядка, он себе купит домик в таком прекрасном месте, как Марбелья, или откроет лавочку на имя жены и зятя, а уж тогда отмыть деньги не проблема. Меня очень удивляло, что мадридская мафия, в которую кроме испанцев входят марроканцы и иранцы, отдала на откуп неграм такой доходный участок, как угол улицы Вальверде.

Но я уже не был полицейским. Давно уже не был. И все же мне было ясно, что если по-умному повести дело, если задержать кого нужно, то за пару часов на этом участке можно выйти на заправил наркобизнеса.

Нужно было быть слепым, чтобы не видеть всего этого. Совершенно слепым. Наших стражей порядка ослепили деньги, которые они получали еженедельно и которые были им весьма кстати, потому что жизнь стала трудной, на зарплату не проживешь, и вообще зарплата не компенсирует риск, связанный с работой полицейского.

Я бросил сигарету и наступил на нее ногой. Молоденькая девушка схватила за рукав проходившего мимо мужчину, надеясь заполучить клиента. Для этих женщин самое страшное время наступает тогда, когда они уже валятся с ног после десяти часов непрерывной работы. В такие моменты они начинают подводить итоги и спрашивать себя, стоило ли сегодня выходить на панель и что их ждет завтра. Именно в эти часы сутенеры не скупятся на утешения и приглашают своих женщин выпить и закусить на ими же заработанные деньги.

Шанхай не сдавался. Улица была совсем пустынной, но он по-прежнему сидел за своим лотком. Иногда выходил Фаустино и перебрасывался с горбуном парой слов. Зазывать в клуб было некого.

Рядом со мной остановилась молоденькая проститутка, в глазах которой сквозило отчаяние. Худенькой, как лапка цыпленка, ручкой она сжала мой локоть.

— Пойдем со мной, красавчик. Всего две тысячи.

Девушка была смуглой. Очень короткая юбка обнажала худые ноги.

— Слишком дорого.

— Ладно, полторы тысячи. — Она положила руку мне на ширинку, но слишком нажимать не осмелилась.

— Мы прекрасно проведем время.

— Тысяча.

Тяжело вздохнув, она убрала руку.

— Ну что за мужчины… Ладно, пусть будет тысяча. А что я должна делать, милый, за тысячу песет?

Шанхай уже складывал свой лоток и прощался с Фаустино. В сложенном виде лоток представлял собой плоский чемодан, к которому крепился складной стульчик.

— Знаешь, я немного странный.

— Странный?

— Да, именно странный.

— Странный и скупой. Что же я должна делать, по-твоему, за тысячу песет?

— Погулять со мной.

— Погулять? Подожди, ты что…

— Тысячу песет за небольшую прогулку, я тебе скажу, куда мы пойдем. Без обмана… Прогулка минут на пятнадцать.

Я вынул купюру достоинством в тысячу песет, краем глаза наблюдая за Шанхаем, который медленно побрел вниз по улице Десенганьо.

Она быстро схватила деньги и спрятала в сумочку. Потом внимательно посмотрела на меня.

— Ты случайно не псих, а? Если ты…

— Кончай глупости.

Я взял ее под руку, и мы перешли на другую сторону улицы. Народу было очень мало. Шанхай шел теперь по улице Луна, я следовал за ним под руку с девушкой. Нам пришлось ускорить шаг. Несколько раз горбун останавливался, ставил чемодан со стулом на землю и озирался по сторонам. В такие моменты я наклонялся к девушке.

— Как прошел день?

— Дерьмовый день, что еще можно сказать. Послушай, еще далеко идти?

— Я ведь тебе дал тысячу песет.

— Мог бы взять такси.

Шанхай свернул на Писарро, и я понял, что он направляется в бар «Арена». Тогда я выпустил руку девушки.

— Пришли.

— Уже все?

— Да, — ответил я на ходу.

— Ты чокнутый, честное слово. Слушай, не хочешь ли…

Я помахал ей рукой и бросился бегом догонять горбуна. Он поставил чемодан на землю и стал утирать пот со лба. Бар уже был закрыт, но под дверью виднелась полоска света. Увидев меня, он вздрогнул.

— Привет, Шанхай, — сказал я.

— А! Это вы!..

— Я самый. Как себя чувствуешь?

— Хорошо, хорошо, — ответил он, не глядя в мою сторону. — Вот хочу зайти выпить пивка.

— Мне нужно поговорить с тобой, но не здесь.

— Может, как-нибудь в другой раз… — Улыбка его была жалкой и липкой, как будто он набрал полный рот сиропа и никак не мог его проглотить.

— …Когда скажете, всегда к вашим услугам.

Я взял чемодан со стулом в одну руку, а другой схватил его за локоть. Кости у него были тоненькие как спички. Дотащив горбуна до ближайшего подъезда, я втолкнул его внутрь. В подъезде было темно и пахло кошками. Он прислонился к стене и весь сжался.

— Я тебе живо позвоночник выправлю, подонок ты этакий! Слушай внимательно, повторять не буду! Где живет Псих Соуса?

Он со страхом смотрел на меня снизу. Сердце его так билось, что, казалось, оно сейчас выпрыгнет из засаленной рубахи.

— Сеньор Тони… не надо, сеньор Тони…

— Распустил свой проклятый язык и наговорил лишнего людям, которые, мягко выражаясь, моими друзьями не являются! — Я сделал шаг в его сторону. — Ты чего молчишь, дрянь, отвечай или…

Этого я не ожидал. Он оказался твердым орешком, проклятый горбун. Вытащив неизвестно откуда нож, он запустил им в меня. Я только успел заметить, как в темноте что-то блеснуло, и откинулся назад.

Кончик ножа уколол меня в живот, но не сильно.

Почти что бессознательно я схватил его за руки и нанес удар правой в лицо. Бил я от всего сердца.

Он рухнул на пол. Нож порвал мне рубаху, из раны текла кровь, но сама по себе рана была неглубокой.

Откинув ногой нож, я склонился над горбуном. Глаза его были закрыты, казалось, он мертв. Мертвый ребенок, валявшийся на полу бесформенной кучей тряпья.

Мне пришлось долго хлопать его по щекам, прежде чем он открыл глаза. Зато спрашивать его больше ни о чем не пришлось. Еле ворочая языком и брызгая кровью, он сказал адрес Паулино и Психа Соусы.

Лестница была скрипучей, грязной, с липкими перилами. Я медленно поднимался, вслушиваясь в доносившиеся с площади Дос-де-Майо голоса торговцев наркотиками. Пахло кошками и пригоревшей пищей. Ступеньки скрипели. Дойдя почти что до второго этажа, я остановился и вынул пистолет. Приятно было ощущать рукой его тяжесть.

До меня не доносилось ни звука, создавалось впечатление. что в доме жили призраки. Какие-то пьяные, громко распевая, прошли мимо дома по направлению к площади, их голоса постепенно затихли. Я преодолел последние ступеньки, стараясь не шуметь. Дерево было старым, изношенным и так скрипело, будто я наступал на живых сверчков.

Остановившись у двери, выкрашенной в ярко-зеленый цвет, я прислушался. Изнутри доносился какой-то глухой звук, как будто кто-то осторожно волочил по полу мешок.

Дверь была закрыта, но очень надежной не казалась.

Под воздействием времени, жары и влажности она прилично рассохлась. Отступив на два шага, я согнул правую ногу.

Удар пришелся прямо по замку. Послышался щелчок, но дверь не поддалась. Тогда я сделал глубокий вдох, отошел подальше и с разбегу навалился на нее всем телом, забыв о предосторожностях, которым нас обучали на случай подобной ситуации в полицейской школе.

Дверь распахнулась, и я приземлился на холодном полу темной прихожей. Несколько секунд я оставался в этом положении, целясь из пистолета в темноту. Если бы кому-нибудь захотелось меня убить, сделать это было бы нетрудно. Комиссар Рекена, преподававший нам практику, и комиссар Викейра, читавший теоретический курс, поставили бы мне «двойку» на экзамене за подобные действия. Но это был не экзамен. Рекена умер два года назад, а Викейра сейчас работает в музее Главного полицейского управления.

Я медленно встал, отступил чуть-чуть назад и прикрыл дверь. В квартире ощущался какой-то странный запах.

Густой сладковато-кислый запах.

Я зажег свет.

Обои пытались содрать, и они висели клочьями. Пол был усыпан осколками битой посуды вперемешку с набивкой тахты и двух дорогих кресел. Сорванные со стен картины с разбитыми стеклами тоже валялись на полу.

Чувствовалось, что квартира была обставлена с претензией на элегантность, весьма неожиданную для такого дома.

Открытая застекленная дверь, оказавшаяся не разбитой, вела в комнату, отделенную от прихожей небольшим коридором. Пол коридора был покрыт паласом.

— Паулино? — позвал я.

Никто не ответил. Я шагнул к двери. В коридоре у стены лежал Паулино и смотрел на меня. На нем была рваная, покрытая пятнами засохшей крови рубаха. Лицо опухло, почернело и было в кровоподтеках. С рассеченных бровей свисали темно-коричневые струпья.

— Воды, — еле слышно прошептал он, и на распухших губах вздулся кровавый пузырь.

Я подошел и попытался приподнять его, прислонив к стенке. Лицо Паулино исказилось от боли. На нем не было живого места.

— Паулино, это я, Тони Романо.

— Воды, — повторил он.

Вряд ли он узнал меня. Глаза были открыты, но подернуты какой-то красной пленкой. Мне тоже стоило труда узнать его в подобном виде.

