"Дмитрий Балашов. Воля и власть (Роман) ((Государи московские; #8)" - читать интересную книгу автора

глиняной корчаги темно-янтарного пива. <А ну как драться учнут, - опасливо
думала хозяйка, - всю посуду перебьют ить! А ныне и куплять не на цьто!
Московляне зорили, новогородчи зорили, мало избу не сожгали, а ныне
двиняне не стали б зорить!>
- После того бесстудства как было не заложиться Москве? - ярился
Анфал. - Выборная власть! Посадники! А мне не надобе такой выборной
власти, што нас постоянно грабит! У их корысть токмо своя, новогородчка!
Да и не всего Нова Города, а, почитай, одной Прусской стороны! Конечь с
кончем в Новгороде Великом и то сговорить не могут! Противу Москвы
надумали литовских князей приглашать! Ужо Ольгерд им зубы показал, а
Витовт еще покажет! Кровавые слезы учнут лить! Обломы!
- Ну, и куда теперь? - выговорил, понурясь, Рассохин, уныло
заглядывая в почти опруженную братину: не налить ли сызнова? - В Устюге не
усидеть! Говорю тебе, толкую! В князеву службу подаваться нать! Боле
некуда!
- Ну это ты оставь! - Анфал мотнул тяжелою косматою головой, отвел
рукою, будто муху согнал. - Воля дорога!
- На Двину не воротишь нонеча! Двиняне заложились за Новый Город
вновь! Тамо, гляди, и нас с тобою выдадут новгородчам... Да и на Устюге не
усидеть...
- Да уж... Знамо дело! - процедил Анфал, пнув сапогом некстати
подлезшего кутенка. - На Вятку уйду! - отмолвил хмуро. - Татар да
вогуличей станем зорить! Айда со мной!
- Примут ле? - усомнился Рассохин.
- Меня да с молодцами не принять? - возразил, выпрямляясь, Анфал и
гордо сверкнул взором. - Примут! В ноги поклонят ищо! Воздвигнем тамо
новое царство! Вольное! Людей наберем! Сибирь со временем будет наша!
Осильнеем - никто станет не надобен, ни Новгород, ни великий князь, ни
Орда! Иди со мною, Михайло, не прогадашь! Верно тебе говорю!
Рассохин только вздохнул, не подымая глаз от чары. Анфал легко встал,
поднял, чуть натужась, тяжелую глиняную посудину, перелил хмельное в
деревянную расписную бокастую каповую братину, приказал: <Черпай!>, сам
крупно зачерпнул, выпил, не переводя дыхание, до дна, чуя, как горячо
ударило в голову, тронулся к двери. Замокшее дверное полотно глухо
чмокнуло под тяжелой рукою Анфала, отокрылось в ночь. Анфал вышел на
крыльцо, справил малую нужду прямо на снег. Из заречья, где темный бор
почти сливался с ночным в низких облаках небом, тянуло морозным
пронзительным, с легкою сырью воздухом. Снег на перильцах не скрипел, не
рассыпался, а взятый в кулак сминался в ком и медленно таял. Весна, не
видная еще, едва ощутимая, готова была обрушиться на боры, взломать лед на
сиренево-серой реке, взорваться птичьими голосами, сумасшествием ветра, и
дышалось влажно, легко, глубоко. Анфал постоял, чуя, как зыбкий холод
заползает за ворот расстегнутой рубахи, холодит и успокаивает
разгоряченное тело. Поправил чеканный серебряный крест на груди. Улыбнулся
своему, тайному, в ночной иссиня-серой темноте представя себе ледоход на
той же Двине, Печоре или Ветлуге: оглушительные удары ломающихся льдин,
вывороченные с корнями лесины, ныряющие в сахарно-белом крошеве, вдохнул
еще раз морозный воздух, выискивая ноздрями потайную весть близкой весны.
<Нет, меня они не утопят в Волхово! - помыслил с веселою яростью. - Ишо не
утопят! Гляди, я и сам кого из их утоплю! - повторил себе самому и