"Дмитрий Михайлович Балашов. Юрий ("Государи московские" #9) (незаконченный роман) " - читать интересную книгу автора

воздухе как кость, как укор, как незримая преграда единой воле собравшихся.
Юрий Патрикеевич угрюмо молчал. Он в этот час вновь был литвином и
вновь слышал внутренним ухом опасный топот копыт литовской конницы. И
холодно становилось. Юрий Патрикеевич был православным искони, от рождения,
и потому сугубо понимал угрозу от ордена францисканцев, незримою сетью своей
охватившего Венгрию, Польшу, Литву. Он молчал и думал, что и его самого
сейчас признают литвином и уже сторонятся зримо, сторонятся безотчетно, как
уже не своего.
В углу, где столпились княжичи, слышалось то и дело: - Юрий! Юрко!
Приведи ныне Витовт войска на Русь, и кто, кроме Юрия, мог бы стать
победоносно против? Никто другой! Дружина, полки и посад верят одному Юрию!
- А ежели? - гуторили вполгласа в княжеском углу. - Кто поведет рати? -
Противу Юрия? - Да! - Ты, Андрей! - Нет, Петр! - И не я, Костю пошлем!
И Константин, более всех изобиженный Василием, молча проглотив
возражения, склонил голову. "Ежели ратные переметнутся к Юрию!" - подумал -
и не стал додумывать до конца. В крохотных оконцах, забранных желтоватыми
пластинами слюды, синело, серело. Приближался хмурый рассвет.
Вновь появилась Софья. Ищущим взором обвела лица собравшихся. - Владыка
созывает господ бояр и князей на совет и молитву! - произнесла громко.
Сейчас защитить ее сына могла только церковь, только митрополит-грек,
убежденный в непреложности Алексеева решения, принятого полвека тому назад
великим старцем, означившим грядущую судьбу московской державы.
Вдали ударил с оттяжкою и стоном первый утренний колокол. Звук далеко
пролетел в промороженном воздухе, будя эхо и дальние отзывы, пролетел и
замер. И тотчас, не давая пропасть звуку, ответили ему россыпью колокола
ближних храмов, а там включились дальние, и красный утренний звон, умножаясь
и играя, потек над Москвой, будя округу и приближая рассвет. Зову колоколов
ответили стук и звяк на литейном дворе, ор петухов и первые голоса зазывал
торговых, заливистое ржание лошади под самыми окнами княжеского терема. И
уже протянулись палево-розовые струи утреннего света по окоему. И уже
полюднел, разбуженный известием о смерти князя, Кремник. Собиралась дума.
Уставшего дьякона в обезлюдевшей палате сменил второй чтец. Свечи, оплывая,
приметно бледнели и гасли, не в силах бороться с утренними светами все еще
зимней, но уже яркой, как и надлежит в исходе февраля, зари, вливающей в
окна свой властный свет.
Пели колокола, собиралась дума, а в улицах текло шепотами и в голос,
озабоченно зло или радостно:
- Юрий! Юрий не приехал, не восхотел! Юрий Дмитрич! Воевода, сам!
Теперь жди замятии! Как ищо и повернется!
Город просыпался, и все шире и шире растекалась скорбная и тревожная
весть: великий князь Василий помер, а Юрий Дмитрич не восхотел почтить Софью
и племянника своего!
Собиралась дума, а растерянный мальчик (новый великий князь!), коему
исполнилось десять лет и четырнадцать дней, сидел в верхних горницах
княжеского терема, исподлобья озирая кудахтующий курятник сенных боярынь и
девок, и ждал решения своей участи.
Он понимал пока только одно: что строгий дядя Юрий Дмитрич почему-то
его не любит и хочет править вместо него, Василия, а потому и не приехал в
Москву.
Властно и яро били колокола. Внизу, в столовой горнице, лежал отец,