Прислонив его к стенке, я пошел на кухню. Войти туда было очень трудно. Осколки тарелок, чашек и прочей кухонной утвари покрывали пол слоем в несколько сантиметров. Кто-то не пожалел сил и злости, чтобы превратить в груду мусора кухню, бывшую когда-то чистенькой и даже кокетливой. Я пошарил ногой и с большим трудом нашел среди осколков эмалированный бело-голубой половник, украшенный двумя красными сердечками. Налив в него воды, я вернулся к тому, что осталось от Паулино.

Он снова сполз на пол. Я наклонился, подсунул ему под голову руку и поднес к губам воду. Паулино жадно глотнул, закашлялся и выплюнул мне на пиджак воду, смешанную с кровью. Кашель сопровождался конвульсиями, голова его моталась, как у тряпичной куклы.

Я вливал в него воду маленькими глотками, кое-что ему все же удалось проглотить. Когда вода кончилась, я снова посадил его, прислонив к стенке.

Теперь глаза были закрыты набухшими веками, грудь не шевелилась. Я попытался нащупать пульс, но так и не смог. Сердце останавливалось, было ясно, что он умирает.

Следы крови на паласе вели к дверям другой комнаты.

Я пошел туда. Кровь была всюду: на стенах, на голубом матрасе, на полу. Все было разбито, изуродовано. Те, кто орудовал здесь, были одержимы слепой яростью.

Я прислонился к косяку двери и опять посмотрел на Паулино, лежавшего на полу бесформенным мешком.

Глаза его снова были открыты, казалось, он смотрит на меня.

— То… ни, — с трудом произнес он.

— Паулино, дружище, — ответил я. — Сейчас вызову «скорую».

— Нет, — он хрипел, как будто внутри у него что-то ломалось. Я наклонился пониже. — То… ни. Тони, Португалец… Португалец… и…

— Не говори, если не можешь, успокойся. Сейчас вызову врача.

Я уже собирался выпрямиться, но он ухватился за рукав моего пиджака.

— Он ушел с Дельбо, Тони… с Дельбо.

Я снова наклонился.

— Понятно, Паулино, понятно. Я знаю. Португалец ушел с Дельбо.

— Как давно… мы не виделись… как давно… друг…

— Да, Паулино, давно.

Странный слабый огонек мелькнул у него в глазах. Он попытался сжать мне руку.

— Я сказал Португальцу… что ты… должен работать с нами…

— Хорошо, Паулино. Не надо говорить, отдохни немного.

— Фотографии… сволочь, он отдал фотографии этому… этому…

— Дельбо.

— Да. — Изо рта у него снова потекла кровь.

— Я знаю. Фотографии у Дельбо, не надо об этом думать.

Паулино кивнул и закрыл глаза. Потом снова открыл.

— Луис… Луис сказал, что…

— Да, Луис. Он умер… точнее, его убили. Ты знаешь, кто его убил, Паулино?

— Да… — Он открыл и закрыл рот.

Я наклонился совсем близко.

— Кто?

Как только он пытался заговорить, с губ стекала красная слюна, рот открывался и закрывался, как у большой рыбы, выброшенной на берег.

— Я… я ему… говорил, что ты мой друг, а… Ванесса…

Ванесса…

— Ее убил Португалец. Кто убил Луиса?

— …тебя нет… я ему говорил… тебя нет…

— Я знаю, Паулино. Ты сказал Португальцу, чтобы он меня не убивал. Ванессу он прикончил, введя ей в вену героин, а меня не стал убивать, потому что ты не велел. Я знаю.

Подобие улыбки скривило его кровоточащий рот.

— Паулино, я хочу знать, кто убил Луиса Роблеса, Луисито. Ты помнишь Луисито Роблеса?

— Луисито… да… Сначала он сказал «да», потом «нет»… и…

Большой сгусток черной крови мягко скатился изо рта на его подбородок, потом на грудь, окрасив рубашку в новый тон. Он широко открыл и сразу же закрыл глаза.

Сильные конвульсии свели тело, затем он обмяк. Голова скатилась набок, между ног стало растекаться темное пятно.

Я выпрямился. Не очень-то приятно наблюдать агонию человека.

Возможно, Дельбо и Сорли застали его в спальне и там избили. Паулино не был слабаком, он, конечно, защищался, но они его били со знанием дела и добили. А потом оставили медленно умирать. Они даже не попытались вызвать врача. Паулино добрался ползком от спальни до середины коридора. На это у него ушли последние силы.

Я поднял уцелевший стул и сел. Закурил сигарету. Было четыре часа утра. Усталость свалилась на меня, сил не было.

Наверно, я сидел так около часа, выкурив за это время пять сигарет. Успокоившись немного, я встал и подошел к Паулино. Тело уже начало остывать.

Только тогда я заметил, что у Паулино были волосы.

Красивый темно-каштановый парик сдвинулся немного набок. Он ему очень шел. Как это я раньше не обратил внимания. Ведь у Паулино не было волос, в армии его звали Лысый.

Он не должен умереть со сдвинутым набок париком.

Это было бы смешно.

Одной рукой я осторожно приподнял его за шею, а другой поправил красивый парик. Мечта всей его жизни.

Из-под парика что-то торчало. Это что-то находилось между уже безжизненной головой и париком. Я потянул за край. Клочок сложенной вдвое, пропитанной потом бумаги.

Положив голову Паулино на пол, я встал, держа в руках клочок бумаги. Потом развернул его.

Это была квитанция фотолаборатории на улице Монтеро.

Срок исполнения завгра. То есть сегодня. Паулино должен был получить сегодня пленку.

Дельбо унес не все фотографии.

Цвет грузовика на фотографии был неопределенным.

Задний борт кузова опущен, к нему приставлен скат, по которому спускаются коровы. Все затянуто облаком пыли, придававшей фотографии несколько фантастический вид. Коровы большие, старые и испуганные.

Всего снимков было двенадцать, большая часть нечетких, плохо сфокусированных. На фотоконкурс их бы не взяли. На десяти были видны те же коровы и тот же грузовик, и только два показались мне интересными. На одном можно было разглядеть группу людей, с улыбкой позировавших фотографу на фоне великолепных, чистых загонов для скота, в которых стояли толстые, гладкие телята, похожие на откормленных детей из обеспеченных семей.

Другой снимок был сделан в том же месте, но уже в другое время, и люди были иные.

Вместо откормленных телят на земле валялись разные животные: ослы, старые козы, вялые овцы, коровы, у которых уже не было сил подняться. Двое мужчин со смазанными лицами улыбались, сидя на ограде загона.

Я перемешал фотографии, как колоду карт, и снова разложил их на столике. Рядом лежали негативы.

Зазвенел телефон, прервав мои размышления о коровах, ослах, Луисе и Паулино.

Звонил Дартаньян. У него был отлично поставленный голос.

— Это надо сделать сегодня ночью. Тони. У меня все готово.

— Сегодня? Послушай, Рикардо, деньги еще у Драпера и…

— Отдашь в другой раз, — перебил он меня. — Чем раньше сделаем, тем лучше.

— У тебя есть ключи?

— Да.

— Аппарат?

— За кого ты меня принимаешь?…Слушай, Тони, я не хочу тянуть… Или сегодня ночью, или забудь обо мне.

— Ну что ты обижаешься, Рикардо. Учти, тебя ждет куча денег. Как тебе удалось?

Он помолчал.

— Выдал себя за поставщика бронированных дверей, что, впрочем, не так уж далеко от истины. — Он рассмеялся. — Дверь в квартире — высший класс, круглый французский замок фирмы "Дорадо Пассо" с двойной блокировкой. В подъезде замок ерундовый, его можно открыть пилочкой для ногтей. Но план придется все же изменить. Мы должны встретиться.

— Хорошо. Когда тебе удобно?

— В полчетвертого.

— Я зайду.

— Мне не хочется, чтобы ты приходил ко мне, Тони…

Лучше я к тебе приду ровно в три.

— Как хочешь.

— И еще одно. Это будет последняя услуга, которую я тебе оказываю… Я не хочу тебя больше видеть.

— Понятно.

Он бросил трубку. Было семь часов вечера, еще не стемнело. Я снова уселся на софу перед столиком, на котором были разложены фотографии.

Кое-какие мысли по поводу фотографий и роли Паулино в этом деле у меня были. Псих Соуса в последний момент переметнулся на другую сторону, с ним все более или менее ясно. Но какова роль Луисито Роблеса? Были и другие неясные вопросы. Я решил прекратить это бесполезное занятие и засунул фотографии вместе с негативами в ящик комода. Потом включил приемник и настроил на средние волны. Болеро в исполнении Эмилио Лаэра начнут передавать только в десять. Так что пришлось выключить. Щелчок приемника как бы подводил черту под еще одним прожитым днем. Через балконные двери в комнату стали медленно проникать тени. Они тихо кружили вокруг меня. Я прилег, окруженный этими тенями.

Во сне я увидел Луисито Роблеса и Кристину. Наша рота проходила строевую подготовку в Учебном центре № 2 в Алкала-де-Энарес. Мы выполняли команды с точностью швейцарских часов. Я все видел как бы сверху, планируя над ротой. Вот я в строю, во мне на двадцать килограммов меньше веса, рядом шагают Луисито, Паулино, Ингаусти, Лоло, Ромеро… а вот и Кристина, она мне улыбается.

Никого не удивляет, что вместе с нами в строю идет женщина. На плече у нее автомат, улыбка постепенно превращается в гримасу. Я шагаю рядом с Луисито Роблесом. Надо предупредить его, что Кристина позади нас, она готовится выстрелить.

