"Дмитрий Бакин. Сын дерева (рассказ)" - читать интересную книгу автора

платочек, налегке возвращалась в больницу к Илье.

Не прошло и двух дней после его выписки, как он принял телом двенадцать
дробин выстрелившего из двух стволов охотничьего ружья, которые засели у
него в правой части живота, бедра и ляжке правой ноги: весь заряд
предназначался старому, больному кобелю, которого хозяин решил избавить от
мучений и притащил в лес, чтобы пристрелить, а возвращавшийся из города Илья
совершенно случайно оказался на линии огня. Очутившись вновь в городской
больнице, куда к вечеру примчалась потрясенная новым несчастьем Александра
он попросил соседей по палате оставить их, а потом имел с ней разговор
подробности которого не узнал никто. И, освободившись от дробин, залечив
пути их вторжения в плоть, он выписался, и они с Александрой расписались
официально.

Мне представляется, надломив нечто в сознании Александра при помощи
бешеных куниц, дроби и крови, там, в палате, он предрекал третье несчастье,
которое заберет его навсегда. Не знаю, чувствовал ли он неизбежность оного
или притворялся, нагнетал страхи в угоду своему желанию взять ее в жены, но
после свадьбы в ней прочно укоренилась уверенность, что он взял ее
хитростью, ибо ничего с ним более не происходило.

А полгода спустя неожиданно вернулся Максим. Произошло это весной, в
начале мая, в середине воскресного дня, когда легковая машина уже могла
подняться в поселок, не рискуя увязнуть в грязи. Он приехал на такси, не
предупредив никого, привыкший, как видно, появляться внезапно, пугающе,
подобно подводной лодке, и потому никто его не ждал, не встречал и не помог
выгрузить немногочисленный багаж. Он ступил во двор, держа в каждой руке по
облезлому чемодану, светло-коричневая кожа которых напоминала почву иссохших
озер, и остановился, не доходя до крыльца десяти шагов. Я сидел в саду и из
ивового кресла смотрел поверх бело-розовых флоксов и кустов шиповника на
строгую фигуру старшего брата, облаченную в тщательно подогнанную
военно-морскую форму, на блеск позолоченных пуговиц и лаковый блеск
офицерских ботинок. Он стоял неподвижно, лицо его было насыщено молчанием,
от коренастой фигуры веяло основательностью, честью и долгом, он стоял и
слушал пение птиц, а может быть, свист былых дней, летевших, как пули. А
рядом, опустив большие пестрые сумки на землю, стояла крупная, ослепительно
белокожая женщина, выглядевшая значительно моложе Максима, глаза ее были
скромно потуплены, губы поджаты, а маленькие ладони с изящными, тонкими
пальцами нервно сцеплены.

Валентина тихо вплыла к нам в дом, молодая, но дородная и чопорная,
вплыла, уже будучи женой Максима. Ее манера поведения принадлежала,
казалось, поколению, канувшему в небытие сто лет назад, тогда как ей самой
едва исполнилось двадцать пять. Рафинированность и манерное молчание,
нередко граничившее с высокомерием, холодность и бесслезность, абсолютная,
непререкаемая правота суждений, когда любое другое мнение не только не могло
посеять сомнения у нее в голове, но попросту отвергалось сознанием, как
чужой язык, - все это странно сочеталось с тихой, скромной поступью. Ее
самомнение, явственно проступавшее в общении, выглядело настолько
естественным и законным, что поначалу, глядя на нее, я испытывал робость и