"Дмитрий Михайлович Балашов. Бремя власти (Роман)" - читать интересную книгу автора

нелюбием и враждою и не может противустати врагам как единая Русь... Да
полно, сохранилось ли еще само понятие Руси Великой? Мыслят ли себя еще
новогородцы или рязане единым народом с владимирцами, тверичами или
смолянами? Или только в древних харатьях да в головах книгочиев-философов
и осталась мечта о единой Великой Руси? Не узрит наше око с выси горней в
1328 году нужного единства Руси пред лицом Литвы с Ордою! А узрит только
разброд и раззор, и посему не инако возможем мы помыслить о грядущем
земли, как со скорбью и с унынием, не чая уже спасения языку русскому. И
это был бы третий и последний наш вывод при взгляде с высоты. Вывод о
неизбежном конце и гибели русской земли.
И только одного не узрим мы с выси горней, ибо того и неможно узрети
издалека: не узрим того, как думают и чувствуют, чего хотят и чему верят
сами залесские русичи - наполненные волею к жизни и отнюдь не догадывающие
о возможной и скорой гибели своей, - на что способны они в дерзанье своем,
сколько скрытых сил, сколько надежд хранят в себе эта земля и этот язык!
Ибо не может даже и самый великий спасти народ, уставший верить и жить, и
тщетны были бы все усилия сильных мира сего, и не состоялась бы земля
русичей, и угасла бы, как угасла вскоре Византия, ежели бы не явились в
народе силы великие, и дерзость, и вера, наполнившие смыслом деяния князей
и епископов и увенчавшие ратным успехом подвиги воевод.
И тут мы сойдем с высоты и начнем наш рассказ, уже не вздымаясь
ввысь, а пристально внимая тому, что происходит на этой недавно наполовину
сожженной татарским нашествием лесной и суровой земле.


ПРОЛОГ

В холодных пробелах дымно клубящегося неба давно уже не вспыхивала
небесная голубень. Сизые волглые лохмы, цеплявшие за верхушки дерев, тяжко
и страшно влеклись над самой землею. И по меркнущему,
призрачно-желтоватому свету в горних провалах туч чуялся близкий вечер.
Серая пелена небес моросила дождем. Лес застыл, кроткий под
непрерывною капелью, роняя пожухлые, почернелые клочья своего убора. Лес
знал, что это последняя влага перед близкой зимой, и потому стоял тихий и
смиренный, не лез блеском листьев, не лопался почками, не острил встречу
дождя тонкие иголки трав, а словно грустил понуро или засыпал, уже не
впитывая стоявшие озерцами среди кочек лужицы ненужной ему воды. Ручей,
что едва струился летом, огибая ржавые, поросшие осокою отмели, сейчас
сердито ревел, обратясь в пенистый поток, и только один его голос врывался
непрошенно в осеннее безмолвие лесов.
Шуршание обложного дождя гасило все прочие звуки, и потому скорее по
шевеленью раздвигаемых ветвей, чем по чавкающему зову шагов можно было
понять, что в лесу кто-то есть. Обдирая плечами мокрую преграду кустов
вдоль заросшей и заколодившей тропинки, двигались трое: корова, женщина и
ребенок.
Грубая старинная пословица молвит: пусти бабу в рай, она и корову за
собой волокет. Рай не рай (очень даже не раем был дождик, зарядивший из
утра да так и не кончавший, даже и гляду не было, что разъяснит!), но
действительно вели корову, купленную или инако достанную, и вели явно к
себе, ибо не так ведут животное продавать, дергая за вервие и уже заранее