Я знал, что она будет стрелять. Сухие щелчки выстрелов прокатились эхом по плацу. На зеленой гимнастерке Луиса проступили красные пятна, они расплываются, расплываются. Я хотел предупредить его, но не смог произнести ни слова.

Выстрелы продолжались.

Я подскочил на софе и сел. В дверь яростно колотили.

Зажег свет и посмотрел на часы. Три часа утра.

— Кто там? — крикнул я.

— Открывай! — голос Рикардо Конде по прозвищу Дартаньян звучал сердито.

Я встал весь в поту с привкусом машинного масла на языке и пошел открывать дверь.

Рикардо рвал и метал.

— Что ты тут делал? Я чуть дверь не вышиб.

— Смотрел сон.

На нем было элегантное пальто английского покроя с меховым воротником, кожаные перчатки, гладко выбритое лицо блестело. Расстегнув пальто, он медленно снял перчатки и сел, положив ногу на ногу.

— Надеюсь, сон был приятным?

— Нет.

— Жаль, мне снятся только приятные сны.

Я знал, кто ему снится. Только Мерседес. Он видел

сны наяву, он их видел постоянно, днем и ночью. Не будь этих снов, он давно бы покончил с собой.

— Я сварю кофе. Выпьешь что-нибудь?

— Ты все еще держишь этот противный джин?

— Он стал намного лучше, мне нравится.

— Если у тебя нет ничего другого, я обойдусь без выпивки.

— А кофе?

— Давай.

Я сварил на кухне кофе и поставил перед ним на столик, а сам встал под душ. Вода смыла последние воспоминания о том, как Кристина стреляла в Луиса. Они утекли в сточную трубу.

Потом я побрился, надел старый, но хорошо сохранившийся коричневый пиджак и бежевую рубашку с черным галстуком в тон брюкам. Было еще не так холодно, чтобы надевать пальто, впрочем, пальто у меня все равно никогда не было. Я довольствовался плащом.

— В доме четырнадцать этажей, много контор, остальное — меблированные квартиры разной площади, — голос его оставался совершенно бесстрастным, как будто он читал аннотацию к какому-то лекарству. — Твой друг Нельсон живет на одиннадцатом этаже, квартира «Е». — Он поднял голову от листка бумаги, на котором был нарисован план, и посмотрел на меня. — У него квартира в сто пятьдесят квадратных метров с двадцатиметровым балконом… Платит он за нее восемьдесят тысяч в месяц плюс двадцать тысяч за коммунальные услуги. Но есть одна проблема.

— Я думаю, проблем много. Какая из них тебя беспокоит?

— Я изготовил пять комплектов ключей со всеми возможными вариациями, встречающимися в замках фирмы «Пассо». — Он откинул полу пальто и показал мне нашитые на подкладку карманы. Там же лежали разборные отвертки и другой инструмент. — Но за последние годы изготовление замков сильно шагнуло вперед. Тони… они изобретают каждый день новые комбинации, а я уже давно не у дел… Замки «пассо» очень надежные, французская фирма, их отмычки не берут.

— И что же?

— Нужно предусмотреть дополнительное время на возню с замком.

— Ты лучший из всех, Рикардо. Если ты не откроешь дверь, никто не сможет ее открыть.

Он улыбнулся, и я наконец понял, почему он согласился на эту работу. Не ради денег, не ради нее, и даже не потому, что я когда-то оказал услугу женщине, которую он любил. Он это сделал потому, что чувствовал себя старым, потрепанным жизнью, и ему необходимо было доказать самому себе, что он еще способен на нечто большее, чем обводить вокруг пальца простаков своими трюками с собакой.

— Там есть охранник. Тони, — сказал он тихо.

Я сел на софу.

— Вот об этом я не подумал.

— Я тоже… это жилой дом, а не банк, и все же… Люди заботятся о своей безопасности. Охранник обычно сидит в каморке портье. Мне он показался профессионалом, какая-нибудь специальная служба безопасности.

— У меня есть «габилондо» образца 1938 года.

— Я знаю, но это не лучший выход. Ты все еще мыслишь категориями полицейского. Постарайся встать на место обывателя.

— Ты, кажется, что-то придумал. Выкладывай.

Он поерзал в кресле

— Замок в подъезде такой простой именно потому, что там сидит охранник… Но я узнал, что на девятом этаже есть две скромные квартирки, где без лишней рекламы делают этакий «массаж» мужчинам…

— Так-так, продолжай

— Ну вот… там открыто всю ночь. Какие возражения у охранника может вызвать наше желание сделать себе подобный массажик? Он откроет дверь, мы ему дадим, как полагается, на чяй. и он нас проволит до лифта.

— Надеюсь, ему не придет в голову проводить нас на массаж?

— Будем надеяться.

— Нас сегодня ждет веселая ночка, Рикардо.

— Да, — ответил он.

Казалось, это его радует.

Охранник оказался молодым человеком с худым бледным лицом и острым вздернутым носом. Он сидел в застекленной каморке. Мы постучали, он поднял голову и внимательно посмотрел на нас через дверное стекло.

Потом медленно подошел, покачивая плечами, с гордостью демонстрируя свою хорошо отглаженную синюю форму. В нем чувствовалась та особая уверенность, которую дает оружие и право на его ношение. У дверей он остановился, вглядываясь в наши лица, положив руку на черную кобуру «габилондо» образца 1938 года, который выглядел поновее, чем мой.

— Что вам нужно? — спросил он.

Парадная дверь была застекленной. Мы не только услышали его вопрос, но и уловили сквозившие в нем нотки недоверия.

Рикардо робко улыбнулся.

— Нам на девятый этаж, — сказал он.

Глаза охранника ощупали нас с головы до ног, потом он открыл левой рукой замок и распахнул дверь, которая слабо скрипнула. Правую руку он не снимал с кобуры.

— Там закрыто.

— О! — воскликнул Рикардо. — Разве? А мне говорили…

— Закрыто.

— Мы всего на несколько минут, — сказал я, вытаскивая из кармана две купюры по тысяче песет и протягивая ему.

Какое-то мгновение он колебался, но потом решительно взял деньги, опасаясь, как бы они не исчезли, и спрятал в карман. Лицо его оставалось невозмутимым.

Закрыв входную дверь, он обратился ко мне:

— Подождите минуточку.

В стеклянной каморке он снял трубку стоявшего на столе черного телефона. Было видно, как он шевелит губами, разговаривая с кем-то.

На полу в вестибюле лежал зеленый палас, по обеим сторонам от двери стояли гарнитуры мягкой мебели — софа и два кресла, обитые черной тканью, на которые, возможно, никто никогда не садился. Над ними висело несколько картин, отмеченных печатью серийного производства. На одной был изображен тирольский домик, на другой — буря на море. Напротив дверей висела еще одна картина, изображавшая крестьян на телеге. Крестьяне выглядели очень веселыми.

Три ступеньки вели к застекленной каморке портье, позади нее виднелся длинный коридор с лифтами и панелями почтовых ящиков, похожих на урны в крематории.

Охранник закончил разговор, повесил трубку и снова подошел к нам.

— Вас ждут, — сказал он и провел рукой по губам. — Они уже закрыли, но вас примут. В другой раз приходите пораньше.

— Обязательно, — ответил Рикардо, — большое спасибо.

— Первый лифт, — показал охранник рукой. — Остальные уже не работают.

— Спасибо, — снова сказал Рикардо.

Охранник повернулся и пошел к себе в каморку. Мы направились к лифту, открыли дверь и вошли внутрь. Он следил через стекло за каждым нашим шагом.

Рикардо нажал на девятый этаж, и лифт бесшумно заскользил вверх.

— Не нравится мне этот тип, — сказал он.

Мне он тоже не нравился, но я промолчал.

Лифт остановился с мягким урчанием, мы вышли на тихую лестничную площадку. Пол здесь тоже был покрыт зеленым паласом. Двери квартир, расположенных по обе стороны лифта, напоминали бодрствующих часовых.

Одна из дверей приоткрылась. Появилось лицо, обрамленное светлыми завитыми кудряшками, и раздался шепот:

— Сюда, только потише.

Открывший дверь тип был в голубом шелковом халатике, оставлявшем открытыми розовые ноги без волос, похожие на окорок. Лицо у него было настолько гладким, почти без выпуклостей, что напоминало поверхность перстня, украшенного белыми камешками ровных зубов.

В небольшом холле, погруженном в полутьму, пахло сгущенным молоком и пирожными. На полулежал белый ковер, в углу стоял низкий столик с журналами и два кресла. На стенах висели литографии, изображавшие лежащих на мягких подушках мужчин. Все они были голыми и волосатыми.

— Извините за столь поздний визит, — сказал Рикардо, — но нам сказали, что у вас в это время еще открыто.

Тип в голубом халатике еще шире улыбнулся, демонстрируя великолепные зубы.

— Ничего страшного, я мало сплю.

— Прекрасно, — сказал я.

— Итак… — Он прижал руки к груди. — Вы ведь у нас раньше не бывали?

— Нет, — ответил Рикардо. — Нам вас порекомендовал Рамирес из «Агремана».

Блондин в голубом халатике поднял брови.

— Он такой забавный, — ввернул я.

— Ах, да! Рамирес! Как же, как же.

— Мы немножко выпили для храбрости и вот решились, — продолжал Рикардо. — Нам бы хотелось… — он оглянулся, — нам бы хотелось попробовать «четверку»…

Никогда не пробовали.

— Никогда, — подтвердил я.

— "Четверку" в это время?..

— Если мы сейчас не решимся, то в другой раз и подавно.

— Ну пожалуйста, — настаивал Рикардо.

— Видите ли… это дорого стоит… У нас не забегаловка… Сюда приходят только очень, очень близкие друзья, вы меня понимаете?

