"Григорий Яковлевич Бакланов. В месте светлом, в месте злачном, в месте покойном (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

слышен был шум неумолчный, и хорошо дышалось соленым ветром.
- Живут же птицы небесные, - сказал он.


- А почему вы согласились сниматься? - спросила Изабелла. - Из
любопытства? Кино всех притягивает.
Офицер-десантник, он был выше ее на голову, поинтересовался:
- А кино-то будет?
- Обязательно будет! Этот режиссер такой пробивной... Он, может, и не
очень талантливый, талантливые вон без дела сидят, а у него обязательно
фильм выйдет на экран.
- Ну, значит, что-то останется, - сказал он, помолчав.
Ногу он поставил на бетонный куб, обросший водорослями, локтем оперся
о колено, курил, смотрел на море. Когда дым относило в ее сторону, она
вдыхала его: такие сигареты курил ее брат.
Небо все было обложено облаками, ни луны, ни звезд, море шумело у
берега, но вдали, спокойное, оно светилось.
- Ну что, зайчишка серый? - спросил он. - Озябла?
И спокойно, уверенно обнял ее. И когда он обнял, прижал к себе,
теплому, ее стала бить дрожь. Он понял это по-своему, шепнул, дыханием
согревая ей ухо:
- К тебе пойдем?
И они пошли. Она покорно умещалась под его рукой. Брошенный окурок
рдел среди камней, ветер высекал из него искры.
У нее в комнате, дверь которой закрывалась изнутри на проволочный
крючок, дернуть - и отлетит, все произошло молча и быстро. Она была как
деревянная, ничего с собой поделать не могла. Потом лежали рядом под
байковым одеялом, она старалась не коснуться его ледяными ногами. Он
закурил и при свете газовой зажигалки увидел, что в глазах у нее слезы.
Этого еще не хватало, не девочка. Он курил, давая время высохнуть слезам,
потом начал одеваться, подымая с пола брошенное в спешке. Попадались ее
вещи, он вешал их на спинку стула, ох, лучше б не видеть этого.
Она так и не спросила, как его зовут, не в спину же спрашивать, когда
он уходил. Она знала, больше он не придет, прохрустели по гальке его шаги
за окном и стихли, и она дала волю слезам, зажимая рот подушкой, чтобы
хозяева за стеной не слышали. Всю душу выплакала.
А чудились ей в юности бунинские женщины: любящие, любимые, такие
красивые, благоуханные, чудный свет их глаз, легкое дыхание. Мысленно она
примеряла на себя их жизнь. Представить невозможно, что их нет, а есть
только то ужасное, что остается в земле. И этим все заканчивается? Но она
же видит их, видит, стоит зажмуриться, и они живы.
На следующий день она не пошла на съемки: заболела, мол, голова
раскалывается. За ней присылали, ассистент сам прибежал, заполошный:
- Я прошлый раз с верхотуры сорвался, позвоночник повредил и то себе
не позволил. А у нее, видишь ли, голова! Тебе что, ей думать?
Она плеснула в него водой из стакана. Ушел, отряхиваясь.
Со съемочной площадки изредка доносился резкий в мегафон голос
режиссера, иногда допахнет вдруг: "Взвейтесь, соколы, орлами...", и
жалостью к себе и болью сожмет сердце.
Вечером пошла к старухе Клавдии Петровне чай пить. Удивительная