— Как жаль! — воскликнул я и вытащил из кармана пачку фальшивых купюр, собственность Рикардо. Пересчитав деньги, я сказал: — Здесь всего пятьдесят тысяч.

Этого хватит?

Голубой халатик широко открыл глаза и еще сильнее прижал ручки к груди.

— Хорошо… конечно, этого вполне достаточно, конечно. О чем разговор. — Он посмотрел на меня. — Как тебя звать?

— Хуан, — ответил я. — Но ты можешь звать меня Хуанито.

— Хуанито Вальдеррама, — заявил Рикардо. — Вот как его зовут.

— Ах, какое красивое имя! Меня зовут Игнасио. А твоего друга? — Он указал на Рикардо.

— Деограсиас, — ответил тот. — Но для тебя просто Део, а я тебя буду звать Начо.

— Ах, как вы мне нравитесь! Мы будем большими друзьями!

Он взял деньги длинной белой рукой, похожей на крыло гусыни, и с ловкостью кассира пересчитал их.

— Все точно, Начо?

— Да, все прекрасно… проходите. Может, выпьете что-нибудь?

— Послушай, Начо, ты не мог бы предупредить этого противного парня внизу, что мы немного задержимся у тебя… часика на два, а?

— Но Гаспар никогда не возражает… Он бывает немного невежлив с незнакомыми людьми, теперь у вас не будет проблем.

— В любом случае позвони ему, пожалуйста. Считай, что это мой каприз.

Начо поморщился, но все же снял трубку внутреннего телефона, висевшего у входа.

— Гаспар? Это я, Игнасио… Нет, нет, все в порядке…

ты был слишком строг с нашими друзьями… Ну что ты, я не обижаюсь, дурачок… Послушай, они у нас задержатся подольше… не знаю точно… Он вопросительно посмотрел на меня.

— Часа два… не больше, — сказал я.

— Подольше… да, часа два… Я тебе позвоню, и ты зайдешь… Конечно, конечно, дурачок.

Игнасио повесил трубку и посмотрел на нас. Потом вильнул задом, как если бы на нем был не короткий халат, а длинная юбка, и танцующей походкой, зажав в кулаке деньги, направился в глубь коридора.

— Пошли в спальню.

Я догнал его раньше, чем он вошел в полуосвещенную комнату, в центре которой стояла большая кровать, покрытая белым атласным одеялом.

— С тобой кто-нибудь живет?

В глазах его мелькнуло удивление и легкий испуг, который он тут же погасил.

— Мой друг, но…

— Нельзя ли его тоже пригласить? Так будет интереснее…

— Моего друга? Нет… нет, милый… Он спит, и, кроме того, он не любит… Я очень ревнив… Ну вот, устраивайтесь поудобнее. Туалет там. Он показал дверь, на ручке которой висела табличка WC. — Я сейчас… принесу только шампанское.

— Эта квартира имеет ход в соседнюю?

— Послушай, Хуанито, ты…

— Как туда пройти?

На этот раз в его глазах появился настоящий испуг, я бы даже сказал страх. Сигнал тревоги.

— Через… эту спальню. Зачем тебе?

В спальне было полутемно. Я огляделся. В глубине виднелась красная портьера, за ней вполне могла быть дверь.

— Сюда?

— Да… но…

— Извини, пожалуйста, лично против тебя я ничего не имею.

— Я не… понимаю…

Одной рукой я прижал его к стенке, другой нанес короткий удар чуть повыше правого виска. Не могу сказать, что при этом я себя хорошо чувствовал, гордиться было нечем.

Он так и не успел крикнуть. Сразу же стал оседать, сползая по стенке. Голубой халатик распахнулся. Под ним ничего не было. Худое, вялое тело, как у большого ребенка.

— Ну и любитель ты поговорить! — сказал Рикардо, опускаясь на колени, чтобы связать его. — Надеюсь, ты его не слишком сильно?

— Думаю, что нет.

Он вынул из кармана пальто широкий лейкопластырь и веревку.

— Поторопись, — сказал он и начал резать лейкопластырь. — Займись вторым.

Я вытащил пачку купюр, которую Начо зажал в правом кулаке, взял лежавшие сверху пять тысяч и положил ему в карман халата. Деньги были влажными от пота.

Дружок блондина в голубом халатике, огромный, как кит, толстый и бородатый, спал в белой пижаме с вышитой на груди монограммой. Он решил, что мы воры, а я не стал его разубеждать, просто притащил в коридор, где нас ждал Рикардо. Толстяк даже не пикнул, безмолвно позволив себя связать и заклеить рот.

Мы отволокли их в спальню и уложили рядом на кровати. Рикардо действительно был крупным специалистом.

Он протянул веревку от столбиков в изголовье кровати и связал их, чтобы они не могли двигаться. Я вынул из кобуры, заткнутой за пояс, свой «габилондо» и поднес ко лбу типа в голубом халатике. Глаза у него готовы были выскочить из орбит.

В заключение Рикардо наложил им на глаза повязку, намотав сверху для надежности пластырь.

— Слушайте внимательно, — сказал я, — если вы будете вести себя как послушные дети и не будете двигаться, с вами ничего не случится. Если же вы попытаетесь вести себя плохо, вам обоим крышка. Поняли? Кивните головками.

Оба яростно затрясли головами.

— Прекрасно, будьте паиньками. Мы вернемся через час.

В дверях Рикардо обернулся, посмотрел на лежавших на кровати дружков и улыбнулся во весь рот.

— Смотри, Тони, какая работа. Ни один хирург не сделал бы лучше.

Рикардо стоял на коленях перед дверью. Его ловкие костлявые пальцы пытались повернуть ключ. Я светил ему маленьким фонариком в форме карандаша. Мы оба были похожи на служителей какого-то странного культа.

Ключ заело.

Он что-то тихо пробурчал себе под нос, вытащил ключ и взял второй из четырех, лежавших рядом с ним на полу.

Ключи были тонкие, длинные, с неким подобием лопатки на конце. Он поднес новый ключ к глазам и стал медленно его вращать, внимательно разглядывая.

Потом мягким и нежным движением пальцев пощупал замок так деликатно, будто боялся разбудить спящую богиню, и вставил ключ в отверстие. Прошептал нечто нечленораздельное, дотронулся пальцами до ключа и начал его медленно поворачивать то вправо, то влево, пока он полностью не вошел в замок. Потом повернул вправо, и я услышал щелчок. Повернул еще раз, и дверь открылась.

Рикардо встал. Пот ручьями катился у него по лбу, но выглядел он моложе, чем обычно, как будто кожа на лице разгладилась и стала эластичной.

Я поднял ключи с пола и подал ему, не говоря ни слова. Он положил их во внутренний карман пальто, не отрывая взгляда от двери.

Я прошептал:

— Хорошая работа.

— Замок "Дорадо Пассо" с двойной блокировкой, — пробормотал он. Великолепный замок. Впервые вижу такой.

— Фотоаппарат, — шепнул я ему на ухо. — Пошли.

Он вынул аппарат из кармана, автомат «чинон» со встроенной вспышкой, размером чуть больше пачки сигарет.

В правой руке у меня был пистолет, в левой фонарь. Я толкнул дверь, и мы вошли.

Было абсолютно темно. Постепенно глаза стали привыкать к темноте и различать контуры предметов.

Квартира была большой. Слабый свет с улицы, проникавший через балкон, в глубине комнаты напротив очерчивал темные пятна мебели. Я зажег фонарь и прикрыл его рукой.

Мы пересекли холл и направились к раздвижной стеклянной двери, которая оказалась открытой. Блеклый свет фонарика вырвал из темноты стол, уставленный грязной посудой и остатками еды, рюмками и пустыми бутылками. Еще одна дверь, тоже открытая, вела из столовой в другую комнату.

Внезапно оттуда послышался громкий храп, который постепенно стал нарастать, достиг высшей точки и рассыпался, превратившись в звуки, похожие на бульканье грязной воды. Я погасил фонарик и застыл, но ничего не произошло. Храп снова перешел в басовый регистр.

Взяв Рикардо за локоть, я подтолкнул его туда, где по моим расчетам должна была находиться спальня. Сам я тоже двинулся вперед, осторожно переставляя ноги и ориентируясь по храпу. Рука нащупала стену. Где дверь?

Справа или слева? Где-то рядом была спальня. Чувствовался едкий запах пота и плохо проветриваемого помещения, типичный запах стойла.

Вглядываясь в темноту, я тщетно пытался обнаружить Рикардо или, по крайней мере, услышать какой-нибудь шорох. Отодвинувшись от стенки на несколько шагов, я стал искать дверь на ощупь. Дартаньян как сквозь землю провалился.

Внезапно позади меня вспыхнул свет. Рикардо нашел выключатель и теперь щелкал аппаратом, стоя в дверях спальни.

— Иди скорее сюда. Тони, — прошептал он, — Тут есть на что посмотреть!

Два высоких окна были затянуты шторами из красного бархата, во всю ширину комнаты тянулся бело-красный шкаф, у другой стены стоял туалетный столик с овальным зеркалом, рядом телевизор с приставкой. Потолок был облицован зеркалом, в нем отражалась круглая кровать немыслимых размеров.

На кровати лежали двое мужчин и одна женщина. Все были обнажены. Одним из мужчин был Нельсон. Яркий свет никого из них не разбудил.

Второй мужчина, худой, мускулистый, смуглый, лежал лицом вниз в ногах кровати. Его левая рука бессильно свисала, правой он прикрывал голову. На плече виднелась татуировка "Portugal nao e pequeno" [Португалия — не маленькая страна (порт.)].

Нельсон лежал на спине, широко раскинув ноги. Он оказался намного толще и грузнее, чем на фотографии, которую мне показывал Драпер. Грудь у него была совсем как у женщины, складки живота свисали на детородный орган длиной не менее двадцати пяти сантиметров с толстыми, переплетенными, как корни деревьев, венами, прикрепленный кожаными ремешками к бедрам. Это был резиновый протез, имитировавший член снежного человека.

Голова его свалилась набок, рот был открыт, он казался мертвым. При каждом выдохе изо рта у него вытекала какая-то белесая кашица, падавшая на подбородок и грудь.

У женщины были светлые крашеные волосы, закрывавшие лицо. Это она так храпела. В молодости, много лет назад, она, наверное, была красива. Теперь тело ее было дряблым, кожа — увядшей, форма груди явно достигалась с помощью силиконовых инъекций.

Пока Рикардо щелкал аппаратом, я осматривал комнату. На полу валялись вперемешку мужская и женская одежда, бутылки из-под дорогого шампанского. На тумбочке около кровати сверкал серебряный поднос, иа нем лежали две маленькие лопаточки, тоже серебряные. Остатки белого порошка прилипли к подносу и напоминали помет морских свинок.

— Они еще долго не проснутся, слишком сильно набрались, да и кокаина приняли немало.

— Убери волосы у нее с лица. Тони, я уже кончаю. Кто бы мог подумать, что все окажется так просто.

Я засунул пистолет за пояс и подошел к кровати. Простыни были такими грязными и мокрыми, будто их долго полоскали в свином корыте. Повсюду виднелись следы рвоты и срыгнутой пищи.

Я убрал волосы с ее лица и почувствовал, как в голове у меня что-то щелкнуло. Лицо женщины было намного красивее тела. Высокие скулы, гладкая кожа — результат искусных косметических операций, тонкий, красиво очерченный рот. Я ее видел раньше. Но где?

— Отойди, — сказал Рикардо. — Последний снимок.

Я поднял голову. Смуглый мускулистый мужчина, лежавший в ногах, сделал резкое движение и скатился на пол.

Я отскочил в сторону и, выхватив свой «габилондо», закричал:

— Не двигаться!

Он что-то искал в куче наваленной на полу одежды, но, услышав мой окрик, замер. Я подошел поближе и сразу же узнал его.

— Одно движение, и, клянусь, я убью тебя, Соуса.

Рикардо вынул пленку из аппарата и спрятал ее в карман пальто.

— Что случилось? Кто этот тип? — спросил он. — Пошли отсюда.

— Подожди, тут один мой старый знакомый, не правда ли, Соуса? — Я пошевелил пистолетом. — Подними руки, давай пошевеливайся, да повыше.

— Я не собираюсь оказывать сопротивление, — ответил Португалец вялым голосом. — Спокойно.

Он поднял руки, напомнившие мне змей, завороженных звуками флейты заклинателя.

— Тебе платят за подобного рода услуги. Соуса?

— У меня с ними нет ничего общего, — спокойно ответил он, не отводя хитрых глазок от дула пистолета. — Я здесь всего лишь гость, недавно познакомились.

— Ты мне должен еще кое-что объяснить, Соуса. Паулино ничего уже не смог мне сказать. Когда я его увидел, он был не в состоянии много говорить. Избитый до полусмерти, он пытался ползком выбраться из вашего любовного гнездышка. Ты вел двойную игру, подлец.

— Я тебе все объясню. — Он улыбнулся. — Не стреляй, а? Пожалуйста, не надо стрелять.

— Пошли… — Рикардо стоял в дверях и ждал меня. — Нам нужно идти. Тони… Они могут проснуться…

Он не договорил. Сначала я услышал шевеление на кровати у меня за спиной, а потом страшный, звериный вой.

Я обернулся.

Женщина обнимала Нельсона и пыталась натянуть на себя простыню. Толстяк смотрел на нас выпученными глазами, не понимая толком, что происходит.

— Берегись, Тони, — крикнул Рикардо.

Я увидел руку Соусы, сжимавшую пистолет. Он нашел его в куче одежды и сейчас целился в меня. Сработал рефлекс. Я дважды нажал на курок, и Соуса упал на спину, раскинув руки. Звуки выстрелов сотрясли комнату.

Внезапно наступила полная тишина, как будто мы очутились на дне моря.

Псих Соуса все еще сжимал свой вальтер, который я однажды видел в квартире у Ванессы. Больше он ему не понадобится. Одна пуля прошила верхнюю губу, и рот его стал намного больше. Казалось, он смеется. Вторая пуля пробила левую ключицу и попала в легкое.

Я ощутил сладковатый запах человеческой крови.

— Кто-нибудь еще живет на этом этаже? — спросил я женщину.

Она отрицательно покачала головой.

— А внизу?

— Не знаю, там… кажется, конторы.

— Чего мы ждем. Тони? Пошли отсюда. — Рикардо потянул меня за рукав.

— Мы с вами раньше не встречались?

Женщина прикусила нижнюю губу и снова покачала головой.

Я сделал несколько шагов по комнате с пистолетом в руке, старательно обходя лужу крови, растекавшуюся по ковру. Дойдя до туалетного столика, я стал рассеянно перебирать флаконы духов, дезодоранты и баночки кремов. Рядом стояли в рамках фотографии.

— Вы здесь живете? — снова спросил я женщину, не оборачиваясь.

Она не сразу ответила. Я взял в руки одну фотографию. Это был семейный снимок, сделанный на лоне природы. Все казались очень счастливыми и смотрели в объектив улыбаясь.

— Да, — тихо ответила она. — Я здесь живу.

Фотография меня заинтересовала, и я стал внимательно ее рассматривать. Узнал Нельсона и женщину, лежавшую с ним в постели, а также двух других женщин.

Все три женщины были очень похожи. Рядом с ними сидел Луис Роблес.

Стекло я разбил о край тумбочки, а фотографию вынул из рамки и спрятал во внутренний карман пиджака.

Потом рассмеялся и посмотрел на себя в зеркало. Подбородок и щеки были синими от пробившейся щетины. Мне бы следовало побриться. Глаза были красными.

— Идиот, — сказал я своему отражению в зеркале. — Ты кретин. Тони.

Рикардо кашлянул.

— Оставайся, если хочешь, я смываюсь.

Сделав жест рукой, я попросил Рикардо подождать еще минуту и приблизился к кровати. Женщина прижалась к Нельсону. Нет, она не искала у него защиты. Она его защищала.

— Что… вы намерены сделать? Ради бога… — взмолилась она. Я остановился у края кровати и внимательно посмотрел на нее. — Скажите сеньору Драперу, что я завтра же зайду к нему, и мы обговорим все вопросы, связанные с долгами… не надо ничего предпринимать. — Она еще крепче обняла Нельсона.

— Сволочь… — пролепетал Нельсон. — Все вы сволочи, убийцы. — В глазах у него стояли слезы. — Вы не имеете права находиться здесь… Вы… вы…

— Слушай, парень, — прервал я его. — Все эти песни хорошо известны, и, если ты намерен сейчас распространяться о любви, неуважении к личности и все такое прочее, я тебе все зубы пересчитаю. Понял? Оставь эти сказки для тех, кому ты продаешь свои брошюрки.

Он заткнулся.

— Передайте привет Дельбо, сеньора. Он очень исполнительный работник и сумеет позаботиться о трупе. — Я направился к двери. — И не пытайтесь уверить меня, что незнакомы с Дельбо. Никто вам не поверит.

Когда я уже был в дверях, она повторила:

— Завтра я зайду к этому Драперу. Передайте ему.

Передо мной снова была деловая женщина.

В лифте я снял пиджак и перекинул его через руку, спрятав таким образом пистолет.

Охранник ждал нас в вестибюле и явно нервничал.

Улица, видневшаяся через застекленные двери подъезда, была окрашена в темно-голубые предрассветные тона.

— Этот парень — просто чудо. Мы теперь будем заглядывать каждую неделю, — сказал я охраннику и обернулся к Рикардо, улыбавшемуся во весь рот. Верно?

— Это восхитительно, — подтвердил он.

— Вы очень задержались, — процедил сквозь зубы охранник. — Я звонил четыре раза, но никто не брал трубку.

— Как же мы могли взять трубку? — парировал Рикардо. — Никак не могли. — Он рассмеялся.

— Кстати, — добавил я. — Игнасио просил передать, что он вас ждет.

— Моя смена скоро заканчивается, — ответил охранник.

— В другой раз придем пораньше, — не унимался я.

— Он неутомим, — подыграл мне Рикардо.

— Приходите до трех. Запомните, если придете позже, я не пущу.

— Больше этого не будет, честное слово. Правда?

— Мы будем здесь в двенадцать или даже раньше, — заверил его Рикардо.

Он широко улыбнулся и распахнул перед охранником дверь лифта. Тот немного поколебался, но все же вошел.

Я закрыл за ним дверь, засунул за пояс «габилондо» и надел пиджак. Мы вышли на улицу.

Через несколько минут такси мчало нас по проспекту Кастельяна. Появились первые прохожие.

Рикардо расслабился.

— Ты мне вернул молодость. Тони. Давно я так не развлекался.

— Завтра получишь деньги. Я уверен, что эта сеньора

заплатит все долги.

— Она? Я думал, должник — Нельсон.

— Теоретически да, но в действительности все дело принадлежит не Нельсону, а этой женщине. Она его мать.

— О, господи! — воскликнул он.

Таксист обернулся.

— Вы что-то сказали?

— Нет, — ответил Рикардо. — Это я сам с собой.

Молоденькая служанка в наколке и синем форменном платье подметала у входа на виллу «Кристина». Ей было лет двадцать, не больше, круглое лицо, покрытое веснушками, выглядело испуганным.

Доброе утро, у меня дело к хозяевам, — сказал я с улыбкой, толкая неплотно прикрытую калитку.

Утро казалось мне восхитительным.

— О. нет, нет, нельзя, сеньор!.. Нельзя! — закричала она, хватаясь за метлу, как за средневековую шпагу. — Еще очень рано!

Я шагнул в сад с аккуратно подстриженными газонами. Щебетали птички, небо в этом районе Мадрида было чистым. Девушка кинулась бежать вслед за мной.

— Сеньор, сеньор, пожалуйста… нельзя! Они еще спят!

Я обернулся, улыбка не сходила с моего лица.

— Не беспокойтесь, мы свои люди.

— Но…

Наконец она остановилась, прижимая к груди метлу.

Прилежная служанка, поднялась чуть свет. чтобы все сделать к пробуждению хозяев: приготовить ванну, завтрак, убрать дом и даже подмести в саду.

Я поднялся по мраморной лестнице и позвонил. Звук колокольчика сюда не доносился, вероятно, звонок был связан с кухней. Сеньоры никогда сами не открывают дверь.

Мне открыл субъект среднего возраста в черной рубашке, черном галстуке и полосатом жилете. Именно таким я представлял себе мажордома. У него были квадратные челюсти и густые сросшиеся брови. Он производил впечатление сильного человека.

— Что вам нужно? — спросил он, оглядев меня с головы до ног. Одного взгляда оказалось достаточно, опыт у него был. — Вам следует пройти с черного хода, с другой стороны дома.

— Я ничего не продаю. Мне нужна донья Кристина.

Дело очень срочное.

Он попытался захлопнуть дверь, но я успел просунуть ногу и одновременно сильно толкнуть его. Сейчас я уже не утруждал себя улыбкой. Он сел на пол, глаза его выражали немыслимое удивление. Я вошел в дом.

— Эй… что вы делаете? Вы что, с ума сошли? — Он вскочил и, широко раскинув руки, преградил мне дорогу, громко крича:

— Хайме, Хайме, иди скорее сюда!

Я оттолкнул его и тут же заметил, что он изготовился для удара левой. Движения его были размеренными. Выставив плечо, чтобы блокировать его левую, я нанес ему короткий апперкот в подбородок. Он покачнулся, и я уже собирался ударить его в солнечное сплетение, но в этот момент послышались голоса.

Из дверей в глубине холла вышли две женщины в форменных синих платьях. Они в ужасе поднесли руки ко рту и стали вопить, не решаясь сдвинуться с места. Вбежала девушка с метлой и присоединилась к их крикам.

— Ни с места, а то я вас убью! — приказал кто-то у меня за спиной.

Я выпустил мажордома, который тут же упал на пол, и обернулся. В дверях стоял молодой парень в джинсах и рубашке с закатанными рукавами и целился в меня из охотничьего ружья. Он очень нервничал.

— Спокойно, — сказал я, держа руки над головой. — Я не вор, мне нужно видеть сеньору. Мы с ней знакомы.

Он заколебался, но ружья не опустил. Мажордом стоял на коленях на белых, чисто вымытых плитках холла.

Изо рта у него текла кровь. Наверно, прикусил губу.

— Стреляй, Хайме… стреляй, он вор! — кричал он.

— На вашем месте я не стал бы этого делать, — обратился я к парню с ружьем. — Чего доброго, пол испортите.

Появились еще какие-то служанки в форме, все они стояли кучкой у дверей. Теперь их было по меньшей мере пять.

— Что здесь происходит? — произнес кто-то негромким, но повелительным голосом. Владелице этого голоса не приходилось говорить громко, ее и так слушались. Я поднял глаза. Мать Кристины перегнулась через перила первого этажа. — Можно узнать, что здесь происходит?

Я опустил руки и закурил сигарету. Мажордом встал и вытер ладонью кровь.

— Вор, сеньора… — Он указал на меня пальцем. — Вошел в дом и… Сейчас вызовем полицию.

— Добрый день, — сказал я, выпуская дым в потолок.

— Что вы здесь делаете?

— Пришел показать вам фотографии и немного поболтать.

Рядом с женщиной появился некто высокий и худой.

Несмотря на разделявшее нас расстояние, я увидел, как сверкнули его стальные глаза. Это был Дельбо. С самого утра он был одет так, как если бы собрался идти устраиваться на работу в министерство.

Парень, целившийся в меня, опустил ружье, а служанки мгновенно умолкли. Мажордом стоял с опущенной головой, потирая подбородок и недоумевая, какого рода отношения могут связывать меня с хозяевами.

— Не слишком ли вы рано, сеньор… сеньор? — запинаясь, произнесла Ортенсия.

— Карпинтеро, — уточнил Дельбо ледяным тоном.

— Насколько я знаю, вы коллекционируете фотографии. Я принес вам еще несколько штук. Возможно, у вас таких нет.

Дельбо быстро сбежал по лестнице. Стук его каблуков прозвучал оглушительно громко, как будто бежала рота солдат. На последней ступеньке он на мгновение остановился, но потом все же сделал несколько шагов в мою сторону.

Я расстегнул пиджак и положил руку на пояс, рядом с «габилондо».

— Может быть, вы все же объясните, что вам угодно, прежде чем мы позвоним в полицию?

Держась за перила, Ортенсия медленно и величественно спустилась в холл. На ней был длинный, до пола зеленый халат. Выглядела она отдохнувшей, только уголки губ досадливо кривились,

— Этот человек сказал, что ему надо, Дельбо?

— Нет еще, — солгал тот, сделав вид, что не слышал моих слов.

— Фотографии, сеньора, — повторил я. — Было бы неплохо, чтобы вы на них взглянули.

— Где ты шатался, Хайме? — спросил Дельбо у парня с ружьем.

— Понимаете, сеньор Дельбо, я возился с машиной в гараже и…

— Вы меня поняли, Ортенсия? — продолжал я наступать, — у меня с собой кое-какие снимки…

Несколько мгновений она колебалась, губы ее неслышно шевелились, как бы творя молитву, потом сказала, бросив взгляд на мажордома:

— Мы будем в гостиной, Лукас. Сеньор Карпинтеро скоро уйдет. Сеньор Дельбо завтракает с нами.

— Слушаюсь, сеньора. — Мажордом поклонился и повернулся к служанкам, которые смотрели на все происходящее, как на театр.

— Пошли. — Он ударил в ладоши. — Работать, работать, быстро!

— Сеньор Дельбо… — начал было парень с ружьем.

— Убирайся, кретин, — ответил Дельбо. — Иди мой машину.

Ортенсия направилась к двери справа. Дельбо обогнал ее и, открыв дверь, пропустил даму вперед.

— Я войду последним, Дельбо.

Очутившись в комнате, я медленно закрыл за собой дверь. Она села на один из светлых стульев, стоявших вокруг овального стола. В комнате царили мягкие тона, на стенах висели яркие картины. По обе стороны высокого окна, доходившего почти до пола, стояли удобные кресла с подлокотниками, между ними — низкий столик, заваленный журналами. Из этого окна сад выглядел очень нарядно. Дельбо продолжал стоять.

— Садитесь, Дельбо.

— Мне так удобнее, — ответил он.

— Я предпочитаю, чтобы вы сели и положили руки на стол. Мне так хочется.

— Как угодно. — Он обошел вокруг стола и сел рядом с Ортенсией. Выкладывайте поскорее, что вы продаете.

— Где Кристина?

— Моя дочь отдыхает… и вообще я не обязана давать вам объяснения. Прошу вас, говорите побыстрее, что вы хотели сказать. Вы меня раздражаете своей вульгарностью и невоспитанностью.

— Вполне возможно, — сказал я, бросая на стол фотографии Лаулино. — Но в отличие от вас я не обманываю людей, продавая им дерьмо вместо мясных консервов.

Фотографии рассыпались по столу, но она пальцем не шевельнула, чтобы их собрать. Дельбо смотрел на них так, как смотрит на карты игрок, уверенный, что эту партию он выиграл.

— Больной скот, не проходящий даже ветеринарного контроля… Вот из чего изготовляются продукты фирмы Фуэнтес, — сказал я. — Вам не удалось забрать у Паулино все фотографии, Дельбо.

— Вы еще больший кретин, чем я думал, Карпинтеро.

Вы нас недооценили. Мы успели полностью перестроить наши бойни, изменить все до неузнаваемости. — Он постучал пальцем по фотографиям. Все эти снимки не стоят ни гроша. Так что ваша работа — коту под хвост.

— Не пытайтесь меня убедить в том, что эти фотографии не имеют для вас никакого значения. Их значение очень велико. Они многое доказывают, и даже если в суде они будут иметь относительную ценность, то пресса — совсем другое дело, не правда ли? Кроме того, эти фотографии стоили жизни двум людям.

Он вскочил со стула, будто его пружиной подбросило.

Я продолжал:

— Вы убили моего товарища Паулино. Он был не ахти каким хорошим человеком, но он был моим товарищем.

Вы избили его до полусмерти и оставили одного умирать.

Теперь я уверен, что Паулино и Псих Соуса шантажировали Луиса этими фотографиями. В их функцию входило доставлять из Португалии больной скот. У них было транспортное агентство. Или я ошибаюсь, Дельбо?

Женщина высокомерно спросила:

— Что-нибудь еще?

— Да, мой друг Луис, ваш зять. Один из вас убил его, он не покончил с собой. Я в этом уверен.

— Убирайтесь отсюда, — голос Дельбо звучал так, как будто слова рождались у него в животе и вылетали изо рта наподобие рвоты. — Убирайтесь немедленно.

Я положил руку на пистолет и продолжал:

— Вы меня выслушаете до конца, хотите вы этого или нет… Возможно, Луис всегда знал, из чего изготовляются столь популярные продукты фирмы Фуэнтес, но до поры до времени это его не трогало, потому что по утрам он пил апельсиновый сок и слушал пение птиц в саду. Однако случилось так, что в один прекрасный день, неважно по какой причине, ему стало противно, он больше не мог терпеть, в нем заговорила совесть, и тогда он стал пить…

Потом он узнал, что транспортировкой больного скота и шантажом занимался один и тот же человек и что этот человек — его старый товарищ по армии, то есть Паулино, сумевший вкрасться к нему в доверие и ставший в конце концов его собутыльником. Вероятнее всего, именно тогда он и подписал свой смертный приговор. Вы не могли допустить, чтобы дон Луис Роблес, экономический советник АПЕСА, оказался жертвой шантажа со стороны какихто подонков, вернее, вас раздражало, что Луису на все наплевать… Мне хочется верить, что поведение Луиса объясняется решением бросить эту жизнь и стать таким, как прежде, но этого я уже никогда не узнаю… Однако я твердо знаю, что он вам мешал, он был для вас опасен… и вы убили его, так же как убиваете этих больных и старых животных. В ту ночь он был сильно пьян, выстрелить ему в висок из его же пистолета, предварительно надев его же перчатку, особого труда не представляло. Вот почему на перчатке следы пороха. Ну а потом вы натянули перчатку на руку трупа и выдали все за самоубийство.

— Забавная история, Карпинтеро, — заявил Дельбо. — Очень складная. — Он принялся медленно рвать фотографии, складывая клочки аккуратненькой горкой. — Эти фотографии абсолютно ничего не доказывают, а история, которую вы рассказали, — чушь собачья. Мне вас жаль.

Вы самый неумелый шантажист, которого мне приходилось встречать.

Я вынул фотографию, взятую в доме у Нельсона, и протянул Ортенсии. Она взглянула на нее и сильно побледнела. Лицо ее стало как бы опадать, будто из него вынули кости и осталась одна мякоть.

— Эту рвать не надо, Дельбо. Семейная реликвия.

— Где вы?.. — невнятно произнесла Ортенсия.

— В доме у вашей сестры Аделы. У меня есть и другие, намного более интересные фото вашего племянника Нельсона, лежащего в кровати с мамочкой и их дружком Португальцем Соусой… Вы же не станете отрицать, что это ваша сестра, не правда ли, Ортенсия? Достаточно посмотреть на фото, вы похожи как две капли воды. Я уверен, что вы еще с ней деловые партнеры и по этому богоугодному заведению для сбившихся с пути подростков, и по АПЕСА, и по производству знаменитых мясных консервов фирмы Фуэнтес. Чтобы убедиться в этом, достаточно полистать регистр торговых операций.

— Послушайте… послушайте… сеньор… сеньор Карпинтеро… миллион, я вам даю миллион песет.

— Замолчи! — закричал Дельбо и сразу же улыбнулся.

Он похлопал женщину по руке. — Я сам буду вести с ним переговоры, сеньора Фуэнтес.

— Нам не о чем вести переговоры, я не шантажист.

Скажите своей дочери, когда увидите ее, что я уже знаю, кто, почему и как убил ее мужа.

Я направился к двери. Оба они встали почти одновременно.

— Минуточку, сеньор Карпинтеро… я…

Я обернулся.

— Да?

— Я хотела сказать вам, что…

— Ортенсия! — Дельбо крепко сжал ей руку. Она грубо оттолкнула его и резко повернулась, презрительно скривив губы.

— Ни один человек в мире, и ты в том числе, не имеет права указывать мне, как я должна вести дела. Ты меня понял, Дельбо? Или тебе надо напомнить, что ты всего-навсего мой служащий?

Я улыбнулся Дельбо. У него заходили желваки. Со мной Ортенсия разговаривала в высшей степени любезно.

— Пожалуйста, сеньор Карпинтеро, давайте лучше поговорим о делах. Сколько вы хотите за молчание и за фотографии сестры с ее сыном? Если вас не устраивает миллион, я дам больше. Назначьте свою цену.

— Ортенсия… молчи… — Дельбо попытался изобразить улыбку, но у него ничего не получилось. — Разреши мне самому заняться этим человеком.

— Что ты себе вообразил, Дельбо, а? Ты думаешь, что чего-то стоишь? Так вот что я тебе скажу: ты ничтожество.

Я тебя увольняю, понял?

— Перестань, Ортенсия… успокойся.

— Не смей обращаться ко мне на «ты», кретин.

Дельбо тяжело опустился на стул, взгляд его был устремлен вдаль, куда-то очень далеко. Лицо стало неподвижным и серым, цвета замазки.

Ортенсия снова повернулась ко мне. Она все еще стояла и была похожа на карточную королеву.

— Сеньор Карпинтеро, никому нет дела до того, что происходит в семье. Моя сестра Адела… имеет свои странности…

— Ваша сестра Адела, сеньора, — прервал ее Дельбо, — позвонила мне сегодня утром, прежде чем вы, сеньора, изволили встать, и попросила меня, Дельбо, помочь ей в одном деликатном деле, связанном с уборкой квартиры. Он было рассмеялся, но тут же оборвал смех. — …У нее возникла небольшая проблема, которая уже улажена. Двое наших людей все убрали… Мы годимся только на то, чтобы убирать… убирать за вами дерьмо… А вы платите мне за это таким образом. — Он поднял на меня глаза. — Его убила она, Карпинтеро. Это сделала она. Она убийца. Надела перчатку и убила.

Он открыл рот, как бы собираясь рассмеяться, и тут же закрыл его. Потом с вызовом посмотрел на женщину.

Ортенсия скрестила руки на груди. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, пока она говорила с Дельбо. Глуховатый голос был ровным, без модуляций.

— Ничтожества… вы ничего не способны понять, — изрекла она. — Низшая раса, крысы. — На лице у нее появилась гримаса отвращения. — Ты мало чем отличаешься от того, кто в недобрый час стал моим зятем… Сначала я верила, что он может измениться, стать человеком высшей расы. Но нет. Это невозможно, такого не бывает… Кто родился мразью, всю жизнь проживет пресмыкаясь, купаясь в помоях… Да, я его убила. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Убила, как убивают крыс, давят тараканов. Вы что-то хотели сказать, сеньор Карпинтеро?

— Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать.

— Я буду предельно краткой… Если вам взбредет в голову шантажировать нас этими фотографиями моей сестры Аделы, которыми, по вашим словам, вы располагаете, я вас раздавлю, сеньор Карпинтеро. Можете не сомневаться. Вам прямой смысл договориться со мной. Даю два миллиона песет за негативы. Это мое последнее слово.

Дельбо все еще смотрел в никуда.

— Карпинтеро, вы слышите? Вас устраивают два миллиона? Думаю, мне не следует объяснять, что, подав на меня в суд, вы поставите себя в исключительно смешное положение. Луис покончил с собой. Ясно?

— Да, он покончил с собой, женившись на вашей дочери, сеньора. Согласившись войти в эту семью, закрыв глаза на многие вещи.

— Я не могу тратить на вас все утро. У меня дела.

Я разорвал на две части фотографию и положил на стол.

— Что вы делаете, Карпинтеро?! — Дельбо в ужасе заломил руки. — Не будьте идиотом, вы можете получить больше! У нее куча денег, куча! Просите десять, двадцать миллионов! Послушайте моего совета!

— Десять миллионов и партию консервов компании Фуэнтес, подарок фирмы, не правда ли? Нет, большое спасибо…

— Что же вы хотите? — спросила она.

— Что я хочу? Чтобы вы убрали рекламу своих консервов на площади Пуэрта-дель-Соль. Она мне мешает спать.

Я открыл дверь и вышел в холл, ощущая себя очень старым и усталым. Из гостиной доносился голос Дельбо, молившего Ортенсию о прощении. Она громко смеялась.

В холле никого не было, даже мажордома, который бы раскланялся со мной и проводил до выхода.

В саду ничего не изменилось, только птички уже не щебетали…

Через несколько дней зеленые блики исчезли. Я вышел на балкон. Реклама мясных консервов погасла. Неделю спустя ее заменили на другую, расхваливавшую коньяк «Ветеран». Новая реклама не мерцала и не отблескивала, она не действовала на нервы, и, если мне не хотелось видеть ее, достаточно было не смотреть в ту сторону.

Пару дней я был очень занят, менял обивку на софе и на кресле и вешал оранжевые шторы на балконные двери.

Драпер заплатил за дело Нельсона, испытывая при этом смешанное чувство: нечто среднее между презрением ко всей истории и радостью по поводу ее счастливого завершения, которую он не мог скрыть.

Донья Адела Крусес оказалась совладелицей АПЕСА, в силу чего была признана в высшей степени кредитоспособной. Она сразу же начала переговоры с Драпером об уплате долгов.

Драпер пришел к выводу, что она "в сущности, настоящая сеньора. И очень красивая". Он сообщил мне это конфиденциально.

Однажды вечером я проходил мимо клуба «Нью-Рапсодия» и не увидел на афише имени Лолы. Вместо нее выступал дуэт крашеных блондинок, которые афишировали себя весьма экстравагантным образом: "Сестры Паласиос. Смех, секс и испанские песни".

Шанхайский горбун по-прежнему сидел у входа в клуб.

Мы помирились, пожав друг другу руки. Он подарил мне две сигары «фариас» — я их курю, когда не могу позволить себе «монтекристо», — и кое-что рассказал.

— Они мне угрожали, сеньор Тони. Сказали, что "возьмут на перо", у меня не было выхода, я был вынужден сказать, где живет Пардалес… этот ваш приятель Паулино Пардалес… У меня не было выхода.

Я ему не поверил. Не исключено, что Шанхай сам пошел к Дельбо. Вероятнее всего, Дельбо или Сорли пустили слух о хорошем вознаграждении за адрес Паулино.

— Кто прошлое помянет… — сказал я.

— Конечно, сеньор Тони, сейчас я уже не боюсь этого Дельбо. Слыхали, полиция объявила его в розыск.

— Нет, не слыхал.

— Мне рассказал один ваш бывший сослуживец из Главного управления. Он просил передать вам, когда мы увидимся. Оказывается, Дельбо уже дважды был в розыске, а в Аликанте он имел привод.

Я попрощался с горбуном и пешком отправился домой.

На следующий день вечером раздался телефонный звонок. Как раз в тот момент, когда я решил обновить костюм "под английский твид", купленный на распродаже за двадцать пять тысяч.

Звонила Кристина. Ее голос звучал так ясно, что, казалось, она сидит со мной в комнате.

— О, Тони! Ты его видел! Очень красивый, правда? Я так счастлива! Жаль, что не могу сегодня поужинать с вами.

— Кого? — в недоумении спросил я. — О каком ужине идет речь?

— Как кого? Он что, еще не приходил?

— Насколько мне известно, сюда никто не приходил.

— Мой сын, глупый… Наконец-то он нашелся, я так рада… Он был в Сан-Диего на каких-то курсах… Увидишь, какой он… возмужал, стал серьезнее… обязательнее… Я хочу, чтобы вы познакомились, ты должен с ним поговорить… Он жаждет видеть тебя…

— Прекрасно, но я спешу… У меня свидание.

— Подожди, Тони… Мне тоже очень хочется видеть тебя, правда… Признаюсь, я виновата перед тобой, но смерть Луиса была таким ударом, ты должен понять…

— Разве твоя мать ничего тебе не говорила? — прервал я ее.

— Мама? А что она должна была сказать мне?

— Ничего.

— Мама уехала отдыхать в Майами, у нас там… родственники… Знаешь, она порвала с Дельбо. — Кристина засмеялась. — По правде говоря, мне никогда не нравилась эта ее дружба с Дельбо… Он неплохой человек, но…

как бы это сказать, по существу, он всего лишь наш служащий. Дело дошло до того, что он вообразил себя чуть ли не хозяином.

— Значит, твоя мать так тебе ничего и не сказала?

— Нет, ничего особенного… но послушай. Тони, я хочу видеть тебя почаще. — Она опять рассмеялась. — Я могла бы приходить к тебе раз в неделю, мне бы хотелось чаще… но я так занята… Например, в среду, а? Мы могли бы ужинать вместе каждую среду. Как ты смотришь на эту идею?

Я медленно повесил трубку и вышел из дому. Спускаясь по грязной, вонючей лестнице, я слышал, как разрывается телефон в моей квартире.

Внизу, в подъезде, у меня екнуло сердце.

Луис Роблес внимательно разглядывал почтовые ящики. На нем был безукоризненный бежевый костюм и замшевые туфли в тон. Рядом с ним стояла девушка и рассеянно смотрела на улицу. На ней был белый костюм и черные туфли на высоком каблуке. Лицо ее показалось мне знакомым.

— Луис… — сказал я.

Он обернулся и расплылся в улыбке, обнажив ровные белые зубы. Это был Луис в двадцать лет. Получше одетый, чуть-чуть поупитаннее, но все же Луис. Я почувствовал, что у меня нет сил преодолеть последнюю ступеньку.

— Вы Антонио Карпинтеро, не правда ли? — Он не столько спрашивал, сколько утверждал.

Я сказал, что да.

— Альберто Роблес, — представился он. — А это Мария… — и добавил после короткого колебания;- Моя поДруга.

Девушка взяла его под руку, как бы давая понять, что дело не в определениях, и улыбнулась мне.

— Мы с вами не встречались раньше? — спросил я.

— Нет, не думаю.

Я все же преодолел последнюю ступеньку.

— На площади Дос-де-Майо?

Она отрицательно покачала головой. У той девушки не хватало двух передних зубов.

— Разве вы не продавали брошюры "Свет Мира"?

— А, брошюры, конечно же! — Она еще шире улыбнулась. — Я их действительно распространяла, но вас я не помню, сеньор Карпинтеро.

— А я вас помню.

— Мы познакомились несколько дней назад в Доме, — сказал парень и нежно посмотрел на девушку, посылая ей глазами тайные сигналы. Она еще больше прижалась к нему. — То, что они делают в Доме, достойно восхищения. Вы согласны, сеньор Карпинтеро?

— Убежден.

— В мире мало любви, сеньор Карпинтеро.

— Не зовите меня сеньор Карпинтеро. Просто Тони.

Этого вполне достаточно. Вы очень похожи на отца.

— Правда? Все говорят. — Он снова улыбнулся. — Мне очень хотелось познакомиться с вами. Тони… отец много рассказывал о вас в своих письмах. Я собирался приехать раньше, но не смог, вернулся только неделю назад.

— Альберто все время говорит, что должен встретиться с вами, подтвердила девушка.

— Вы так похожи на Луиса, — сказал я. — Одно лицо.

Он опустил голову.

— Я понял, что должен продолжить его дело, — подняв на меня глаза, он решительно сжал челюсти. — Может быть, это решение пришло несколько поздно, но назад пути нет.

— С сегодняшнего дня он новый советник АПЕСА. — Девушка посмотрела на него влажными глазами, полными восхищения. — Его единогласно избрали в Административный совет.

— Постараюсь быть достойным памяти отца. Я не должен уронить его имя, Мария.

— Я не была знакома с ним, но, наверное, он был замечательным человеком, правда, сеньор Карпинтеро? — спросила девушка.

Я кивнул головой. Парень кашлянул.

— Простите, что мы не предупредили вас, но нам бы хотелось поужинать сегодня с вами. Тони. Мама тоже хотела прийти, но не смогла. Она просила извиниться перед вами.

— Ваша мама может только по средам.

— Она слишком много работает, — подтвердила девушка.

— Итак… сеньор"-простите, Тони… машина у подъезда, нам будет очень приятно…

— К сожалению, не могу. У меня свидание.

— Как жаль! — воскликнула девушка.

— Да, очень жалко. Может быть, в другой раз?

— Возможно.

Он энергично пожал мне руку. Девушка поклонилась и едва коснулась моей руки.

— Мне было очень приятно познакомиться с вами. Тони, — сказал он.

— Прощай, Луис, — ответил я, но они уже выходили из подъезда, держась за руки.

Напротив дома стоял серый «мерседес». Шофер вышел и распахнул дверцу. Они помахали мне, и машина тронулась.

Я пересек площадь Пуэрта-дель-Соль, потом спустился по улице Алькала и свернул на Гран-Виа.

Бар «Иберия» на улице Вирхен-де-Пелигрос был очень приятным и спокойным: в стиле ретро, с мраморными столиками и длинной стойкой, обшитой цинком. Мой новый костюм отражался в зеркале за спиной бармена.

— Джин с тоником, — попросил я.

Бармену, одетому в белую рубашку с бабочкой, было лет шестьдесят. Я был единственным клиентом.

Он не торопясь обслужил меня. Я отпил глоток. Здесь джин не разбавляли.

— Вам знаком человек по имени Хесус Маис? — спросил я.

— Да, — сухо ответил он и посмотрел на меня утомленным взглядом. Глубокие морщины разрезали его лицо сверху вниз. Такие морщины чертит сама жизнь. — К несчастью, я его слишком хорошо знаю. Вы его друг?

— Пожалуй, друг — не совсем верное слово.

— Понятно. Он вам тоже подложил свинью?

Я переступил с ноги на ногу и отпил еще глоток.

— Мне он остался должен сорок тысяч песет за все выпитое и съеденное здесь. Для меня сорок тысяч — большие деньги. — Он бросил взгляд на пустой бар. — И это притом, что мы с ним из одной деревни, он дальний родственник моей жены.

— Сорок тысяч, — повторил я.

— Да, сорок тысяч.

Я отпил еще немного. У дверей бара шумели какие-то молодые люди в черном с наголо остриженными головами.

— Дон Хесус Маис, импресарио.

— Импресарио? Не смешите меня. Он всем запудрил мозги, а мы уши развесили. Никакой он не импресарио.

Обыкновенный торговый агент какой-то шоколадной компании из Вальядолида, впрочем, даже в этом я не уверен.

— Бармен вытер и без того чистую стойку. — Он вас тоже надул?

— Пожалуй, да.

Бармен продолжал надраивать стойку, описывая тряпкой круги. На улице раздался резкий звук клаксона.

— Сколько с меня?

— Сто пятьдесят.

Я дал двести. Дойдя до дверей, я обернулся.

— А девушка?

— Лола? — спросил он.

— Да, Лола.

— Уехала. Пару раз заходила сюда одна, а потом уехала.

Я вышел из бара, осторожно закрыв за собой дверь.

Было холодно. По улицам гулял пронизывающий ветер. Наступала осень, красивое, но не очень уютное время года в Мадриде.

Мне некуда было идти и нечего было делать в этом новом костюме "под английский твид".

Я побрел, сам не зная куда.

Мадрид, октябрь 1985 — август 1986